Да здравствует 18 брюмера!

Эти записи делались посреди нудной работы над очередным недельным план-графиком кампании, где под "9 ноября" я обнаружил загадочное "200-летие конца Великой французской революции". Предвкушая разнос сотруднице календарного отдела за этакую чушь, я отнял от 1999 двести - 1799, - ага, конец Директории, ноябрь, их тогдашний "брюмер"┘ А 9 ноября - уж не то ли самое 18 брюмера Наполеона Бонапарта?! Вдруг мысль о двухсотлетнем юбилее путча - конца революции показалась мне не нелепой, даже выбор даты - не пустым. Но все же эта юбилейная сказка - не аллегория, и прошу не читать бравурное Бонапарт как тихое Путин.

Все наши юбилейные маньяки тихо, на цыпочках обошли эту славную дату. Двести лет назад было покончено с Великой французской революцией. Покончено при помощи переворота, а как еще?

Перевороты - это зло. В благоустроенных странах переворотов не бывает либо они полуконституционные, как приход де Голля в 1958-м и отстранение Никсона в 1974-м. Но в благоустроенных странах давно нет и революций - они все позаканчивались путчами.

К революциям применима формула Бердяева об утопиях: осуществить не задача, задача - избежать. Войти не шутка, а вот попробуй потом выйти вон! Выход из революции тем затруднительней, чем глубже затронут быт обывателя. В России, где реальная жизненная ткань нелегальна, легальная мифологична ("Знакотканна!" - блеснет словцом юный Островский), а мифологии асоциальны, - революция овладевает обиходом. Подменяет институты власти и общества. Становится "нашим образом жизни".

Сперва они обезьянничают. Стилистическая зависимость революций от предшественниц бесподобна. В политике 17-го года гигантское место занимали аллюзии французского 89-го - не реального, а воображаемого по Гюго и Мишле. Вне мечты большевиков засвидетельствовать "штурм русской Бастилии" необъяснима бесцельная атака на Зимний дворец-музей; но Эйзенштейн выдал постановочную природу затеи. (В остальном октябрьский переворот в СПб. - молниеносное и техничное взятие контроля над узлами столичных коммуникаций - истинный шедевр Троцкого.) Интересно, что и в начале демреволюции 91-го мы найдем зависимость от эстетики Эйзенштейна, уже обратную: август объявили "мирным" на том основании, что Ельцин не бросил толпу штурмовать Кремлевский музей. Зато коммуникации тогда остались в руках старой власти и были позже ею с выгодой - и с собою вместе - перепроданы новичкам.

Дальше - больше. Масса приключений и происшествий - событий нет, они ускользают. Когда все проходит и дети революции припоминают, зачем строили баррикады и жгли "Пежо", они не могут назвать ничего, кроме лозунгов и "глубоких радостных переживаний".

Но Россия бешенством подростковых гормонов от революций не откупится. Мифологическая шкала - общее у всех революций. Ужас русской в том, что эта квазиистория у нас безысходна. Вляпавшиеся в русскую революцию навсегда застревают в не своем времени - и обустраиваются, и живут в лабиринте, полагая, будто их жизнь настоящая. Русская революция - это "временное время" вместо исторического; временное - навсегда.

Поверхностный анализ наших политических концепций обнаруживает, что все они размещают себя на планке "сверхновой - подлинной истории" России, начинающейся где-то с апрельского, 1985 года, пленума КПСС (времена почти уже библейские). Возникает история местного значения со своей автономной летописью переходного времени - "континуум", говоря по-ученому, а проще - отсчет событий от приближенной к живущему, неподвижной точки. Растущий пузырь "переходного времени", стенки которого поглощают и искажают взгляд в прошлое, - и вот мы разглядываем радужные пятна-картинки "Намедни".

Не в силах ничего реально изменить, мы поэтому оттягиваем решение всякой задачи, которую не удалось замолчать. Ход времени приобретает вид бесконечных оттяжек решения, каждая из которых в отдельности объяснима, а все вместе составляют длящийся привычный абсурд, где новая глупость обязана переорать предыдущую, на нее же ссылаясь. Русская политическая дискуссия напоминает Сухумский обезьянник, куда служители завозят "сникерсы" и свежую прессу.

