Либеральный консерватор

	Владимир Путин в поисках "ключа к возрождению и подъему России". Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

МЕДИА-ПОЛИТИЧЕСКАЯ элита продолжает рассматривать Путина в качестве "белого листа и черного ящика". И, даже угадавший дату отставки президента, Александр Шохин настоятельно хочет, "чтобы Путин рискнул заявить о конкретном содержании своей программы, не ограничиваясь общими тезисами про стабильность и порядок". Но это уже сделано. Помещенный на сайте правительства РФ, а затем и опубликованный в "НГ" от 30.12.99 текст "Россия на рубеже тысячелетий" - это, по существу, Ежегодное послание президента. Опубликовав его, Владимир Путин еще до отставки Бориса Ельцина начал выполнять обязанности главы государства. Как же он собирается продолжать в случае своего избрания?

Описание современного состояния России, с которого начинает Путин, - это честный перечень патологий российского общественного организма. От констатации сокращения вдвое объема ВВП за 90-е годы до признания ухудшения состояния здоровья людей и уменьшения средней продолжительности жизни. И таких - 10 пунктов. Не отрицая "собственных просчетов и ошибок" (здесь и далее курсивом в кавычках даны цитаты из статьи Владимира Путина. - "НГ") реформаторов, Путин видит основную причину российского "обвала" в "наследии в виде экономики советского типа". Главный ее порок - идеологизированность. Реализуя коммунистическую доктрину, Россия 70 лет шла "по тупиковому маршруту движения". За этот "социальный эксперимент" заплачена "огромная цена". В общемировом контексте Россия оказалась неконкурентоспособной по ключевым параметрам: "власть Советов не сделала страну процветающей, общество - динамично развивающимся, человека - свободным".

Ценность этого диагноза не только в неоспоримой точности. Главное, теперь сам собой оказывается исчерпанным вопрос о выносе трупа Ленина из мавзолея. Этот вынос можно считать символически уже состоявшимся, коль скоро слова эти принадлежат и.о. президента России. Вопрос теперь только в том, какая из общественных потребностей возобладает: сохранять ли ленинский труп в качестве экспоната советской кунсткамеры или по-христиански предать его земле. И - никакого раздражающего и усугубляющего общественный раскол антикоммунизма!

Вернее, совершенно особый антикоммунизм, не менее принципиальный, нежели антикоммунизм либералов хайековского типа, но более "почвенный", хотя еще и недостаточно "корневой". Тот антикоммунизм, который становится возможен лишь как атрибут впервые естественно и свободно рождающегося российского консерватизма. А потому и не так пугает обывателя своим "анти", как либеральный антикоммунизм "младореформаторов", публичная дискредитация которых осуществлялась, между прочим, именно с помощью наклеивания на них ярлыка - "необольшевики".

Это обстоятельство чрезвычайно важно. Оно свидетельствует о наступлении новой эпохи, о становлении нового собственно российского (а не постсоветского) политического поколения, способного порождать политических лидеров не для "переходного периода", а для устойчивого развития страны на собственной социокультурной, психоинтеллектуальной и в конечном счете экономической основе. Нового поколения, способного нормализовать спектр российской политики. С исчезновением из российского политического пространства химеры коммуниста-консерватора мы можем надеяться и на прояснение к следующим парламентским выборам всех остальных политических физиономий, пока еще упрятанных под разными зооботаническими и метафорическими криптонимами.

Дело в том, что востребованный большинством политический "центризм" и есть идеологический консерватизм. И только при наличии этого идеологического центра возможны мотивированные отнесения политических партий к левому или правому полюсам. Трудности в ориентировке все равно останутся, но выдавать коммунистов за консерваторов, а социал-демократов - за либералов уже не получится.

Такова перспектива. Но как она "гарантирована" путинским текстом? Не очередная ли это провальная попытка (после потуг "консерваторов" из ПРЕС и НДР) наскоро слатать нечто "охранительно-центристское" для прикрытия того, что в кругах практикующих политологов получило обозначение "силовой популизм"?

