Политический консерватизм и церковный опыт

Проблема политического консерватизма в современной России существует в трех, практически не связанных между собой контекстах.

Один из них порожден так называемым новым курсом Путина. Как известно, в основу курса в период его разработки в конце 1999 г. был положен тезис о том, что ельцинская революция завершилась, наступила постреволюция, т.е. не реакция, не "термидор", а эпоха стабильного прагматизма. Нынешние действия путинской администрации, кстати говоря, были подготовлены длительной политологической дискуссией о необходимости изменения конфигурации власти в России.

Сценарий "пакта Монклоа", то есть консервативной модернизации, не пропал даром. Он был развернут под именем "нового социального контракта". Восстановление вертикали власти, прекращение практики тотального "политического торга", борьба с кланизацией (разделение общества на кланы), или, как это удачно назвали эксперты Центра Карнеги, с "бурбонизацией" в регионах, - все это как задача "нового курса" было концептуально обсуждено, например, на страницах журнала "Полис" в 1998-1999 гг., в комментариях Виталия Третьякова в "Независимой газете". Напомню, что два года назад они также болезненно воспринимались либеральной интеллигенцией, как сегодня воспринимаются усилия Павловского объяснить "темным интеллигентским массам" направление путинского курса.

Второй контекст - сугубо теоретическая ревизия содержания русского и мирового консерватизма. Сегодня в России всплеск интереса к тематическому каталогу русского консерватизма конца прошлого - начала XX века (Татьяна Филиппова, Ольга Майорова) совпадает с интересом к результатам мирового неоконсерватизма 80-х гг. или шире - к вопросу о том, как изменяются сущностные черты консерватизма в условиях постсовременности. А постсовременность погружает консервативное политическое наследие в совершенно парадоксальную ситуацию.

И наконец, третий контекст - это поле реального бытования идейных явлений, которые можно квалифицировать как консервативные в самом узком смысле, т.е. "реставрационные". Я имею в виду коммунистов и национал-патриотов.

Так называемый новый курс Путина типологически содержит явные черты "неоконсерватизма". Этот курс достаточно последовательно позиционируется с момента оглашения Послания к Федеральному собранию и во всех последующих выступлениях и действиях.

Для консерватизма характерно сочетание признания экономической свободы, неприкосновенности частной экономической инициативы с глубоким недоверием к демократии и доброкачественности намерений человека в сфере социального бытия. Консерваторы всегда признают большую роль армии, госслужбы с их особой корпоративном этикой. Консерватизм, признавая необходимость представительной власти, всегда слегка скептичен по ее поводу. Для консерватора важно не волеизъявление большинства в демократических процедурах, а механизм селекции "лучших" на верхние этажи властной пирамиды. Консерваторы - это именно те, кто помнит, что хорошая власть невозможна без "общественного согласия", но основана она на Авторитете и богоустановленных моральных нормах.

Как "неоконсерватор" Путин позиционирует себя соответствующим образом: летает на истребителях, повторяет слова императора о том, что "у России два союзника - армия и флот". Он не только утверждает, что "Россия - европейская страна с христианскими традициями", но и летит в Псково-Печерский монастырь за благословением к самому почитаемому современному старцу о. Иоанну Крестьянкину. Путин встречается с Солженицыным, а правительственные СМИ толкуют курс восстановления вертикали власти с помощью учения о государстве Ивана Ильина.

Путин предлагает всем сословиям российского общества вступить в новый "социальный контракт". Он обещает реформу госвласти, при которой престиж госслужбы и будет восстановлен. Высшая власть стягивается вокруг ареопагов "лучших". Администрация позиционируется как команда "лучших" менеджеров. Госсовет - как ареопаг "лучших" региональных лидеров. Члены проправительственной фракции в Думе не только заявляют о своем консерватизме на манер американских республиканцев (Грызлов), но и высказываются в пользу возрождения земства, опоры на землячества и Церковь.

Консерватизм по определению крайне осторожен к нововведениям, духовно ориентирован на органицизм, т.е. бережное, трепетное отношение ко всякой институции, форме социальной жизни, почти как к живому существу. И разве не парадоксально, что Путин и его ближайшие советники действуют крайне конструктивистски. Сегодня государственный пиар режет социальные ткани прямо с хрустом. Идет стремительное конструирование новой конфигурации власти. Добрый старый консерватор с аристократической брезгливостью относился к политтехнологиям, в то время как путинский неоконсерватизм от начала и до конца создан современными топ-менеджерами, специалистами медийной борьбы.

Но над этим надстраивается еще более масштабный парадокс. Неоконсерватизм Путина не имеет за собой никакой национальной политической традиции. В последние пять лет русские политики упоминают дежурный набор: Ильин - Столыпин - Витте, но за этим нет выстроенного, отрефлексированного видения русской политической истории.

Политическая лексика Путина не дает никаких оснований подозревать его в том, что он консерватор "по-советски", т.е. что он мечтает о рецепции каких-то механизмов или институций зрелого сталинизма, но ему не на что опереться и в досоветском опыте. Таким образом, неоконсерватизм оказывается полностью сконструирован и весь устремлен в будущее, к каким-то формам государственной и общественной жизни, которых никогда и не было. Занятно: консерватизм всегда апеллирует к традиционности трех институций: семьи. Церкви и государства. Между тем "консервативная модернизация" Путина отчетливо направлена совсем в другую сторону: на заполнение пустот, оставшихся от ельцинизма. При этом отсутствуют правовая культура, институции гражданского общества, политическая как автономная сфера.

