Путин не боится "человека с ружьем"

	Чечня. 31 декабря 1999 года. Фото АП

ВЛАДИМИРУ ПУТИНУ как наиболее вероятному новому президенту России в военной сфере досталось очень тяжелое наследство. Последние тринадцать лет высшая политическая власть нашей страны упорно и последовательно проводила масштабную военную реформу. Проводила на базе своих представлений о войне и армии, не консультируясь с военными, без обсуждения стратегии и тактики реформы с законодателями и народом. Основным содержанием реформы было уменьшение избыточной, непосильной для государства военной мощи. Однако преобразования повлекли колоссальные издержки, негативные последствия оказались существенно большими, чем положительный эффект.

Основные стимулы к реформе лежали внутри государства. Ее целевые установки формулировались в узком слое правящей элиты и, как правило, не оглашались. Во-первых, новая власть стремилась оттеснить военных на обочину политической жизни и устранить их из системы принятия решений. Во-вторых, в соответствии с классическими революционными рецептами, решительно проводилась демонополизация вооруженной силы и создавался противовес консервативным по определению армии и основной спецслужбе (ВВ МВД, МЧС, дробление КГБ). В-третьих, подрывалось организационное единство и политическое влияние военно-промышленного комплекса, который в куда большей степени, чем сами ВС, был ответственным за непомерную милитаризацию Советского Союза. В-четвертых, в отношении кадров силовых структур проводилась политика балансирования: с одной стороны, власть стремилась не допустить социального взрыва, с другой - снизить престиж военной профессии и влиятельность офицерства.

Винить за все это пришедшую к власти в конце 80-х - начале 90-х гг. элиту можно лишь до определенных пределов - в условиях бескомпромиссной борьбы за власть она сражалась прежде всего за самосохранение. Беда состояла в другом. Поскольку в СССР не существовало ясных и действенных механизмов перенесения личных, корпоративных и общественных интересов в сферу военного строительства и военной политики, действия узкого слоя новой элиты не сталкивались со "сдержками и противовесами". В результате с водой выплеснули ребенка: требовался планомерный отход, получилось, как в 1941 г., паническое бегство или полное окружение с последующим уничтожением.

Заметим, что не следует смешивать военную реформу в государстве и реформу ВС, которая постепенно проводится теми военачальниками, которые способны адекватно оценивать ситуацию. В качестве результатов можно назвать и успешные действия войск в начале второй чеченской кампании, и сохранение высокой боеготовности ядерной триады (прежде всего МБР), и в целом успешно проведенное объединение ВВС и Войск ПВО.

Это важно, но это - частности. Неуправляемый (а порой управляемый извне) развал всей системы обеспечения военной безопасности государства зашел слишком далеко. И самое плохое состоит в том, что низшая точка кризиса еще не достигнута. Более того, некоторые разрушительные процессы, прежде всего в оборонной науке и промышленности, приобрели необратимый характер.

Однако бесконечно падение продолжаться не могло. Вне зависимости, осознается это правящими кругами или нет, у общества объективно существуют запросы в военной сфере, которые рано или поздно становятся фактором политики. "Момент истины" наступил в прошедшем году, когда потребность в победоносной операции на Северном Кавказе приобрела в России всеобщий характер. Власть осознала возможности армии и научилась использовать их в своих интересах, армия почувствовала свою востребованность.

Отметим и субъективный момент. Один из крайне негативных элементов советского наследства - отсутствие слоя высших управленцев, сочетающих профессионализм (в данном случае в военной области) с реалистическими представлениями о потребностях и возможностях государства. Редкие исключения, вроде Института США и Канады, не в счет, да и перенесение в сферу повседневного государственного управления академического опыта далеко не всегда продуктивно.