Владимир Путин дает ответ.

Возвращаясь к словам Александра Шохина, можно утверждать, что нынешний и.о. президента уже рискнул, и притом рискнул наверняка. Так, как только и может позволить себе рисковать действительный консерватор. Не изобретая "программу" и не навязывая "идеологию", а выявляя минимум базовых ценностей, гарантирующий согласие квалифицированного (а не 50% плюс 1 голос) большинства, и предлагая технологию позитивного и контролируемого изменения. Собственно сам путинский текст и построен по принципу убеждающей технологической цепочки. Этот текст даже по жанру образцово консервативен.

Собственно консервативным может быть любой текст, лишь бы в нем присутствовали два момента: четкое позиционирование против радикализма как такового и "ситуационная идеология". Эти два критерия ввел и детально обосновал в статье "Консерватизм как политическая идеология" (1956 г.) классик современной политической науки Сэмюэл Хантингтон. Текст Путина отвечает им в полной мере.

Во-первых, в нем открыто провозглашен отказ от радикализма, "крутой ломки" под любыми лозунгами: "коммунистическими, национально-патриотическими или радикально-либеральными". Упоминание последней разновидности радикализма должно вроде бы заставить вздрогнуть "младореформаторов" из СПС, не от них ли отмежевывается Путин? Не ставит ли он крест на стратегии экономической либерализации? Не отрекается ли от либерализма как такового?

Ответ на эти вопросы, и ответ вполне для либералов благоприятный, в путинском тексте имеется. И это не его личная прихоть, не уступка своим политическим "одногодкам", а прагматичная логика последовательно-консервативного мышления. По отношению к российскому либерализму отказ от всех видов радикализма означает лишь одно - отказ от "абстрактных моделей и схем", "от механического копирования опыта других государств". Попросту - отказ от доктринерского фанатизма, т.е. от того, чего истинный либерал, уважающий чужую свободу не менее своей, должен опасаться в первую очередь и в не меньшей степени.

Выясняется, что у консерватизма есть единственный стратегический союзник. И это не доктринерский коммунизм, не истовый национализм, а именно либерализм. Либерализм как "идеационная", в терминологии Хантингтона, идеология обеспечивает консерватизму статус идеологии "ситуационной", отстаивающей то, что есть и имеет жизненную перспективу свободного развития без применения радикального насилия. А такая идеология в нынешних российских условиях есть "стратегия возрождения и расцвета России", и опираться она может "на все положительное, что было создано в ходе рыночных, демократических реформ". Это и есть, во-вторых, аутентично консервативный признак идеологии, предлагаемой Путиным.

Восемь лет российской реформы - данность, от которой теперь так же невозможно отмахнуться, как невозможно было восемь лет назад отмахнуться от данности 70 лет российского большевизма. Как получить консервативный синтез этих данностей? Как сделать его политически значимым? Ответ на это не сможет дать никакая теория. Лишь политическая практика выявит реальную расстановку сил, воспринимающих ту или иную данность как высшую ценность. А потому нужно пользоваться "исключительно эволюционными, постепенными, взвешенными методами", чтобы в итоге "универсальные принципы рыночной экономики и демократии органически соединить с реальностями России".

Чтобы соединять что угодно с российской реальностью, нужно ясно представить себе структуру этой реальности. В постсоветском обществе все еще и вопреки центральному постулату исторического материализма общественное сознание определяет общественное бытие. Реальность, в создании которой никак не участвует "маленький" массовый человек, предстает перед ним в виде агрессивных фантазмов. Ее жестокость не в том, что она действительно чудовищно жестока. Не эмоциональная, а субстанциальная жестокость российской реальности определяется тем, что она принципиально и дословно бесчеловечна, в ней просто нет того человека, о неотъемлемости прав которого пытается говорить горстка "странных" людей.

