Философия детства

	Борис Григорьев. "Девочка с бидоном". Из цикла "Расея", 1917 г.

ЧТО ЭТО такое - преддетство? Это - преджизнь.

Все, что предшествует новой жизни и потом окажет на нее безусловное влияние - мощное или едва различимое, но все же существенное. Впрочем, тот же самый причинный комплекс может предотвратить и саму жизнь, сделать ее невозможной.

Так что же - перед детством?

Перед детством - всегда двое. Мальчик и девочка, юноша и девушка, мужчина и женщина. Их личные судьбы, воспитание, социальная и культурная среда, в которых они обретались, наконец, их готовность к такого рода встрече. Так появляется территория преддетства.

И здесь начинается многообразие вариантов.

Вариант первый - счастливая любовь. Или... множественность несчастливостей.

Из всех несчастливостей, лежащих в основании человеческой жизни, самым трагическим, пожалуй, надо признать насилие.

Для внятного ответа, что делать, если женщина изнасилована и в ней завязался плод, нужен критерий истины. Поиск этого критерия подтверждает вывод, что единого ответа вообще не существует.

Есть в высшей степени гуманный посыл Католической Церкви - и его блистательно обосновал Папа Иоанн Павел II в книге "Любовь и ответственность" - о праве ребенка на жизнь. Позже это право будет зафиксировано и в Международной конвенции о правах ребенка (1989 г.). Но если конвенция трактует это право в общегуманистическом и, таким образом, довольно абстрактном смысле, то Папа Иоанн Павел II доказывает, что право настает с момента зачатия - отсюда доказательность возражений и даже борьбы католицизма с абортами как с убийством нерожденного ребенка и нарушением права на жизнь.

Однако медицина, как, впрочем, и право многих стран, трактует аборт в пользу спасения материнской жизни или защиты ее от бедствий или неисправимых положений, если речь идет о выборе между ее жизнью или жизнью ребенка. Этот принцип соблюдается и при родах.

Спросим себя: ребенок, зачатый в насилии, беда или счастье для матери? А если эта мать - несовершеннолетний человек, и по той же Конвенции о правах ребенка ей, юридически - ребенку, нужна помощь, тогда как? И что за помощь? Насильственный аборт? Или навязанное взрослой родней решение об этом аборте? На чьей стороне здесь выступает право? И на чьей - мораль? Ребенка-матери? Или плода - будущего ребенка матери-ребенка?

Наконец, Всемирная организация здравоохранения признает существом, то есть человеком, плод весом в 500 граммов. Иначе говоря, казалось бы, с этого мгновения аборт действительно невозможен - он становится убийством. Но эта норма опять-таки очень часто не действует. Во-первых, точное определение веса плода недостижимо во многих странах, во-вторых, медицина в таком случае должна принять полицейские функции, к чему она явно не стремится. И, наконец, существует миллион вариантов, оправдывающих и извиняющих мать, при этом медицина почти всегда на ее стороне, рассматривая желание матери и ее семьи как главенствующее.

Так что, мне кажется, отсутствие общего для всех правила и есть общее правило. Многовариантность, социальная, национальная, ситуационная неодинаковость положения, в котором оказывается изнасилованная и зачавшая женщина - а здесь мы говорим только о ней, - все равно, вне зависимости от теорий, окажется в системе множественных координат, где она, скорее всего, не примет самостоятельного решения (особенно, если она - несовершеннолетняя).

По официальным данным, в России в 1994 году 3300 детей родили 15-летние матери, 14 000 - 16-летние, 39 000 - 17-летние, а все эти матери, как определяет Конвенция о правах ребенка, сами-то - дети.

Не имея права даже предполагать, что часть из них - жертвы насилия, можно смело утверждать, что соблазн, искушение под царственным знаком неграмотности, обыкновенной половой непросвещенности - истинная цена этой постыдной статистики.

Преддетство и преджизнь не могут строиться на насилии, на преодолении сопротивления, на ужасе и страхе.

