На пути к самосознанию

ИДЕЯ этого проекта возникла, вернее, полностью оформилась в сознании автора под именем "Четыре жизни России в зеркале социологической информации" в 1993 г., когда и у нас в стране, и за рубежом серьезно думающие люди стали приходить к выводу, что с Россией происходит нечто, не поддающееся однозначной и бесспорной оценке. Таким образом, 8 лет после начала перестройки хватило, чтобы усомниться в правильности и тем более достаточности всех расхожих определений смысла происходящего в стране, вроде перехода "от социализма к капитализму", "от тоталитаризма к демократии", "от централизованной экономики к рынку" и т.п. Что же касается автора, то он отказался от этих формул еще в 1989 г., когда понял, что они отражают лишь частности, но не суть происходящего, когда впервые воспользовался для описания перестроечных процессов термином "социотрясение" и когда предложил любой серьезный разговор о происходящем в стране начинать хоть и с обидной, но непреложной максимы: главной формой знания о современной России является скорее незнание о ней.

За подтверждениями ходить далеко не приходилось, как не приходится и по сей день, при виде бесконечных ошибок - политических, экономических, связанных с оценкой состояния сознания масс, - которые постоянно на протяжении всех перестроечных и постперестроечных лет совершались и совершаются подавляющим большинством практиков (политиков, управленцев) и аналитиков (ученых, журналистов). Однако автор был озабочен не столько самой мыслью о тотальном непонимании происходящего в России, сколько желанием докопаться до корней иллюзий и заблуждений, ответить на вопрос: в чем тут дело? При этом ему вовсе не хотелось принимать всерьез в высшей степени сомнительную формулу Тютчева: "Умом Россию не понять...". Нужно было найти иные, вполне рациональные причины. И к началу 1993 г. в авторской лаборатории появилось "дерево" таких причин, которое без детализации приняло вид, изображенный на рисунке.

Спрашивается, в каком из таксонов этой классификации в принципе должны были и могли бы действовать социологи-профессионалы, чтобы принести наибольшую пользу в развитии общественного самосознания?

Отвечая на этот вопрос, автор полагал, что критика мифов о принципиальной непознаваемости российской "особенной стати", связанной с некой внеисторической самобытностью страны и т. п., - занятие прежде всего для историков, не раз уже убедительно опровергавших подобные представления. Не дело социологов и налаживать государственную, ведомственную статистику, а тем более браться за воспитание невежественных "лидеров нации".

Что же оставалось? Очевидно, три пункта:

1) внесение социологической составляющей в теоретический анализ уникальных исторических процессов, начавшихся и идущих в стране; 2) разработка новых методов и техник сбора и интерпретации эмпирических данных, адекватных (методов и техник) анализируемой социальной реальности; 3) приумножение достоверной социологической информации о жизни российского общества в прошлом и настоящем с целью увеличить объем его знаний о самом себе.

Именно во всех этих трех направлениях и двинулся в путь автор в 1989 г., полагая, что наиболее важным и продуктивным из них было, конечно же, первое, призванное дать ответ на вопрос вопросов: что же все-таки происходит в стране и со страной?!

В январе 1991 г., сначала на II Международной школе политологии в Таллине, а затем на I (и, увы, последнем) съезде Советской социологической ассоциации в Москве автор доложил о первых результатах проделанной работы, и в том же году, после публикации статей "Социотрясение. Кто мы? Куда идем?" ("Политика", Таллин, # 3) и "Смена цивилизаций?" ("Свободная мысль", Москва, # 18), с ними могла ознакомиться и более широкая аудитория. Впоследствии авторcкая концепция происходящего в России подверглась некоторому развитию, определенной детализации и в этом более или менее окончательном виде многократно излагалась.

Ее основное содержание в самой краткой форме сводится к следующему.

lНачавшиеся в России в годы горбачевской перестройки процессы, рассматриваемые с точки зрения их формы, не могут описываться в привычных терминах "эволюция" или "революция", поскольку являют собой более сложный тип социальных изменений, а именно изменения цивилизационные, совпадающие с переходом общества от одного типа цивилизации к другому. Это означает, что, имея в виду данные процессы, мы должны говорить не просто о преобразованиях, в ходе которых общество меняет свою экономику или свое политическое устройство - например, переходит от централизованной экономики к рыночной, от тоталитаризма к демократии и т.д., - но о кардинальной ломке социальной структуры общества (на уровне жизни социума в целом) и коренной смене самой человеческой породы (на уровне персональной жизни отдельных людей), т.е. о полном крушении существовавших в обществе до того модусов человеческого бытия, о гибели живших ранее типов социальных субъектов и социально-психологических типов личностей, с одной стороны, и зарождении неких новых образований - с другой.