Потому-то пока еще негуманно и непрактично в восьмилетней России по-диогеновски "искать человека", сначала нужно рассмотреть "чудовищ", рожденных сном тоталитарного разума. Определить контуры фантазмов, составляющих ближайшую реальность того существа, которое в российском ландшафте откликается на призыв: "Человек!" И лишь затем, обнаружив и в них "человеческое, слишком человеческое", приручить, одомашнить и, может быть, даже на время впрячь в тягло экономической реформы.

Судя по тексту, Путин адекватен в понимании нашей реальности. А потому предлагает браться за дело именно в том месте, где реформа максимально пробуксовывает. Нетрудно вспомнить, что реформа началась с радикальных действий в экономике, встретила нарастающее политическое сопротивление с пиком в октябре 1993 г. и "зависла" где-то в 1998 г. в безуспешных поисках то ли "национальной идеологии", то ли "государственной идеи".

К этому факту можно относиться двояко. Радикал пойдет "по головам" к цели, указанной "разумом", "национальным инстинктом", "классовой справедливостью". Консерватор попытается найти язык, с помощью которого можно достучаться до большинства этих "голов" с простой мыслью: лучше не отрывать их друг другу, а вместе сделать то, что большинству же представляется необходимым.

Значит, алгоритм реформы в консервативном варианте должен выглядеть так: идеология-политика-экономика. Подход Путина алгоритмичен: "Убежден, что достижение необходимой динамики роста - проблема не только экономическая. Это проблема также политическая и, не побоюсь этого слова, в определенном смысле идеологическая. Точнее, идейная, духовная, нравственная".

Увидев в тексте подзаголовок "(А) Российская идея", я внутренне напрягся. По мере чтения выяснилось, что напрягался зря. Во-первых, полуторавековые поиски "русской идеи" - это наша реальность, непризнание которой дорого обойдется всякому реформатору ("скупой платит дважды"). Во-вторых, от "идеи" до "идеологии" далеко не один шаг, и, похоже, в этом направлении Путин двигаться не собирается. Вот дословно: "Я против восстановления в России государственной, официальной идеологии в любой форме. В демократической России не должно быть принудительного гражданского согласия. Любое общественное согласие здесь может быть только добровольным". В-третьих, и сама "идея" реконструирована таким образом, что позволяет образующий ее набор "ценностей" технологически утилизировать в процессе "консервативной реформы".

Технологизм заложен в самом порядке перечисления "исконных, традиционных ценностей россиян". Сначала - патриотизм. Бесспорно, даже если никто не понимает, что такое любовь к отечеству. Всякое начало по определению не нуждается в обосновании. Затем - державность. Логично, демонстрация патриотизма вовне. Логично и потому, что патриотизм друг другу не показывают, в нем просто живут. А вот "на миру" свое нужно уметь и показывать, и отстаивать. Как это делают американцы и французы, поляки и греки, японцы и израильтяне, к примеру.

Вторая половинка "российской идеи" также сложена из взаимооборачиваемых компонентов. Государственничество - это та российская реальность, которая отличает ее от реальности британской и американской. И наши либералы прошлого века (Константин Кавелин, Сергей Соловьев, Борис Чичерин), и наши консерваторы века нынешнего (Иван Ильин) признавали, что в России господствует понимание государства как "учреждения", а не как "акционерного общества". Вряд ли у Путина был иной выбор, нежели констатировать: "Крепкое государство для россиянина не аномалия, не нечто, с чем следует бороться, а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен". А если так, то патернализм и безынициативное иждивенчество, а по-иному, щадяще, социальная солидарность, вполне закономерно завершает четырехипостасный лик "российской идеи".

По поводу последнего компонента Путин предлагает не спрашивать, хорошо это или плохо. Он знает, что "такие настроения имеют место" и что "они пока преобладают". Стало быть, задача - не выбивать их из российских голов, а неспешно прививать к ним либеральные ценности. То "лучшее", что удалось слегка укоренить за предыдущие восемь лет: политические свободы, потребность в господстве закона, право собственности. Тогда можно будет говорить о "новой российской идее", которая "родится как сплав, как органичное соединение универсальных, общечеловеческих ценностей с исконными российскими ценностями, выдержавшими испытание временем".