Решение зачать или не зачать ребенка, родить или не родить чаще всего испытывает множественность влияний. Первое и самое коренное в этом решении - желание матери, еще основательнее - решение обоих родителей, если, конечно, отец не удалился. Однако приоритетность материнского решения очевидна.

В обычном, благополучном браке, где оба - и муж, и жена - стремятся к рождению ребенка, впору говорить об ответственном отцовстве и ответственном материнстве, вообще - об ответственном родительстве. Об ответственном, хотя и неполном родительстве, можно и следует говорить применительно к матерям-одиночкам, принявшим свое собственное положительное решение, несмотря на все остальные обстоятельства.

При этом очевидно: влияние семьи - если она есть - на решение женщины, дать или не дать жизнь новому человеку, если и не главное, то в конце концов огромно и определяюще.

Внешне это давление - матери, отца, близких родственников - очень часто выглядит именно как требование ответственного материнства. Чаще всего конфликт возникает вокруг внебрачного зачатия и незаконнорожденности ребенка. Следует при этом заметить, ради справедливости, что нарушение своего рода семейного морального табу молодой женщиной очень часто действительно ее вина - или беда.

И все же есть черта между семейной драмой и человеческой трагедией, ибо внебрачный ребенок всего лишь драма, с трудом, но преодолимая всей без исключения семьей, а грех предательства незаконнорожденного да еще предательства под давлением - это ведь трагедия никомуненужности и покинутости, а кроме того, неискупаемый грех.

Социальный фактор - другая, но вовсе не вторая, а чаще как раз первая причина, принимаемая во внимание женщиной или семьей в решении будущей жизни.

И здесь - что касается особенно России конца XX в. - множество горестных привходящих.

Всего лишь в 1988 г. - а статистика эта касается всего СССР; новой достоверной цифры нет хотя бы в силу прямой и скрытой безработицы, что не позволяет объективно учесть эти показатели - весь годовой труд работников тогдашней страны, от чиновников до шахтеров, от сторожей до министров, оценивался в 180 миллиардов человеко-часов, причем, ясное дело, огромную долю этих миллиардов "делали" женщины. А кроме того, домашнее хозяйство, вообще все, что делали тогда женщины великой страны, выражалось еще в 100 миллиардах человеко-часов! 180 - все хозяйство и весь оплачиваемый труд великой державы и 100 - труд неоплачиваемый, почти исключительно женский, можно сказать, обеспечение всего нашего остального существования.

Эта ярко выраженная общественная диспропорция объясняется разными причинами. Среди них и отсутствие цивилизованного быта, высвобождающего женщину, низкий уровень той части индустрии, которая способствует организации быта, плохое обеспечение и торговля.

То, что названо реформами, дифференцировало, расслоило общество, и если в некоторых крупных городах и создало дополнительные бытовые условия для очень тонкого слоя обеспеченных женщин, то в целом женскую долю не просто не облегчило, но крайне отяготило.

Родить ребенка стало, увы, условием не только морального, но и экономического свойства. Смертность в России превысила рождаемость, а количество абортов достигло рекордных показателей на фоне роста применения контрацептивов. Нация как бы сжалась в решении - иметь или не иметь детей. Их рождение, воспитание, одевание, обувание и кормление стало - и это чудовищно! - делом слишком дорогим и нерентабельным.

При всем стремлении следовать главному посылу благотворительности - соблюдать нравственный нейтралитет и в обстоятельствах вражды помогать пострадавшим по обе стороны баррикад - трудно удержаться все-таки от выбора критерия в оценке любого рода политики. Если эта политика сформирована таким образом, что нация предпочитает отказаться от детей, мотивируя нерождение детей непосильной экономической тяготой, такая политика несостоятельна.

Идеал появления ребенка в семье - радость. Но если радость априори невозможна из-за нехватки денег? Прибавим к этому варианты неблагополучия, зафиксированные ранее...