Самыми компетентными и реалистически мыслящими оказались представители спецслужб, прежде всего разведки, которые в силу специфики деятельности в наименьшей из всех силовиков степени были в свое время поражены близорукостью коммунизма. Призыв кадров из ПГУ и ГРУ на высшие государственные (и крупные коммерческие) посты, начавшийся в 1992-1993 гг., пришел к логическому завершению в 1999-м, когда двумя основными претендентами на высший государственный пост стали выходцы из одной спецслужбы.

Лидеры новой генерации (впервые со времен Сталина!) по своим умственным и морально-волевым качествам способны вести Вооруженные силы и другие силовые структуры за собой, а не отделываться одобрением проектов, за каждым из которых - смесь государственных, ведомственных и личных интересов в разной пропорции. Путин уже начал проявлять себя на этом пути. Например, он в своем указе от 6 января 2000 г. потребовал пересмотра проекта Концепции национальной безопасности с целью учесть новые внутренние угрозы, связанные с терроризмом и организованной преступностью.

Однако личная воля нового Верховного Главнокомандующего не сможет в одночасье компенсировать отсутствия в России сложного механизма согласования интересов народа, элиты, бизнеса, регионов и перенесения их в военную политику и в стратегию военной реформы. А это означает, что, во-первых, опасно велика роль субъективных факторов, а во-вторых, не будет корректной постановки задачи для военных, которую многие из них требуют в качестве первого условия успеха преобразований.

Велика вероятность того, что военная реформа пойдет по пути реагирования на внешние и внутренние вызовы, которые пока возникают быстрее, чем политическое и военное руководство успевает на них реагировать. Уже сейчас новый президент должен скорректировать выбранные в 1997 г. направления военного строительства с учетом вопросов, поставленных событиями последних двух лет.

Во-первых, это августовский дефолт 1998 г., создавший принципиально новую базу для оценки ресурсообеспеченности ВС и экономических возможностей государства в сфере военного строительства. Наш военный бюджет в долларовом эквиваленте меньше американского (или объединенного европейского) на два порядка, что заставляет искать новые подходы к паритету в области СЯС и к соотношению региональных группировок.

Во-вторых, ставка Запада, и прежде всего Америки, на высокотехнологичные войны. Речь, например, идет о новой концепции неядерной стратегической операции, элементы которой отработаны в ходе войны НАТО против Югославии. Мы все больше и больше отстаем именно в тех элементах, которые обеспечивают победу в таких войнах (глобальный размах использования силы, комплексная разведка, единое координатное пространство в мировом масштабе, совместимость всех систем управления войсками и оружием, единые средства поражения, использующие навигационную систему GPS, всеохватывающая информационная борьба). Чтобы показать наше отставание, можно привести пример: ВВС США обсуждают возможность снятия с вооружения управляемого оружия с лазерным наведением, в то время как оснащение им отечественных многофункциональных самолетов рассматривается как перспективная задача.

В-третьих, угроза безопасности государства в форме поддерживаемой из-за рубежа "мятежевойны" (об этом термине подробно см. "НВО" # 43, 1999 г.). Достигнутая благодаря усилиям Генштаба и Северо-Кавказского военного округа готовность к операции в Чечне вызывает восхищение. Но правомерен вопрос: способны ли нынешние Сухопутные войска, ВДВ, ВВ МВД, армейская авиация Вооруженных сил, фронтовая авиация ВВС параллельно вести еще одну подобную операцию или отражать локальную внешнюю агрессию против России или ее союзника на другом театре военных действий?

Наконец, есть все основания полагать, что список военных вызовов для России скоро будет дополнен еще одним, связанным с принятием летом 2000 г. решения о развертывании национальной системы ПРО США.

Причем перечислены только вопросы, на которые требуется дать быстрый ответ.

Нетрудно заметить, что четыре перечисленных вызова стимулируют развитие в противоположных направлениях. Между тем существенное увеличение расходов государства на оборону и безопасность нереально.

Возможный рост военного бюджета в ближайшее время не превышает нескольких десятков процентов от нынешнего уровня (см. доклад, опубликованный в "НВО" # 4, 1999 г.) и лишь в невидимом пока будущем может возрасти в абсолютном выражении в результате экономического роста.