В конце концов в этом и состоит рецепт успешного прорыва в Современность. Каждая "великая нация", "держава", входящая в "Большую семерку", когда-то создавала свой собственный неповторимый "сплав". России на пробу в 1917 г. подкинули спецпроект социального perpetuum mobile. 70 лет разбирались. Подзадержались - пора назад, к людям!

Однако возвращаться придется нехоженым путем. Ибо то, что Путин обозначил в своем тексте как "сильное государство", пока еще в российской истории нигде, кроме как в самых смелых мечтах российских либералов, не существовало. Но сегодня обращение к этой давней мечте - абсолютная необходимость. Логика консервативного реформаторства указывает на "государство" как на "перводвигатель" или "ключ к возрождению и подъему России". От того, какой выберем ключ, зависит, в какую дверь войдем. Судя по тому, как Путин этот ключ описывает, в правильную.

Общий тезис о необходимости для России "сильной государственной власти" привычно пугает. Дзержинско-андроповские аллюзии уже витают над Путиным. Но по мне, страничка, посвященная "сильному государству", заслуживает особого места в истории российского политического мышления.

Дело даже не в том, что "сильное государство" здесь расшифровывается как "демократическое, правовое, дееспособное федеративное". Важно, что эти эпитеты, раскрывающие понятие государственной "силы", четко вписаны в стратегию консервативного реформаторства в политической сфере.

Начну с последнего. Федерация - это данность России. Даже если представить себе, что нет "национальных республик", все равно так называемые "русские области" уже необратимо освоили пафос, этос и статус американских "штатов". Остается по-американски же понять федерализм как источник государственной "силы", а не как полустанок на пути к "развалу" России. Одно это понимание способно серьезно укрепить государственность, хотя остается важнейшая проблема, к которой перейду чуть позже.

Дееспособность - это родовой признак силы. Путин говорит о повышении "роли и авторитета судебной ветви власти", о "рационализации структуры" исполнительной власти, о новых принципах "кадровой политики". Только и всего. Но только это и требуется! Только бы это получилось┘

Что сильное государство - это государство правовое, выучили, кажется, все еще со времен ранней перестройки. Но как правильную мысль о силе права вписать в российский контекст? Консервативно, конечно. Это значит, что сначала нужно обнаружить неизменный источник права именно у нас, в нашей стране. Он один - Конституция, Основной закон. Отношение к нему - тест на идеологическую принадлежность. Его можно рассматривать с точки зрения "единственно правильного учения" или "национального чувства", или - в радикально-либеральном, руссоистском варианте - с точки зрения соответствия "всеобщей воле" народа-суверена. И всякий раз он будет утрачивать свою незыблемость и первичность, а значит, будет открыта дорога бесправию. Только консерватор отнесется к Основному закону как к данности права и гарантии прав.

Путин сделал себя легкой мишенью для многих, не присоединившись к требованиям большинства политической элиты изменить Конституцию. Сделать ее более "парламентской", "демократичной". Уже висит в воздухе вопрос: не намерен ли и.о. президента воспользоваться Конституцией, дабы установить авторитарный режим? "Изменение Конституции не представляется неотложной и первоочередной задачей. Мы имеем по-настоящему хорошую Конституцию". Как это понимать?

Во-первых, в логике консервативного мышления. Отцы-основатели современного консерватизма (американские федералисты, Эдмунд Берк, Жозеф де Местр) выше всего ценили неизменность писаного и неписаного (в случае Великобритании) Основного закона, не оставляя человека один на один с собственным произволом. Отечественные консерваторы - Константин Леонтьев, Константин Победоносцев, Лев Тихомиров - к идее Конституции относились резко отрицательно, предпочитая сохранять самодержавие неограниченное. И с этой точки зрения их вклад в катастрофу 1917 г. едва ли меньше, чем вклад большевиков.