Бедность как нарастающая национальная трагедия энергичнее других способов переводит развитую страну в ареал неразвитых, а это будет означать падение общей культуры, создание объективных условий для образования общественного дна, что, между прочим, может породить обратный эффект: рост безответственного родительства, массовое рождение детей, сдаваемых на поруки государству, или... в нищету. Собственно, эту традицию в России уже можно зафиксировать: число брошенных детей в 1997 г. составило 105 тысяч, в 1998 г. - 110,5 тысяч, а в 1999 г. - не менее 100 тысячи. Такой бурный прирост прежде обусловливался только войнами.

Перед государством стоит реальная, но совершенно не просчитываемая угроза: родительство - то ли обнищавшее, то ли неграмотное, то ли бессильное, но одинаково вынужденное, а точнее, изуверившееся, - сбросит со своих немощных плеч на плечи казны детство, с которым оно не в силах справиться. И это будет истинная катастрофа, социалистическая по форме - детей сбросят государству, но капиталистическая по содержанию - их сбросят по причине социальной беспомощности и родительского обнищания.

Итак, многовариантность магического преддетства оправдывает себя букетом мотивов, среди которых социальная обусловленность, преступность, обман (и самообман), тысячи версий, в которых будущее дитя ставится под удар неустроенностью - психической и экономической - вероятных матерей.

Букет этот поистине - веник розг, и дай Бог, чтобы под их ударами дитя все-таки осталось вживе, явилось в мир, состоялось как пусть и горькая, но радость.

Однако прутья судеб, соединенные в горькую мощь бытования, способны на самое неправедное - на убийство нерожденных. Не только в России, во всем мире идет необъявленная, каждосекундная война против нерожденных детей.

В современном российском миропознании - и это захватывает почти весь XX век - увы, не были слышимы нравственно-бескомпромиссные - и бесспорно отважные! - мысли о праве ребенка на жизнь, как и вообще мысли о любом детском праве. Когда потаенные, а когда и открытые социально и политически утилитарные задачи не позволяли не только политикам, но и общественным деятелям, ученым, священнослужителям публично и слышимо обсуждать столь второстепенные детали как... право на жизнь.

Духовное, этическое - всегда первично, и лишь при признании этой первичности возникает логика человеческих ценностей. Если же право на жизнь избирается только законом, только материнским решением, только медицинской технологией, только мнимо заказным социальным решением системы, государства, общества, пирамида переворачивается с ног на голову, и вся система ценностей мгновенно прекращается в свою противоположность - систему антиценностей.

Никто, никогда, нигде в России почти целых сто лет не внушал женщине, что аборт - это грех и детоубийство. Никто, кроме вялой санпропаганды на засиженных мухами плакатишках в женконсультациях, не призывал к ответственному материнству, ответственному родительству.

Всякое общественное беспутство - первый шаг любого общества в тупик.

Увы, в истории СССР аборты были легализованы в 20-е годы не как право женщины на свободный выбор, о чем говорит Папа Римский в конце века, а как способ вовлечения женщины в как можно более производительный труд. Перед войной, в 1936 году, аборты вновь запрещаются, но отнюдь не из гуманных - по отношению к женщине целей, а чтобы срочно нарастить необходимые стране трудовые ресурсы.

Не жизнь - сначала, а благополучие, душевное равновесие тех, кто жизнь дает, ну а жизнь, если есть условия, это уже дело производное.

Итак, сама преджизнь - поле ожесточенных споров и сражений. И выше, с долей сочувствия, что, надеюсь, вполне естественно для работы с таким названием, я поддерживал идею защиты самой жизни.

Однако очевидно, что спор, в результате которого мало что меняется в практике, схоластичен: он ни к чему не приводит, каждый остается при своем мнении. Наверное, подобная ситуация подводит к необходимости хотя бы зафиксировать точки, где останавливаются спорящие, попытаться с помощью логики и постулатов гуманизма закрепить противоположные мнения на их окончательных - по крайней мере на этом отрезке спора, а значит, истории - позициях.

Начнем с самого трудного.