lГлавное конкретное содержание этого "тектонического" сдвига заключается в замене традиционно российских форм жизни, на протяжении многих столетий (а не только 70 послеоктябрьских лет!) базировавшихся на феодальном холопстве и рабстве, некими качественно новыми формами, фундамент которых - свободная личность и которые в современном мире связываются с понятием евро-американской цивилизации. Это означает, что, имея в виду данные процессы, мы должны говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма (тоталитаризма), но с русизмом вообще, русизмом как таковым, т.е. не только о смене политических и экономических одежек, но о коренных изменениях в самой натуре народа, в привычных практиках его жизнедеятельности, менталитете и психологии.

lВ силу сказанного рассматриваемые процессы по всем своим основным параметрам должны оцениваться не в качестве лишь политических или экономических, но в качестве исторических, с двумя вытекающими отсюда принципиальными последствиями:

- их развертывание и плодоносность требуют особого, а именно исторического времени, предполагая смену нескольких (как минимум трех) поколений, т.е. по своей продолжительности рассчитаны на многие десятилетия;

- их протекание, особенно на первых этапах, по определению сопряжено с острейшей конфликтностью.

lТезис об уникальности России следует связывать не с тютчевской идеей как таковой, но исключительно со спецификой переживаемого страной момента: страна оказалась в абсолютно неизвестном современному миру состоянии. Важно подчеркнуть - любые аналогии с Польшей, Испанией, Чили, послевоенной Германией и др. здесь не помогают, так как требуется принципиально новое знание, способное идентифицировать вещи в их собственном, уникальном историческом качестве. Вместе с тем в глобальном развитии человечества нынешняя Россия - отнюдь не первопроходец. Она просто существенно отстала во времени от других стран Европы и теперь вступает на путь, который Англия прошла в XVI-XVII столетиях и который был описан Гоббсом в "Левиафане", в том числе с помощью формулы война всех против всех.

lЗа последние 300 лет Россия не раз уже пыталась вступить на путь перемен. Однако по разным причинам ей ни разу не удалось преуспеть. Что касается перспектив реализации сегодняшних преобразований в стране, то они как раз внушают оптимизм, поскольку впервые осуществляются не только и даже не столько по планам сверху, сколько по потребностям снизу, включив в свою орбиту огромные массы людей не в качестве объектов управления, а в качестве активных субъектов поведения, реализующих их собственные, а не властные представления "о счастье". Вместе с тем в свете предшествующих исторических неудач и в еще большей степени в свете гигантских трудностей, с которыми Россия сталкивается ныне, рассматриваемые преобразования следует квалифицировать все же лишь в качестве очередной исторической попытки - не более.

lВ отношении будущего России с полной уверенностью можно сказать лишь одно - возврат к доперестроечному прошлому абсолютно исключен. Действительный же исход событий с самого начала был и остается непредсказуемым. При этом данное обстоятельство связано не с трудностями анализа реалий, а с двумя главными свойствами любого процесса смены цивилизаций:

- устойчивой нестабильностью всей общественной жизни, возникающей в результате разрушения всех прежде действовавших законов, норм и ценностей и принимающей поистине угрожающий характер в условиях отсутствия каких-либо новых (обязательных для всего общества) правил и установлений;

- участием в процессе многочисленных разнонаправленных сил, равнодействующая которых до поры остается невычислимой, коль скоро реальные величины каждой составляющей, а подчас даже и сам ее вектор, не могут быть оценены однозначно.

Иными словами, вопрос "Кто кого?" может быть решен лишь по истечении времени, когда ситуация прояснится.

Как, познакомившись с данной концепцией, люди реагировали на нее? По-разному. С формальной точки зрения даже с интересом. Однако общее отношение к идее смены цивилизации было все же иным: полное несогласие с ней или нежелание думать по этому поводу. И в среде прагматически ориентированных на немедленный результат политиков, политологов и журналистов, и тем более в среде "простых людей", которым сама мысль о растянутости процессов на десятилетия казалась ужасной и в силу этого в принципе неприемлемой.

В результате энтузиазм автора начал угасать по мере осознания того, что сам институт научной дискуссии, рассчитанной на достижение объективной истины (а не на удовлетворение тех или иных личных или клановых интересов высказывающихся), оказался в нынешней России, как и многое другое, до основания разрушенным...