"Православный консерватор" как современный тип - это несчастный человек, у которого подлинный церковный опыт неудачно наложился на чтение газет и мифологизированных изложений русской истории.

Как правило, это доморощенные идеологи, которые всерьез мечтают о "симфонии" гражданских и церковных властей, вынашивают одну из разновидностей "византийского проекта", т.е. проекта создания из группы государств своего рода рыцарского ордена для сопротивления мондиализму и т.п.

У нас в последнее время даже академические институты начинают впадать в полную архаику и заявляют, что Россия - последний оплот на пути сил мирового зла.

Недавно я увидел интеллектуальный продукт совместных усилий Политического православного совещания (ППС) и Национального института развития РАН. Доктор экономических наук Михаил Гельвановский без всяких колебаний начинает в разделе "Православие и национальная модель хозяйствования в России" прямо со следующего утверждения "Православие сохраняется для большей части людей, живущих в России (очень часто независимо от этническом принадлежности), в качестве духовного регулятора экономических отношений через систему нравственных норм и принципов". Просто диву даешься, как далеко могут зайти даже образованные люди, если начать себя накачивать мифологией Святой Руси.

Любопытна реакция наших "консерваторов" на политический курс Путина. Часть "ревнителей" во главе с Константином Душеновым ("Русь Православная") демонстративно устроила встречу с Геннадием Зюгановым в конце августа. Ее широко подали в "патриотических" СМИ. Иначе говоря, этот круг православных идеологов не верит консерватизму Путина и считает его либералом, волком в овечьей шкуре. Другая не менее активная группа ("Русский дом"), наоборот, в последние два-три месяца с почти молитвенным воодушевлением приветствует курс Кремля. Александр Крутов так и написал недавно: "Впервые власть заговорила с нами на понятном нам языке...". И архимандрит Тихон (Шевкунов) в своих многочисленных интервью как бы убеждает читателя, что либералы (имеется в виду Герман Греф) вокруг Путина не должны вводить в заблуждение. Путин - "наш", он консерватор в старом русском смысле, собирающийся строить корпоративное государство по лекалам Муссолини и вынужден пока мириться с либералами в своем окружении.

Все это сопровождается даже не архаичной, а просто совершенно безумной писаниной. Скажем, в программной рубрике "В поисках идеологии" журнал "Русский дом" публикует статью 30-летнего выпускника военно-политического училища, офицера запаса, которому, видимо, в патриотической среде дали почитать "литературу", и он пишет: "Русская идея, заставляющая народ творить чудеса, наднациональна. Нас не увлекает мещанская идея всех прочих народов - обустройство собственного дома". Да, что и говорить, мeлкaя идея для журнала с названием "Русский дом". А стилистика! Наверное, парень хотел сказать: "русская идея, подвигающая...", но при полной нечувствительности к родному языку русская идея "через не хочу" прямо-таки "заставляет" бедный наш народ "творить чудеса".

Виталий Аверьянов напрасно в некоторых статьях делает реверансы "Русскому вестнику", "Радонежу". Он - автор совсем другой школы, дугинско-джемалевской закваски.

С почти томистской интеллектуальной методичностью он стремится обосновать, что из определенного типа православной веры и церковного опыта (близкого к опыту старообрядчества) с непреложностью в политической сфере должен образовываться консерватизм, причем тоже особого типа. Этот консерватизм просто эманирует свою политическую волю как божественный свет в мертвую материю... С этим вряд ли надо серьезно полемизировать, поскольку перед нами не политический, а "художественный" проект. Политолог Константин Костюк, на мой взгляд, совершенно точно отметил, что "традиционалисты-романтики" аверьяновского типа проскакивают, минуя модерн, прямиком в постмодерн.

Если мы сегодня попытаемся занять, к примеру, мировоззренческую позицию Константина Леонтьева, безусловно, умнейшего и чуткого консерватора конца прошлого века, и станем "проецировать" его позиции на реалии сегодняшнего мира, то, по существу, это будет лишь "игровой" позицией. "Традиционалисты" московской интеллектуальной богемы являются постмодернистами в силу того, что "традиция" или, например, "классический консерватизм" превращаются ими в своего рода художественный прием.

Перед человеком, живущим в конце нынешнего столетия, стоит сложная проблема: как увязать несомненные ценности свободы и неизбежность жить и действовать в постсовременности, т.е. в мире с кардинальными переменами, с верой, которая носит универсальный характер.

Бытие традиции, бытие универсального знания - это очень напряженная проблема в эпоху "постсовременности", и, конечно, ее нельзя решить, притворившись Константином Леонтьевым или Шатобрианом.

Уже в середине ушедшего десятилетия политологическое сообщество сошлось в поддержке одного важного пункта: не так важно, кто у нас победил на выборах - социалист или неоконсерватор, а важно, удастся ли ему структурировать разные уровни общественной поддержки и самосознания. Удастся ли развернуть свой имидж, порожденный мутными народными ожиданиями в политическую философию, которая сможет стать системной, современной и действовать дольше, чем имидж отдельно взятого политика. В этом плане неоконсерватизм Путина является многообещающим и его дальнейшая артикуляция и восприятие на разных уровнях общества - очень интересный и важный процесс. В этой сфере лежит реальная проблематика консерватизма сегодня.