Что есть насилие над несовершеннолетней девочкой? Вполне очевидно - преступление. Оно и карается законом, и осуждается Церковью. Но в результате насилия завязан плод. И здесь возникает неразрешимое противоречие. Церковь полагает, что избавление от плода есть грех. Но и насилие, в результате которого возник плод, тоже грех. Как выйти из положения? Смириться с первым грехом и не совершать второго? Но дело в том, что изнасилованной и зачавшей девочке может быть всего двенадцать лет и рожденное ею дитя может быть: а) неполноценно (вероятность чего весьма высока), а в такой ситуации материнство практически не может состояться и новорожденный обречен пожизненно скитаться пусть даже и в отличных (что сомнительно) социальных учреждениях; б) чужеродно матери - у нее нет ни экономических, ни социальных оснований для ухода, воспитания и образования ребенка; будучи сама - дитя, она лично зависима от окружающих ее взрослых, которые, как правило, стремятся скрыть позор своей семьи; результат почти тот же, хотя возможно и легкое изменение за счет того, что ребенок нормален и, пройдя круг сиротских заведений, он все же может выбраться в нормальную жизнь, хотя бы с помощью усыновления и удочерения, что чаще всего и происходит в таких ситуациях; в) чужеродно семье (то же, что "б"); чужеродно социальному устройству общества: в редком государстве предусмотрена специальная помощь несовершеннолетней матери, ибо она сама ребенок, и если принимаются какие-то позитивные шаги, то они скорее исключение из правил, нежели правила.

На этих трех позициях, разумеется, не кончаются факторы неприятия ребенка, зачатого в насилии над несовершеннолетней девочкой, даже гуманнейшая Конвенция ООН о правах ребенка не сумела предусмотреть, кроме правовой защиты (обращение к правосудию, что не всегда приемлемо), всестороннего спасения девочки, оказавшейся жертвой.

Но попробуем нарисовать идиллическую картинку: девочка и ее семья пережили потрясение насилия, простили грех и не совершили другой грех, девочка благополучно родила здорового ребенка, и семья нашла в себе силы и благоразумие ребенка вырастить и воспитать.

Это ли - хочу спросить Церковь - принимаемый ею идеал? Норма ли это - пусть исключительная, - с которой надо прийти в согласие? И насколько жизненна эта модель, выстроенная лишь умозрительно?

Не будет ли большей справедливостью предоставление права такой девочке на аборт - как спасение от бедствий, гарантированных такой трагедией на всю ее жизнь?

Могут сказать: убийство (плода) страшнее насилия. Но вряд ли это та ситуация, когда надо класть на весы справедливости оба греха, определяя на вес, который тяжелее. Если уж говорить о весах, то, скорее, надо определить: неужели тяжесть освобождения от плоти, зачатой в насилии, перевесит страдания, неустроенность, да вообще полностью искалеченную жизнь другого ребенка?

Мне кажется, здесь спор должен замереть и уступить место благому действию, когда право ребенка рожденного, подросшего, перенесшего немыслимую трагедию должно иметь приоритет перед другой бедой, еще не вполне состоявшейся.

Зачатие в насилии девочкой-ребенком - трагедия, а значит, не норма, а исключение.

Порассуждаем о норме, которая вытекает из прав матери и, выходит, из прав человека. Феминистские движения утверждают право женщины на выбор: рожать или пойти на аборт. Смыкается с ней и такая формула: аборт - это не более чем медицинская проблема.

Неполность, недостаточность таких точек зрения, и прежде всего второй, очевидны. Дело - оговорюсь лишь - прежде всего в том, что раньше чем требовать более духовного подхода к выбору, надо создать этические предпосылки этого выбора, которого в России, по существу, нет. Православие - своими словами - разделяет, естественно, общехристианскую идею о начале жизни в миг зачатия, но влияние этой идеи в обществе чрезвычайно слабо, во всяком случае, она настолько слабослышима, что не перекрывает утвержденного всем хором российской действительности права женщины на выбор. Общественное мнение, столь энергично формируемое телевидением и печатью по самым малосущественным случаям, на эту поистине важнейшую тему отделывается резкими высказываниями, не оказывающими никакого воздействия. Биоэтика в нашем отечестве не развита и является в лучшем случае достоянием научной элиты.