Даже если появятся средства, соизмеримые с теми, что тратят на оборону ведущие страны мира, их, учитывая глубину кризиса, придется направить не на форсированное наращивание военной мощи, а на восстановление научно-технической и производственной базы. Причем чем позже увеличится объем средств в руках государства, тем более далекую от непосредственных интересов Вооруженных сил задачу придется решать.

Таким образом, в рамках старых представлений о роли и возможностях Вооруженных сил решение поставленных жизнью проблем невозможно. Хуже того, не сформулированы и не осознаны новые, адекватные положению и возможностям России пути развития силовых структур. В этих условиях реформа должна создать условия для реализации двух приоритетных на ближайшие годы направлений военного строительства: с одной стороны, управляемого сокращения военной мощи государства, а с другой - консервации "точек роста" оборонного потенциала России.

Эта ситуация в мировой практике не уникальна. Можно, например, вспомнить военные реформы фон Секта в Германии после Первой мировой войны, когда при большем, чем сейчас в нашей стране, дефиците средств был создан "зародыш" самой мощной армии мира.

На сегодняшний день в качестве ответа на существующие и грядущие военные вызовы избрана стратегия "расширенного ядерного сдерживания" (см. интервью Главкома РВСН "НВО" # 49, 1999 г.). В ее рамках можно более или менее адекватно реагировать по крайней мере на три из четырех перечисленных выше вызова. Однако ограниченность такой стратегии очевидна. "Расширенное ядерное сдерживание" пассивно по своей сути. Оно хорошо подходит для острых кризисов, но не дает удовлетворительных ответов на военно-политическое давление и ограниченное военное вмешательство, например, на стимулируемые и координируемые извне подрывные действия. Кроме того, оно не позволяет эффективно защищать союзников, которые при такой политике превращаются в ахиллесову пяту всей системы обеспечения военной безопасности.

Вместе с тем реальной альтернативы ядерному сдерживанию пока нет, и Путин, судя по всему, будет продолжать прежнюю ядерную политику. О том, что она будет реалистичной, свидетельствует заявление премьера от 22 декабря о необходимости скорейшей ратификации Договора СНВ-2. Заметим, что на фоне свертывания диалога России и Запада ядерная тема объективно становится направлением политики, контакты на котором обе стороны рассматривают как способ поддержания нормальных отношений.

Беспокоит другое. Анализ высказываний Путина показывает, что он еще не определился с перспективными направлениями развития отечественных СЯС. Проблема связана с тем, что сохранение полноценной ядерной триады становится все более непосильной задачей для России (к моноструктуре СЯС пришли за последние 10-15 лет куда более богатые страны - Великобритания и Франция). В ближайшие 8 лет, в течение которых новый президент может оставаться у власти, принятие радикальных решений по стратегическим наступательным вооружениям неизбежно.

Пока в позиции Путина просматриваются косвенные признаки традиционной для выходцев из Санкт-Петербурга ориентации на морскую составляющую ядерных сил, которая сегодня находится в критическом состоянии и требует огромных единовременных капиталовложений. Причем эти средства в бессмысленной и бесперспективной погоне за мифическим паритетом с США будут вложены в ударную составляющую СЯС, тогда как статус России как полноценной ядерной державы будет определяться в основном возможностями систем разведки, предупреждения и управления, а также способностью действовать в космосе.

Чувствуя опору на "ядерный посох" при общении с ведущими мировыми державами, политическая власть России практически не ощущала до середины 90-х годов потребности в силах общего назначения (СОН). Тем более что один за другим высшие военные руководители на словах (но не на деле!) необдуманно требовали исключить армию из арсенала средств решения наиболее болезненных для правящей элиты внутренних конфликтов.