Если изобразить блок-схему любой русской революции, получится нечто вроде речной гидры с хватающимися за съедобное присосками. Отсутствие головного мозга - и длинная трубка для переваривания. Коралл без известковой скорлупки: погибшая особь распадается без следа, не включаясь в растущие рифы прошлого, институтов и культурных схем. Прошлого нет - нет и средств обнаружить его отсутствие. Пропажа вчерашнего памяти не творит; вечное сегодня, "день сурка". Недаром в новейшей России просто не написана ни одна история последних 20 лет - и мне неизвестно, чтобы историки обсуждали, почему она не написана!

Мир русской революции лучше всего представим средствами компьютерных игр - безопорность и трансформенность, но главное - сказочная безнаказанность. Безнаказанность была паролем перестройки, еще Горбачев с Рыжковым заложили ее экономический механизм. Но только Ельцин воплотил всю ее государственно, буквально.

За время своего правления сам Ельцин никого всерьез не наказал. Оттого он, и никто другой, - сказочный герой русской демократической революции. Поди найди в русской истории второго такого растяпу-революционера (Пугачев? Да не реальный, а пушкинский - в заячьем тулупчике). Ни один из его предшественников не сумел создать этакое царство, афанасьевский чудный мир вседозволенности. Открой русскую историю и поищи: сколько ломали шеи - он один смог.

Ельцин невероятен. Это какой-то утопический Абсолют - царская водка совершенно растворенной в мифе реальности. Русь мечтала о Ельцине не одну сотню лет и вымечтала. Он осуществил вековую грезу русского народа о долгосрочном упразднении физической и исторической скуки. Упразднении быта, вошедшем в быт. Здесь нет воздаяния за ошибки и нет кары за преступления; исключения случайны и воспринимаются как несправедливость.

Но нет зато и воздаяния за труд. Заколдованный лес, где деньги образуются где-то отдельно от труда и награды, преют в заветных местах (места надо знать!), поджидая добра молодца. Не знаешь березовских мест, заветного гусинского слова - век трудись, век горбаться - не видать дураку денег!

Но нет ответственности не означает, что нет зла.

Лунатики Российской Федерации не ведают ни силы тяжести, ни возврата по долгам - и вот, чтобы род, столь не приспособленный, вовсе не вымер, эволюция создала киллера - санитара революционного леса. Недаром их отличают от просто убийц и серийных убийц-маньяков. Наша политическая пресса глядит на киллера, как уэллсовские элои на питающихся ими морлоков - вынужденная необходимость природы, сродни биологической смертности.

Революция, как пожар, перекидывается на все, что горит. И однажды выгорит все. Наступает момент, когда все виды первичных ресурсов революции истощаются. Компьютерная матрица сереет, сбоит; ее "знакоткань" ветшает - знаки уже ничего не значат, хотя революционные макаки еще вертят их и важничают, передавая из лап в лапы. Наступает мирная буржуазная жизнь? Не тут-то было. Эволюция - не то, что думается Борису Березовскому.

Расчеты на "естественный ход вещей", который что-то там примирит и согласит, - еще один глюк революции. Революция неспособна сама себя прекратить. Она длится в мучениях, входящих в привычку. Жертвы становятся мучителями, мучители оправдываются тем, что и они - жертвы. "Чем дальше в лес, тем толще партизан", - гласит народная мудрость: в нашем лесу со временем ничего не заводится, кроме партизан, питающихся робким окрестным электоратом, да волков, питающихся партизанами.

Обитателям чудного леса не бывать серыми налогоплательщиками гражданского общества. Вынужденно перестав людоедствовать, они перейдут на гуманитарные "сникерсы". Когда и подвоз "сникерсов" прекратится, одни без затей вымрут, зато другие научатся злодействовать еще небывалым способом.

В революции, длящейся достаточно долго (а ельцинская демократическая подзатянулась - по длительности, между прочим, она уже превзошла Октябрьскую!), заводятся новые бесы, которые вполне могут дать новый импульс адову процессу. Сталин вышел на дело под вечер революции Ленина - Троцкого.