Так что нация не переживает тревог на тему: делать или не делать аборт. Мужская часть населения в своей массе постыло безучастна, а если и участна, то, пожалуй, лишь в сторону явного освобождения себя от ответственности. Мужчины с охотой передают женщинам право выбора аборта в семейной жизни, чаще всего подталкивая к этому, а о внебрачных связях и говорить бессмысленно. В отличие от западного опыта, где мужчина и женщина годами находятся во внебрачных, но семейных отношениях, у нас эта часть личной жизни граждан, как правило, носит безответственный и чаще всего случайный характер, где роль мужчины с радостью сведена им к нулю.

Феминизм утверждает право автономного решения женщины на аборт, и в конечном счете этого права у нее никто не отнимет, но практика семейной жизни утверждает, что женщина очень часто с радостью разделила бы это право с мужем, если бы он был настолько ответствен и тем самым облегчил ее решение.

Не о праве женщины на аборт надо говорить в России, а о необходимости, о нужде, когда женщина:

- испытывает давление со стороны мужа или внебрачного партнера, склоняющего ее к аборту;

- переживает жесткое социальное давление: отсутствие жилья, родных, способных помочь при уходе за ребенком, низкая зарплата, невысокий профессиональный и образовательный уровень;

- совершенно не уверена в благополучной будущности ребенка, невозможность выкормить, выходить его, дать достойное образование.

Религиозное требование думать о зачатом плоде как живом существе, признавая аборт убийством, реально, по-видимому, при определенных социальных и медико-генетических условиях:

- если ребенок, его явление на свет, не утопит семью, что происходит сплошь и рядом в нестабильных экономических обстоятельствах;

- если его рождение не угрожает жизни матери и не обещает тягостной, заранее очевидной инвалидности, определяемой с помощью медико-генетических исследований;

- если, наконец, гражданам доступна развитая система предупреждения беременности, означающая одновременно с техническим решением проблемы действительное право женщины на выбор.

Известно, что медико-генетическое обследование беременной женщины может предупредить семью о приближающейся беде.

Спрашивается, как сопрягается это обстоятельство с исключительно чистыми взглядами Церкви на убийство нерожденного плода? В чисто духовном, так сказать, платоническом, возвышенном смысле надо радоваться и ребенку-дауну, и тому, кто рожден с фенилкитонурией и без специального лечения обречен на печальную участь. Но практика российской жизни, увы, утверждает, что множество таких детей становятся жертвами собственной беды, семьи, их принимающие, разрушаются, а они оказываются в специальных учреждениях.

С другой стороны, к примеру, существует генетическое заболевание - хорея Гентингтона, определить которое можно в конце трехмесячной беременности. Человек, рожденный с геном этой болезни, через 40-50 лет после рождения будет поражен тяжким неврологическим заболеванием, интеллектуальной деградацией, мучительным умиранием. Но у кого есть право отнимать у человека 30-40 лет относительно здоровой жизни? Однако справедлива и еще одна мысль: грядущая инвалидность еще не рожденного ребенка - это тягота для его семьи, для тех, кто должен будет не только выкормить и выучить его, но затем и ухаживать за ним в его тяжкой инвалидности.

Нет, как ни старайся, весы не находят равновесия. И та и другая точка зрения имеют право на жизнь, но самые главные суждения и требования, даже самые возвышенные, все же расходятся с практикой жизни, которая гораздо многообразнее, нежели единое и неизменяемое требование.

Однако речь все же не о замкнутом круге, а о двух линиях, порой параллельных, а порой пересекающихся.

Идеальное требование может быть осуществлено в идеальных обстоятельствах, но их нет и, похоже, не будет.

Истина же, наверное, в том, что Церковь продолжит исследовать свой взгляд, и ему, по мере укрепления духовности, будут следовать разделяющие этот взгляд. Не разделяющие его, вынужденные поступать по-иному, в силу генетических обстоятельств, культуры, социальных условий, всегда примут решение, справедливое для себя.