В результате из десяти лет реформ СОН вышли в плачевном состоянии. В Сухопутных войсках всего три дивизии и четыре бригады постоянной готовности (напомним, что в России семь военных округов). Стремительно стареет боевая техника. Катастрофическое положение сложилось в сфере систем управления, разведки и связи. Используемая на Северном Кавказе технология войны устарела по крайней мере на 20 лет и разительно отличается от той, которую применяли страны Запада в Персидском заливе и Югославии.

Немногочисленные заявления по вопросам военного строительства, которые сделал, будучи премьером, новый лидер России, позволяют сделать вывод о его повышенном внимании к силам общего назначения российских ВС. Для человека, пришедшего к власти во многом благодаря жесткой позиции в чеченском вопросе, такая позиция вполне объяснима. И именно в северокавказском опыте прошлого года заложены пути восстановления боеспособности сухопутной составляющей СОН. Во-первых, речь идет об объединении формирований всех силовых структур под единым руководством (по крайней мере на оперативном уровне). Во-вторых, о новом подходе к организации и использованию резерва (пример - воюющие в Чечне контрактники), который весьма велик вследствие огромной численности армии в прошлом. В-третьих, после лета 1999 г. власть явно решила больше не пренебрегать милиционными формированиями (прежде всего казачеством). При разумном и последовательном развитии по перечисленным направлениям и наращивании усилий Минобороны и Генштаба по формированию соединений постоянной готовности восстановление сухопутной компоненты СОН вполне возможно.

Другая часть сил общего назначения, на которую, судя по событиям последних шести месяцев, будет обращено особое внимание Путина и Клебанова, - Военно-морской флот. Об этом, в частности, говорят анализ маршрутов поездок премьера и решение о том, что в 2000 г. на ВМФ будет выделено 20% средств по государственному оборонному заказу (в 1999 г. - 9,3%). Вместе с тем стратегия развития флота, если судить по открытым публикациям, не пересмотрена в соответствии с новыми задачами и реалиями. Продолжается достройка кораблей и подлодок, предназначенных для глобального противоборства с США, а в это время иностранные шхуны почти беспрепятственно грабят рыбные ресурсы России. В то же время практически не задействованный сегодня в реальной политике "большой" флот наверняка понадобится в будущем, когда остро встанет вопрос о распределении ресурсов океана.

Вопреки мировой тенденции "забытыми" в этих условиях оказываются Военно-воздушные силы. Если СЯС и Сухопутные войска сохранят свои доли финансирования, а ВМФ получит больше, то доля ВВС, получающих примерно 10% бюджетного пирога, еще более уменьшится. Между тем очевидно, что без серьезных усилий на самом высоком уровне военная авиация России будет потеряна. Наша страна уже безнадежно отстала от США в деле создания авиатехники пятого поколения, что к 2010 г. подорвет как боеспособность авиации в серьезном конфликте, так и позиции в торговле оружием. Избранная от безденежья стратегия модернизации - паллиативное решение, положительный эффект от которого имеет четко ограниченные временные рамки.

Отдельная проблема, характерная для всех силовых структур России, - комплектование.

Если говорить о рядовом составе и младших командирах, то по существу ныне реализуется принцип негативного отбора: на службу направляются необразованные, вышедшие из бедных семей (а значит, плохо питавшиеся и физически неразвитые) молодые люди, а порой и попросту деклассированный элемент. Поскольку численность подлежащих призыву лишь на несколько процентов превышает суммарную потребность в призывниках, реальной отбраковки практически нет.

Состояние дел в этой области демонстрирует полную потерю обществом инстинкта самосохранения. Оружие вручается именно тем социальным и национальным группам, к которым оно, в идеале, не должно попадать. Отметим, что из тех, кто прошел службу в армии, в первую очередь комплектуются органы охраны правопорядка.