Еще больший неуспех случился на втором направлении деятельности, связанном с разработкой новой методологии и новых техник эмпирического измерения действительности, адекватных реальности.

Уже на уровне абстрактных размышлений было ясно, что прорыв в новую цивилизацию - качественно иной тип социальных процессов, нежели те, что до сих пор попадали в поле зрения социальной науки. Имевшая дело лишь со стабильными обществами, эта наука и в части теоретических построений, и тем более в части инструментального арсенала (включая технику опросов общественного мнения) оказалась плохим помощником в нашем случае, когда все общество пришло во взвешенное состояние.

Верность такого заключения подтверждалась и практикой эмпирических исследований, в частности и особенно в сфере изучения массового сознания, общественного мнения. Обобщая свои размышления на этот счет, автор в 1992 г. подготовил теоретический доклад "Почему нельзя верить большинству опросов, проводимых в бывшем СССР", сокращенная версия которого была опубликована в "НГ" 28.10.92. В докладе рассматривались разные классы препятствий, затрудняющих или делающих вовсе невозможным проведение надежных опросов общественного мнения в стране, и главные связывались с характеристиками самого "поля": изучаемого населения, массового сознания. В двух словах суть проблемы тут сводилась к ответу на вопрос: что мы в действительности изучаем, когда думаем или делаем вид, что изучаем общественное мнение? И подобная cкандальная формулировка этого вопроса вполне оправдывалась тем, что нацеленные на фиксирование общественного мнения эмпирические исследования то и дело натыкались (и натыкаются) на отсутствие в "поле" самого предмета изучения, т.е. общественного мнения (по обсуждаемому предмету) до того, как к нему обратились со своими вопросниками исследователи.

Из теории известно, что общественное мнение - это вовсе не механическая сумма высказываний, полученных в результате анкетирования (интервьюирования) n-ого количества респондентов, а органический продукт общественной жизни, некое коллективное суждение, возникающее в процессе и результате весьма сложной социальной коммуникации - публичной дискуссии. Известно и то, что этот продукт начисто отсутствует, если в обществе нет набора условий, необходимых для его возникновения, а именно самой сознающей себя в качестве субъекта социального поведения общественности, обильного потока свободной и доступной ей информации по предмету обсуждения, развитого интереса у масс к этой информации, их способности артикулировать свою позицию и т.п. А ведь это сплошь и рядом наш случай! Значит, общественное мнение у нас существует далеко не везде и далеко не всегда.

Будучи теоретически неискушенной, основная масса наших социологов даже не догадывается о существовании этого решающего препятствия на своем пути. В результате препятствие остается не преодоленным и жестоко мстит за себя, неизменно оборачиваясь более или менее безобидной подменой объективной картины вещей системой сфабрикованных в ходе исследования артефактов, т.е. большей или меньшей фальсификацией реального состояния массового сознания.

Как и следовало ожидать, никто из тех, кому упомянутый доклад непосредственно предназначался, не обратил на него серьезного внимания. Для того чтобы все эти люди перекрестились, должен был прогреметь гром. И он не заставил себя долго ждать: декабрьские выборы 1993 г. в Федеральное собрание опрокинули все "научные" прогнозы социологов и политиков - и в части обвального поражения ДВР, и еще более в части поразительного успеха ЛДПР. Это было сокрушительное фиаско всей отечественной и западной социальной мысли - и практической (политической, управленческой, журналистской), и теоретической (научной, социологической). Ведь тогда ошиблись все. И ошиблись принципиально. Это надо было честно признать, и из этого надо было делать самые серьезные выводы. Однако их тогда, за малыми исключениями, практически никто не сделал.

Спустя 2-3 года состоялись новые избирательные кампании - "Дума-95" и "Президент-96", и история повторилась, хотя уже не в форме публичного скандала, а в форме профессиональной неудачи, умело закамуфлированной под большой успех. Подводя итоги многочисленных опросов населения, предшествовавших выборам, исследователи общественного мнения и журналисты едва ли не единодушно говорили о полной реабилитации социологии. Но объективная картина была, увы, совсем иной. К примеру, в случае с Думой, из 7 ведущих центров изучения общественного мнения, работавших в масштабах страны, лишь 2 (!) угадали истинные размеры победы КПРФ, и лишь один (!!), причем в самый последний момент, успех ЛДПР; более или менее точные результаты в отношении НДР получили лишь 3 службы: "ЯБЛОКА" - 2, "Женщин России" - 3, а "Коммунистов-Трудовой России" и КРО - ни одна!