Единственное, что так или иначе разрешает столкновение духовного и житейского, предупреждение нежелательного зачатия.

Но это уже не преджизнь.

А преддетство - всего лишь преддетство, это плацдарм бурных столкновений, страданий, споров, слез.

Быть или не быть человеку, явиться или не явиться - как это сложно и как это больно!

Итак, вполне очевидно, что преддетство - это преджизнь. И главный, самый первый вопрос - будет ли человек явлен жизни, получит ли первый глоток воздуха. Иначе: позволит ли иная, родная воля прийти ему в жизнь.

Однако в преджизни, как мы видим, немало иных обстоятельств, прямо или косвенно влияющих на рождающееся существо.

Да, с одной стороны, новорожденный - это чистый лист бумаги, который будет постепенно заполняться. Но определенные условия уже занесены в качество самого этого чистого вроде бы листа.

Первое среди этих качеств - наследственность. Строго научно наследственность - это способность организма передавать из поколения в поколение морфологические, физиологические, биохимические признаки и особенности развития. Полный набор генетического (или наследственного) материала называется геном. Наука же генетика - наука о наследственности и изменчивости организмов - это, в сущности, изучение генома - его анатомии и физиологии. Еще необходимое: ген - часть хромосомы, а хромосома состоит из ряда генов. Здесь излагается, причем очень грубо, главная схема. Суть в том, что и отдельные гены, и полигения (многие гены) определяют какие-то признаки. Эти признаки, качества, наследственные свойства, передаваясь с помощью половых клеток, дарят нам похожесть на отца или мать, особенности обменных процессов, темперамент и в том числе - наследственные болезни, ибо не все гены здоровы, некоторые меняются, а то и вовсе пропадают. В науке это называется мутагены, а в жизни очень часто оборачивается нешуточными страданиями, а то и трагедиями.

Многих людей предварительное генетическое обследование может спасти от тяжких бедствий. Уже упоминался ряд генетических заболеваний, зная о которых, можно принимать разумные действия. Чаще всего это, конечно же, разумное пресечение "больной" генетической линии, согласие к непродолжению, избежанию отягчающей наследственности. Ведь существует множество версий, когда практический генетик со стопроцентной уверенностью может не рекомендовать соединять две генетические линии, объяснив, что иные варианты позволят избежать беды.

Спору нет, это безрадостные, разочаровывающие рекомендации. Однако было бы глупо пренебрегать ими. Они-то и есть признак научной гарантированности любви и счастья, признак настоящей цивилизованности.

Таким образом, в основании любой жизни - незримо, пока гены соединены обычно, то есть нормально, или зримо, болезненно и даже трагично, если они соединены аномально или под тем или иным воздействием изменены, - наследственность, передаваемая из поколения в поколение. И сфера науки, пытающаяся не только понять, но и влиять на наследственность - генетика.

Другой краеугольный камень, лежащий в основании человеческой жизни, - семья. Семья может быть полной, когда в ней присутствуют мужчина и женщина, или неполной, когда есть только один взрослый, но в таком случае обязательно должен быть ребенок, в то время как муж и жена могут быть бездетными, сохраняя статус семьи.

Однако мы говорим о детной семье, вернее - преддетной. И о влиянии семьи на предстоящее дитя.

Так вот, в этом контексте смысл и влияние семьи становятся объективным значением, определяющим влияние точно так же, как независимое от нас природное значение - наследственность.

Конечно, семья как объективный фактор - феномен социальный, а значит, поддающийся внешним влияниям, переменам разного рода. Религиозные, к примеру, убеждения семьи могут как облегчать, так и затруднять ее решения - в эти решения входят и индивидуальные поступки отдельных ее членов, несогласованные с остальными ее составляющими, но так или иначе вытекающие из образа действий и убеждений всей семьи. Впрочем, вполне реальны действия и поступки, абсолютно противоречащие этим взглядам и убеждениям, - как форма выражения протеста, даже не всегда осознаваемого.