В этом моменте заключена тонкость, которую необходимо ясно понимать. Путина уже упрекают и еще не раз упрекнут в стремлении сохранить Конституцию "почти неограниченного самодержавия", т.е. именно в том, в чем повинны консерваторы имперской России. Внешне похоже, но по существу все наоборот. Старые консерваторы защищали самодержавие от "великой лжи нашего времени" - от демократии. Российская Конституция 1993 г. пока исполняет роль прямо противоположную. Если до сих пор Россия не втянулась в "веймарский сценарий", то это исключительно и только благодаря "ельцинской" Конституции. Именно из "непреложного" (у англо-французской демократической традиции заимствованного) условия формирования правительства на основе парламентского большинства веймарская Германия в 1933 г. и родила нацистского монстра. Правительство, подконтрольное всенародно избираемому президенту, - единственная гарантия от повторения подобного у нас.

Следовательно, во-вторых, конституционный консерватизм Путина легитимен еще и российски-ситуационно. И легитимен, тем более что в федерации есть только один способ сохранения единого правового пространства: признание верховенства, т.е. неизменности Основного закона. Тогда задача не в том, "чтобы сочинять очередной Основной закон страны", а в том, чтобы множество федеральных и региональных законов привести с ним в соответствие. Разобраться, чтобы далеко не ходить, хотя бы с прецедентом "прописки" в Москве┘

Сорок второй президент США назвал первого президента России "отцом русской демократии". Для страны, где половина населения говорит языком "Двенадцати стульев", характеристика двусмысленная. Но суть дела в ином: отцовство предполагает наличие "детей". Так что же означает быть "детьми демократии" с точки зрения стратегии создания в России "сильного государства"?

Все, что сказано на этот счет в путинском тексте, заслуживает первоочередного общественного внимания. По существу, будущий президент призывает нас всех становиться реальными демократами, т.е. непосредственными соучастниками создания "сильной государственной власти". В этом месте мы можем наблюдать подлинного виртуоза консервативной логики.

Более ста лет и по сию минуту "демократы" в России привыкли считать, что единственное место для "порядочного человека" - в оппозиции власти как таковой. Сколько "порядочных" на самом деле только то и делало (и по сию минуту делает), что боролось за власть, вопрос другой. Важно то, что выработалась даже не традиция, а привычка "угрюмо" смотреть на власть, ожидая в ответ неминуемых "репрессий".

И консерватор Путин решается радикально с этой привычкой порвать. Но виртуозность разрыва состоит в том, что обществу - нам всем - предлагается осознать нормальность таких отношений с "властью". Человек, стоящий на вершине исполнительной власти (а в момент публикации текста он был еще только председателем правительства), открыто написал, что "правительство" - это "проблема". Что "главная опасность для прав и свобод человека, демократии в целом исходит от исполнительной власти".

Прочитав такое, иной подумает, что у нас случилась то ли непоправимая беда, то ли невозможное счастье: "правозащитник" - во главе государства! Нет, не так. Не "правозащитник", воюющий против государства (на деле же - с фантомом, ибо государства-то и нет) за "малых" и "сирых". А государственник, требующий - ради появления наконец государства - от общества становиться хоть как-то "гражданским". Потому-то и естественно для Путина писать о становлении "полнокровного гражданского общества, уравновешивающего и контролирующего власть", как об условии укрепления государства.

Еще совсем не консерватор и даже не "либерал" Николай Чернышевский предупреждал царя-реформатора об опасности отсутствия самостоятельного общества и издевался над термином "гласность", придуманным бюрократией в качестве "приличного" синонима "свободы слова". Опираться можно, писал он еще в 1862 г., только на то, что оказывает сопротивление, а не на бесхребетную чиновную рать. Текст Путина - свидетельство того, что даже революционно-демократическое "лыко" пошло в консервативную "строку". Во всяком случае, я не слышу фальши в том, что он придает "первостепенное значение налаживанию партнерских отношений между исполнительной властью и гражданским обществом".