Помимо прочего это означало, что социологам не удалось преодолеть трудности на пути производства точной информации о состоянии массового сознания в стране. Более того, возникло устойчивое ощущение, что ошибочные результаты опросов населения, не подкрепляемые прогнозируемым поведением людей, в современной России - явление постоянное и всеобщее и что поэтому дело не в непрофессионализме отдельных социологов и не в субъективном факторе как таковом, а в некоторых специфических объективных свойствах самого изучаемого объекта и в неких объективных же условиях, в которых происходит его постижение. Представлялось, что именно благодаря тому и другому массовое сознание нынешних россиян во многих своих ипостасях по определению не поддается надежным измерениям и практически полностью исключает сколько-нибудь однозначную интерпретацию.

В середине 90-х годов в Службе "Vox Populi" была разработана специальная исследовательская программа, поставившая целью конкретизировать данные представления. В результате ее реализации можно было утверждать, что на уровне сущностных характеристик главными свойствами современного сознания масс, "возмущающими" процессы его "нормального" формирования, выражения и изучения, являются следующие:

- полное непонимание происходящего в стране, потеря базовых ориентиров в жизни и, как следствие, чрезвычайная эмоциональная возбужденность, нестабильность реакций и оценок, склонность к шараханьям, зависимость высказываний от множества случайных, в том числе скрытых от исследователя, факторов;

- беспримерная дифференцированность в отношении образов и стилей жизни, в том числе этнокультурная и региональная, и, как следствие, резкий плюрализм позиций, возникающий на нестандартных пересечениях множества социально-демографических оснований и с трудом поддающийся привычным классификациям;

- чрезмерная усталость от ежедневных забот и страданий и, как следствие, утрата доверия не только к существующей власти, но и к институтам власти как таковым, широкая распространенность общественно-политического абсентеизма, крайних форм выключенности из политического процесса, в том числе из процессов выражения (изучения) общественного мнения;

- ярко выраженная внутренняя противоречивость взглядов, связанная с ориентациями на многие новые ценности при сильной приверженности к большинству старых, и, как следствие, беспрецедентная мозаичность сознания, граничащая с массовой шизофренией.

Кроме того, теоретического и методологического преодоления явно требовали и некоторые иные, феноменологические, свойства современного сознания россиян, возникающие в том числе на пересечении приведенных характеристик и чрезвычайно осложняющие однозначную интерпретацию фиксируемых фактов сознания. Два из них представлялись особенно важными:

- очевидное усиление в составе массового сознания множества упоминавшихся до- и нерациональных, в том числе откровенно иррациональных, форм его существования и выражения, которые решительно не совпадают с собственно общественным мнением и потому не только не должны идентифицироваться в качестве такового, но и предполагают особые способы (методы и техники) фиксирования и анализа;

- резкое оскудение и прямая порча языковых средств артикулирования имеющегося у масс рационального знания - часть идущего в обществе процесса разрушения естественного языка, затронувшего как его общую семантику, так и лексику непрофессионального гражданского общения.

Словом, для автора давно уже стало очевидным, что сложности эмпирического изучения нынешних российских реалий остро нуждаются в серьезном и детальном разговоре о качестве применяемого в исследованиях инструментария, о его явной неадекватности объекту изучения и о поисках выхода из сложившейся теоретико-методологической ситуации. Однако, к огромному сожалению, и этот сюжет был и остается в стране предельно непопулярным. И социологи в целом, и исследователи общественного мнения в особенности активно и упорно третируют его. По разным причинам. Одни потому, что не испытывают интереса к проблемам методологии и не имеют необходимых навыков в этой работе. Другие потому, что у них "нет времени на пустую теорию", когда "нужно заниматься делом", то бишь без устали добывать и пробивать свою информацию, зарабатывая либо паблисити, либо влияние на политику, либо деньги, а то и все это вместе взятое. Третьи же - из-за самодовольного сознания, будто все сложности, о которых идет речь, к ним лично не имеют никакого отношения, поскольку это - проблема лишь плохих социологов. Если же к этому прибавить еще чрезвычайную дороговизну всякой методологической работы и вполне понятное отсутствие интереса к ее финансированию у нынешних российских клиентов, то станет очевидной вся бесперспективность исследовательской деятельности в данном направлении.