Есть ли вообще выход из замкнутого мира русской революции? Да, разумеется. Выход - это переворот.

Смею напомнить, что Великая французская революция вводила конституционную демократию и передовой буржуазный строй. Вводила, вводила┘ Десять лет вводили - ни строя не ввели, ни демократии. К власти выплывали то людоеды-идеалисты, то идеалисты-ворюги, то физики с диктаторскими причудами. Современный российский политолог как родное признает столь пламенное ворье, как директор-миллионер Баррас, да и сам сойдет за своего в салоне стервы де Сталь.

А аббат Сиейес, похожий на Примакова? Как и наш, выживая в революцию молча, он стал академиком и крупным политиком по остаточному принципу - в силу вымирания остальных, отчего к 1799 году все его выслушивали как мудреца! Еще в школе меня раздражало его пустомыслие: "Что такое третье сословие? Все┘ Чем оно должно стать? Чем-нибудь┘", - и лишь при Горбачеве заслышались старые звуки: какая дорога ведет к храму?..

Молодой Буонапарте, командующий на войне с египетскими сепаратистами, не привез в Париж свидетельств успеха, кроме Розеттского камня с иероглифами. Успеха не было, - велика слава расстреливать конных мамелюков с дистанции ружейного залпа! Египетский поход был полным провалом - мамелюков перебили, зато бей в Каире усидел. От всей египетской экспедиции до нас дошло лицо Сфинкса, изувеченное пальбой тупицы-артиллериста.

Египет был Чечней. А вот побег из Египта, где застрявшую армию перемалывали чумой и кинжалами, был истинно наполеоновский шаг. Здесь вояка-революционер, игрок в солдатики Буонапарте становится черновиком императора.

От лунатически-странной затеи с походом в Индию через Месопотамию - при первых препятствиях опрометью назад, в Париж, пока там первыми не догадались, что игра в революцию проиграна, тем более пока они не поняли, что ты уже начал другую игру.

Генерал-непарижанин в туманном перевороте брюмера не выказал особенной ловкости, ни даже храбрости. Он просто решил не проигрывать заодно с революцией. Вывезя из Египта самого себя, он мгновенно ввел эту новую ценность в спекуляции парижан, в оборот слухов и равноценных ГКО бумаг Директории. Привыкший к виртуальным ценностям, Париж схватился за новенького. Оттого 18 брюмера Бонапарт легко провел депутатов и получил от них все нужные ему декреты. Но ведь и декреты были виртуальными - уже 19-го он чуть не завалил дело, уверовав в легкую победу. Макаки опомнились, да так раскричались на чувствительного корсиканца, что тот был готов отступать до вполне реальной гильотины - брат-спикер спас. Замечу, что до самой битвы при Маренго (едва из-за этого не проигранной) Наполеон сам оставался слегка революционером - азартным игроком в невзаправдашний Doom.

Сам переворот 18 брюмера практически был конституционным, не хуже деголлева. Путч, при котором не только трупов - не было, кажется, синяков. Сиейес попробовал было навязать Бонапарту пост "консула войны", сохранив для своей клики "консула мира и финансов", но Бонапарт придумал себе Первого консула и вскоре учредил Национальный банк.

Франция очнулась и начала выбираться из волшебного леса. А провались путчист Бонапарт - процесс строительства капитализма во Франции вошел бы в быт, как в России, французы его строили бы по сей день, а ноябрь именовали "брюмером согласия и примирения". Однако уже с конца брюмера Первый консул стал осторожно приговаривать: "Революция заканчивается". С того же времени франк укрепился и начал расти. Вслед за 18 брюмера были Кодекс Наполеона, Бальзак и объединенная Европа┘

А Сиейесу придумали пост главы Сената, дали титул графа, пенсию и перестали считать мудрецом. Кот стал важным барином и с тех пор ловил мышей только для развлечения. С брюмера 8-го года Республики и до ноября сего года все учебники упорно именуют аббата "историческим деятелем эпохи начала Великой французской революции".