Партнерство - это новый поворот в отношениях власти и общества в России. Вписывается ли такая новизна в стратегию консервативного реформаторства?

Во-первых, не совсем вчерашняя это новизна. Собственно, все восемь лет реформы и прошли в свободе власти и общества друг от друга, от чего общество главным образом и страдало. Если термин "шоковая терапия" имеет у нас какой-то реальный смысл, то это именно описание состояния общества, покинутого государством.

А во-вторых, партнерство - это договор о равенстве в уступках ради совместных выгод. В тексте Путина предложена формула партнерства: "Государства там и столько, сколько необходимо; свободы там и столько, сколько нужно". Теперь за нами - "подписать договор". Не кабальный, а ответственный. Ибо никто, кроме нас, не определит меру "необходимости" и степень "нужды". А в этом постоянно возобновляющемся определении лишь одно постоянно: осознание того, что "демократия" (или более широко - "народное представительство") есть одновременно и "механизм управления", и "выражение свободы".

Так писал один из самых блестящих русских западников - Борис Чичерин, консервативный ("охранительный", в его собственном определении) либерализм которого может считаться модельным для современных младоконсерваторов. Его формула - "Либеральные меры и сильная власть!" - вполне пригодна для кратчайшего выражения сути консервативного реформаторства. Его органичное соединение либерализма с консерватизмом - важная подсказка еще за сто лет до Хантингтона.

Нечего и говорить, что самый напряженный момент наступает, когда мы попадаем в раздел "(В) Эффективная экономика". Во-первых, автор - не экономист. Во-вторых, будь у нас эффективная экономика, мы бы с той самой минуты забыли о всяком реформаторстве и не стали бы просить Бориса Ельцина о пожизненном президентстве только из-за стыда перед Западом.

Я тоже не экономист. И потому не стану анализировать экономическую стратегию Путина. Мне хватает того, что она есть и что основные ее направления "социально ориентированы" в буквальном смысле. Уже ее рубрикация - ответ на четко выраженные общественные запросы. Перечислю:

"стимулирование динамичного экономического роста";

"проведение активной промышленной политики";

"осуществление рациональной структурной политики";

"формирование эффективной финансовой системы";

"вытеснение теневой экономики, ликвидация организованной преступности в хозяйственной и финансово-кредитной сфере";

"последовательная интеграция экономики России в мировые хозяйственные структуры;

"проведение современной аграрной политики".

Меня интересует только одно и политически решающее обстоятельство - особая роль "государства" в качестве "эффективного координатора экономических и социальных сил страны". Этот тезис вполне логичен в общем дизайне консервативной реформы. Он обозначает экономическую стратегию "отложенного либерализма", ту самую "необходимость", о которой говорится в вышеприведенной формуле.

Переход на позиции "дирижизма" - признание того, что в российской реальности пока нет места либеральной доктрине, "сводящей роль государства в экономике к выработке правил игры и контролю над их соблюдением. Со временем мы, скорее всего, придем к этой формуле". Похоже, здесь Путин должен встретить как минимум сочувственное понимание левого фланга. И Сергей Глазьев, и Евгений Примаков, и Григорий Явлинский - все убежденные дирижисты, и глубокий экономический "поклон" в их сторону понятен как способ консолидации элиты. Но меня не оставляет ощущение, что формула либералов, прихода к которой Путин не исключает, таит в себе нечто большее, нежели педантское упрямство "чикагских мальчиков".

Раздел о сильном государстве построен таким образом, что начинается и заканчивается с борьбы с коррупцией. Сама статья завершается акцентом на проблему бедности. Мне кажется, эти две проблемы, разнесенные в тексте, образуют порочный круг российской экономики, а потому любая стратегия должна оцениваться по своей способности вырвать страну из этого круга.