Иное дело - ознакомление широкой публики с информацией, рассказывающей о различных сторонах жизни российского общества в прошлом и настоящем, т.е. издание результатов социологических исследований с целью умножения знаний общества о самом себе. Эта работа (в конечном счете как раз и приведшая к подготовке настоящего четырехтомника), по всей видимости, не предполагала никаких особых новаций и потому при прочих равных обстоятельствах могла рассчитывать на успех.

Предельно важным казалось прежде всего издание информации, относящейся к доперестроечным временам, к эпохам Хрущева и Брежнева. Ведь со времени своего возрождения в конце 50-х годов отечественная социология худо ли бедно получила внушительный эмпирический материал, относящийся ко многим сторонам жизни страны. Однако в силу множества обстоятельств эта информация либо вовсе не увидела света, либо была опубликована в значительно урезанном, а то и фальсифицированном виде. В результате как отечественная, так и зарубежная социальная мысль оказались не в состоянии познакомиться с ее действительным содержанием, не могла и до сих пор не может активно использовать ее для более адекватного понимания жизни и гибели мощнейшей тоталитарной империи на Земле и процессов ее последующей трансформации, не говоря уже о предвидении ее ближайшего и удаленного будущего.

При этом важность обращения к данной информации возрастала еще больше в связи с двумя обстоятельствами. Во-первых, ее значительная часть, относящаяся к 60-70-м годам, находилась в угрожающем физическом состоянии и потому могла исчезнуть навсегда, не предприми кто-либо необходимых мер к ее спасению. Во-вторых, после начала перестройки, в результате явного угара общества от гласности, процесс исторического самоотрицания (реже покаяния), безудержного перечеркивания всех идей и практик "коммунизма" помимо прочего обернулся множеством прямых фальсификаций прошлого и едва ли не клиническим беспамятством народа в отношении собственных вчерашнего и позавчерашнего дней.

Можно предположить, что тезис о грубо неадекватном отражении в современном российском общественном сознании характеристик общества, которое предшествовало нынешнему и называлось советским социалистическим, для многих неприемлем. Однако автор глубоко убежден в его верности и полагает, что главным основанием этой неадекватности является как раз примитивный недостаток выверенных знаний о предмете.

Как известно, незадолго до начала перестройки тогдашний руководитель КПСС и государства Юрий Андропов признал: "Мы не знаем, где очутились. Мы не знаем общества, в котором живем". Это была сущая правда. И хотя она была произнесена в момент, когда советское общество уже вовсю агонизировало, ее нельзя было отнести лишь к этому периоду. С помощью плотнейшей и всепроницающей системы мифов и лжи фантасмагорический Левиафан, именовавший себя первым в мире государством рабочих и крестьян, сумел-таки скрыть от всего мира, не говоря уже о нем самом, подлинную личину и нутро. Не 5 и не 10 лет, а на протяжении многих десятилетий он удерживал в сплошном неведении относительно себя не только десятки миллионов собственных граждан, но и несметные разноплеменные массы иностранцев, включая умнейших людей планеты. Массированная же критика этого феномена, состоявшаяся в течение последнего 10-летия, на взгляд автора, остается преимущественно на уровне публицистики и, увы, не может подменить собой серьезного научно-теоретического рассмотрения "общества реального социализма"┘

Что же касается информации, относящейся к перестроечным и постперестроечным временам, т.е. к эпохам Горбачева и Ельцина, то важность ознакомления с нею как можно более широкого круга россиян, понятно, не нуждалась в специальных доказательствах. Другой вопрос - каким образом и в каких масштабах следовало эту информацию издавать? Ведь социологическое наследие времен оттепели и застоя, при всей внушительности, было тем не менее (хотя бы уже в силу сравнительной немногочисленности исследовательских центров в стране) ограниченным по объему и лишь изредка содержащим дублирующие друг друга по темам исследования. Поэтому главные задачи работы на том участке сводились к тому, чтобы, во-первых, разыскать сохранившуюся информацию и, во-вторых, отобрать из нее наиболее ценную с точки зрения отражения реальных характеристик тогдашнего общества. Теперь же, когда в одной только Москве действует более сотни служб, именующих себя социологическими, возникла реальная угроза, во-первых, утонуть в безбрежном море производимой ими информации, а во-вторых, впасть в шизофрению в процессе освоения этой информации - из-за массы заключенных в ней содержательных противоречий, неясностей, грубых ошибок и благоглупостей.