Еще одно суждение. Семья - конечно же, важная составляющая культуры как того общества, в котором она обретается, так и человеческого сообщества в целом, хотя сама семья не так уж часто задумывается об этом. Однако, не задумываясь, семья, как правило, следует позитивным - и негативным тоже! - тенденциям развития общества в целом и культуры в частности. Если семья находится в религиозной стране, она следует прежде всего религиозной части культуры (мусульманские, католические государства). На семью, к примеру, активно влияют прессинговые, подавляющие начала масс-культуры.

Итак, семья - это людское образование, поддающееся воздействию, часть культуры, которая одновременно и объект, и субъект. Вне всякого сомнения, что такой сущностный момент, как готовность - или неготовность - продолжить себя, решение прибавить себя ребенком, - один из контрапунктов семьи как культурного феномена.

И здесь, словно в луч лазера, собираются все достоинства и недостатки всякой семьи.

Рожать или не рожать (а вначале - выйти замуж или можно обойтись без этого; жениться или нет) - это всегда, даже при самых благоприятных обстоятельствах, для всех членов семьи революционный шаг.

Готовность, ожидание ребенка, ответственное родительство при радостном ожидании и подготовке всех членов семьи - искомое благополучие! - тоже ведь окрашено тревогой. И разве много случаев, когда тревога обоснована неудачами родов, наследственностью, сотнями иных привходящих обстоятельств. Приведем - далеко не полный - перечень иных ситуаций. Антитеза ответственному отцовству - безответственное. Антитеза ответственному материнству - безответственное. Нежеланность ребенка, его случайность. Внебрачность зачатия и последующего рождения. Отсутствие элементарных социальных предпосылок. Я уже писал выше - о ребенке как плоде насилия или ребенке, рождающемся у ребенка. Как самые экстремальные они обсуждались особо, и очень хочется полагать, что их особость, обостряющая положение и выход из него, где сходится столько тяжелых мнений, есть исключительность редчайшая... Но она, увы, присутствует в мире семьи.

Национальная или религиозная неоднородность брака, часто разрывающая узы с другими поколениями семьи или обостряющая эти отношения. Родственные браки. Принудительные браки.

Драматические обстоятельства (среди которых смерти ближних). Катастрофы и аварии.

Можно было бы сказать, что на судьбу грядущего человечка влияет буквально вся жизнь, окружающая его мать, и это так и есть. И лишь семья - прежде и раньше всего семья - может смягчить любые трудности и тяготы, как, впрочем, именно она может - и, увы, часто делает именно это! - ужесточить страдания, обострить отношения, таким образом, влияя на еще нерожденное дитя.

Схему влияния семьи на преддетство каждого из нас можно было бы изобразить в виде мишени. В центре - будущее дитя. Ближний к нему круг - это, конечно, мать, следующий - отец. Остальные круги - прочерченные ярко или отсутствующие - родные матери и отца, а далее - весь окружающий семью мир: экономика, религия, социальный статус, семейные традиции, национальная особенность, специфика государства, культура...

Если хотите, дитя рождающееся - центр мироздания... И если принято утверждать, что семья - первичное звено общества, то, по логике, дитя - центр общества, по крайней мере именно рождение человека есть условие приумножения, развития, обновления семьи и общества.

В преддетстве сосредоточено почти все: экономика и любовь, предрассудки и мораль, религия и физиология. Но вот что стоило бы пометить: идут непрерывно войны на земле, гибнут люди, природа наваливается на них мощью цунами, землетрясений и оползней, рушатся финансовые рынки, разламываются государства и судьбы, вершатся революции и контрреволюции.

Неведомая сила давит человечество, угнетает его. Но другая - тоже неведомая сила - несмотря на этот гнет, на смерть и лишения, вопреки всякой "здравой" логике, продолжает людскую жизнь. Вместо умерших приходят иные. Новые люди.

И в этом великая власть природы, как и великое право детства - вновь и вновь разрывать тишину первым криком, заявляющим о своем существовании.