Профессионализация силовой сферы - объективная мировая тенденция, связанная с ростом технических факторов в достижении победы или, если посмотреть на вопрос иначе, - с повышением производительности воинского труда как в мирное, так и в военное время. По ряду объективных критериев Россия к добровольческой армии не готова. Более того, налицо расходящиеся процессы: с одной стороны, провозглашен переход к добровольческому принципу комплектования, с другой - резко сужена база для призыва. Мировой (в частности американский) опыт показывает, что основой для перехода к добровольческим ВС является только призывная система, отбирающая на службу лучших.

Однако на пути перехода к такой системе стоят мощные внутриполитические факторы, связанные с тем, что служба в армии крайне непопулярна среди населения. Новому президенту предстоит в ближайшее время решить, хватит ли его кредита доверия для изменения такой ситуации.

Гораздо менее ощущается обществом другая проблема, связанная с офицерскими кадрами силовых структур. Для профессионалов очевиден нарастающий кризис в сфере комплектования войск офицерским составом, преодолеть который будет очень непросто. В частности, для этого потребуется существенно увеличить капиталовложения в социальную сферу, поднять престиж службы, мобильность и мотивацию офицерских кадров.

Интересно, что заявление о взаимосвязи между совершенствованием ВС и социальными аспектами военного строительства Владимир Путин сделал 31 декабря 1999 г., через несколько часов после того, как он стал исполняющим обязанности президента.

Проблемы собственно ВС бледнеют на фоне кризиса оборонно-промышленного комплекса (ОПК). Управление им потеряно, а немногие шансы на его преобразование в соответствии с новыми задачами и возможностями упущены. В частности, в середине 90-х гг. не удалось переложить управление ОПК с особого государственного органа на МО РФ.

Последней попыткой провести реформу ОПК стала Государственная программа реструктуризации и конверсии, разработанная Министерством экономики в 1997 г. Однако начать ее полномасштабное выполнение не удалось. Ныне программа пребывает в неопределенном состоянии и по многим параметрам уже не соответствует сложившейся обстановке.

Наиболее сложное положение сложилось на предприятиях, разрабатывающих и производящих материалы и комплектующие. Существующий объем заказов не позволяет им выжить. Производство техники следующего поколения станет невозможным по причинам отсутствия на первый взгляд незначительных деталей: подшипников, уплотнителей, электрорадиоэлементов и т.п.

Предприятия оборонки основную долю средств получают от военно-технического сотрудничества (ВТС) с зарубежными государствами. За счет этих средств ОПК в своем нынешнем виде существовать не может. Кроме того, зависимость от зарубежного спроса меняет структуру производства в неблагоприятном с точки зрения потребностей ВС РФ направлении. В наибольшей степени развиваются сектора, связанные с производством оружия для сил общего назначения, стагнирует разработка и выпуск вооружения и военной техники следующего поколения, средств управления и разведки. В ОПК образовались сектора, ориентированные на конкретного зарубежного заказчика. Степень воздействия государства на предприятия этих секторов уменьшается (особенно когда речь идет о приватизированных предприятиях).

Характерный пример кризиса ОПК - конфликт вокруг РСК "МиГ", который стал признаком начала стихийной реструктуризации оборонки. Причем если отбросить в сторону соперничество финансово-экономическо-политических группировок, проблема состоит в выборе стратегии развития оборонного комплекса. Решения, которые вынуждено будет принять новое государственное руководство по проблеме микояновской фирмы, станет лакмусовой бумажкой для определения новой политики в сфере реформирования ОПК.

В частности, станет ясно, как государство намерено поступить со своими огромными долгами по госзаказу, насколько прозрачным может быть оборонный бюджет, по силам ли России финансирование программ по созданию стремительно истощающегося научно-технического задела или придется ограничиться программами модернизации. Заметим, что поле для принятия решений до предела сужено и выбирать придется между плохими вариантами и очень плохими. Не исключено, что ситуация прояснится уже в январе 2000 г., после заседания Совета безопасности, на котором будет рассмотрена концепция развития авиации и самолетостроения.