Так что если позавчерашний день России характеризовался определенным вакуумом объективных сведений о стране, скрывался в тумане легенд и мифов, то ее вчерашний и сегодняшний дни утопают в изобилии ненадежной, сомнительной (в том числе несовместимой, а то и полностью исключающей одна другую) информации, продуктивное интегрирование которой весьма проблематично.

Cловом, как должно стать ясно читателю, издание результатов эмпирической социологии, ставящее своей задачей умножение знаний общества о самом себе, его прошлом и настоящем, обещало быть также делом далеко не легким. И все же это направление работы представлялось наиболее перспективным с точки зрения возможности ее доведения до конца. Поэтому уже в 1993 году автор взялся за разработку программы проекта "Четыре жизни России в зеркале социологической информации".

Теперь, с позиций прожитых лет, наполненных рядом успешных и множеством провальных "телодвижений", в порядке самокритики нельзя не признать, что первоначальная версия программы страдала явным гигантизмом. Особенно после того, как автор, с самого начала осознававший всю непомерность взваливаемой на себя ноши, предложил стать содиректором проекта своему другу Владимиру Шляпентоху (профессору социологии Мичиганского государственного университета, эмигрировавшему из СССР в 1979 году), и тот, приняв предложение, сразу же придал делу поистине американский размах.

Согласно программе, текст которой был завершен весной 1994 г., проект ставил перед собой следующие задачи: а) разыскать (реконструировать) и собрать воедино всю наиболее ценную эмпирическую информацию, произведенную российскими социологами с конца 50-х годов до настоящего времени; б) до- (пере-)работать эту информацию, представив ее в современном компьютерном дизайне; в) снабдить указанную информацию необходимыми комментариями, чтобы обеспечить максимально адекватное восприятие данных нынешними и будущими потребителями; г) осуществить сводный анализ всей собранной информации с целью дать общую социологическую характеристику каждому из четырех рассматриваемых периодов в истории России.

По предварительным оценкам, общий объем информации, подлежащей поиску (сбору) и последующей экспертизе (для включения в конечную продукцию), представлялся равным 1200-1400 исследованиям, а общая хронограмма проекта рассчитывалась на 10 лет - с 1996 по 2005 год. Составленная в деталях (по годам и видам затрат) общая смета расходов оказалась равной 2 млн. 450 тыс. долл. (в среднем 250 тыс. долл. в год), и это означало, что деньги следует искать не столько в "бедной" России, сколько в "богатой" Америке. Поэтому именно туда прежде всего и обратились со своими надеждами руководители проекта. Неутомимый и знающий правила игры американский содиректор составил внушительный список потенциальных спонсоров - университетов, фондов, индустриальных компаний, финансовых корпораций и др. (общим числом 77, плюс 11 адресов в Европе) и приступил к рассылке "призывных" писем. Российскому же содиректору предстояло "обрабатывать" Москву, в первую очередь, понятно, по части "новых русских".

В общем и целом эта финансовая кампания заняла свыше полутора лет - весь 1995-й и три четверти 1996-го, результаты же ее были поистине катастрофическими. Из 88 зарубежных адресатов откликнулись лишь 23, и, хотя все они при этом "благодарили и кланялись", никто из них не дал на проект ни одного доллара. Никто! Включая легендарного Джорджа Сороса, к которому автор специально ездил с этой целью в Нью-Йорк и на которого особенно рассчитывал, памятуя о том, как тот в свое время поддержал создание службы "Vox Populi".

Что же касается Москвы, то тут, вопреки ожиданиям, некоторые деньги как раз нашлись: Российский гуманитарный научный фонд (великая ему благодарность!) дал проекту грант на "эпоху Хрущева". Однако было совершенно ясно, что выделенные суммы - лишь капля в море. Никаких же других ("настоящих") денег, которые бы открывали мало-мальски реальные перспективы в работе, автору в Москве достать так и не удалось. Ни в 1996-м, ни в 1997-м, ни в 1998 годах.

В результате сложилась ситуация, из которой было только два выхода: либо похоронить блистательную идею, утешившись богословской мудростью sic transit gloria mundi, либо, отказавшись от первоначальных гигантских замыслов, кардинально сократить масштабы и, стало быть, стоимость проекта. По серьезном размышлении автор (с одобрения американского содиректора) выбрал второй вариант, и тогда-то российско-американский проект Грушина-Шляпентоха "Четыре жизни России в зеркале социологической информации" трансформировался в российский проект Грушина "Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения"┘