Есть статистически установленная закономерность: чем беднее страна, тем выше уровень коррупции. Везде, и в России в том числе, граждане устремляются во власть, становятся чиновниками, чтобы, беря взятки, спасаться от бедности. Возникает парадоксальная ситуация, когда чиновники, обогатившись и приобретя экономические интересы, начинают вести себя в структуре государственности как члены "гражданского общества". Они образуют свои группы давления, фракции, политические партии, т.е. имитируют то, что в классическом представлении об обществе либеральной демократии должны делать политически свободные и экономически самостоятельные граждане.

Таким образом, через коррупцию осуществляется двойная экспроприация гражданского общества чиновничеством. Экономическая - поскольку чиновники, занимаясь государственным рэкетом, обирают предпринимателей и граждан, превращая их прибыль из производительной (в виде налогов, инвестиций, потребления, стимулирующего отечественное производство) в омертвленный (утаенный и вывезенный из страны) капитал. Политическая - поскольку чиновники совместно с подкупающей их "предпринимательской" элитой превращают выборы как основу демократии в аукцион по распродаже, так сказать, "лицензий" на самый популярный промысел превращения власти в деньги, а денег - во власть.

И вот таким образом устроенному "государству" предлагается вручить "дирижерскую палочку" для регуляции и координации экономической и социальной политики. С таким "государством" должно будет вступить в "партнерские отношения" гипотетическое российское "гражданское общество"! Можно себе представить, что надирижирует слившаяся в коррупционном симбиозе чиновно-"предпринимательская" рать. Через десять лет нынешняя наша бедность станет казаться процветанием, подобно тому, как сегодняшние пенсионеры со вздохом вспоминают 1985 г. А нынешний политический режим - "демократией без берегов".

А тогда встает и самый главный вопрос: за что боролись?! Неужели между Путиным и Примаковым и в самом деле никакой разницы?

Попробую высказать надежду. Она заключается в том, что именно в концовке тогда еще премьерской статьи особо выделена проблема бедности. Если понятен порочный круг (бедность порождает коррупцию, коррупция усиливает бедность), то понятно, в каком месте должна быть приложена максимальная энергия консервативного реформаторства. Это исполнительная власть. Ее структура и количество определяют ее качество.

Если с коррупцией бороться всерьез, это значит, что нужно сделать деятельность исполнительной власти максимально прозрачной. Рациональная структура, в которой четко распределены зоны ответственности и максимально быстро обнаруживается причина "сбоя", - половина дела. Вторая половина - сокращение чиновничьей рати до необходимого минимума. Сотню легче контролировать, нежели тысячу. На это пора решаться, тем более что масса чиновничества со своим "первоначальным капиталом" вполне созрела для самостоятельного предпринимательства. Налоговая амнистия, о необходимости которой говорил лидер блока "Единство" Сергей Шойгу, обезопасила бы десятки и сотни тысяч людей, рассовывающих взятки по офшорным счетам, вместо того чтобы вкладывать в собственное или в любое иное отечественное дело. Они бы и составили первый набросок российского гражданского общества, способного всерьез потягаться с властью.

Но рационализация и минимализация государственного аппарата -движение на пути превращения государства из "дирижера" в "арбитра". И хотя статья завершается традиционным осторожным призывом ко всем нам "настроиться на длительный и нелегкий труд", сам этот путь долгим по определению быть не может. "Времени на медленное возрождение у нас нет" - таково кредо Путина. В этом и разница с Примаковым, который - если вспомнить - был призван на пост премьера в качестве фигуры компромисса, своего рода политической "точки зеро", с понятной программой: как можно дольше ничего не делать.

Давайте не путать: Путин - это тоже компромисс. Но компромисс на простой и понятной программе дела. Ее суть и стратегическая нацеленность ясны. Остается последить за тактикой. Ее первая проба - победа в президентской гонке. Здесь все уже мнится решенным. Решенным до того, что показалось тактически выгодным отдать пост спикера Государственной Думы идейно похороненным коммунистам. Но хотелось бы напомнить старое шахматное правило: самое трудное - это выиграть уже выигранную партию.