Реформирование оборонки осложняется кадровыми проблемами на предприятиях и центральных органах управления ОПК. Квалифицированные управленцы, особенно среднего звена, сменили специальность или сосредоточились в экспортно-ориентированных сферах. Трудности с формированием отраслевых агентств хорошо иллюстрируют эту проблему.

Сложность для нового руководства состоит в том, что основные причины срыва программ реструктуризации ОПК лежат во внутриполитической плоскости. Отсутствие средств не позволяет перепрофилировать часть ОПК и сосредоточить госзаказ на существенно меньшем числе предприятий. Выводу предприятий из числа получателей государственного оборонного заказа препятствуют внутриполитические соображения: центральная власть не может пойти на конфликт с региональной элитой, для которой совершенно неприемлемо оказаться один на один с лишенными пусть маленькой, но все же существующей поддержкой предприятий ОПК со стороны Центра. Кроме того, опасаясь переориентации финансовых потоков, губернаторы и другие местные центры силы решительно и небезуспешно противодействуют образованию крупных научно-промышленных объединений, которые могут вести реструктуризацию производства самостоятельно.

Уже в ближайшее время Путину предстоит решить, хватит ли его политических ресурсов и кредита доверия в обществе для принятия крайне непопулярных, но назревших решений. Ясно, однако, что неиспользуемые резервы у нового руководства есть.

Прежде всего речь идет о временном ресурсе. Если Путин победит на выборах президента, у него будет два-три года, в течение которых он сможет пойти на непопулярные меры, которые создадут основу для будущего подъема.

Один из важнейших резервов Путина состоит в том, что у него есть шанс преодолеть серьезный порок действующей структуры управления военным строительством: существование двух вертикалей управления - президентской и правительственной. В ее рамках разделены по разным ветвям подчинения три области деятельности, которые объективно взаимосвязаны: управление Вооруженными силами и другими силовыми структурами, руководство военной промышленностью, координация военно-технического сотрудничества.

До сих пор в военном строительстве не задействованы возможности региональных властей. Пока переход от номинально к фактически федеративному государству не нашел своего отражения в военной сфере. Поскольку положение регионов резко различается, неодинаковы их потребности и возможности в военной сфере. Движение навстречу регионам, по существу, требует пересмотреть в некоторых случаях кадровый экстерриториальный принцип построения ВС. Милиционные формирования, характерные для государств с неопределенными интересами и плохими финансами, могут оказаться эффективными в ряде пограничных регионов страны (Южная Сибирь, Приамурье, Дальний Восток, отчасти Северный Кавказ).

Недостаточно используются в военном строительстве ресурсы крупного капитала, у которого есть законные интересы в оборонной сфере. Еще более важно, что крупные корпорации в перспективе могут рассматривать военное строительство как сферу вложения капиталов. Получать дивиденды они могут как через большую безопасность и стабильность, так и путем прямой защиты (а в некоторых обстоятельствах и захвата) ресурсов. Представляется, что для Путина, в силу его опыта работы в 90-х гг., движение на союз с крупным капиталом вполне перспективно.

Безнадежно устаревшая концепция защиты гостайны, а также узкие интересы отдельных ведомств и руководителей мешают задействованию в военном строительстве интеллектуальных ресурсов общества. Келейный подход к разработке и обсуждению концептуальных документов, устранение из процесса принятия решений в оборонной сфере законодателей, прогрессирующее засекречивание военного бюджета, периодические гонения на независимую военную прессу - все это очень удобно крупным чиновникам, но в конечном счете вредит государству.

Наконец, важнейший резерв Путина состоит в том, что он, по крайней мере в обозримом будущем, может позволить себе не бояться "человека с ружьем". Это означает, что он способен порвать с ельцинской практикой "разделяй и властвуй" и сделать ставку на максимальную консолидацию силовых структур под своим руководством. Конечно, этого недостаточно для вывода военного строительства из глубокого кризиса, но по крайней мере создает для этого неплохую основу.