Петр Спивак
Семен Надсон был поэт-трибун, но непартийный. Одинокий, исполненный сострадания.
Фото 1885 года
Банальное наблюдение, но никуда от него не денешься: память культуры – бесконечная цепь. Даже если уходить в века не слишком далеко, разветвленность цепи возмещает малую протяженность сроков.
Томас Грей, английский поэт и кембриджский профессор новой истории, родился 26 декабря 1716 года (ум. 1771). Британцам он известен прежде всего как автор оды «Бард» и «Элегии, написанной на сельском кладбище». А для нас эта последняя – одна из самых значимых вех на пути русского стиха: ее трижды (первый раз в 1802 году) переводил Василий Жуковский, обязан ей своею первой известностью. Сентиментализм, идеализация деревенского мира – что тут может быть неожиданного? Между тем перед нами рефлексия поэта, работа сомнения. «Отечество хранить державною рукою... –/ Того им не дал рок; но вместе преступленьям/ Он с доблестями их круг тесный положил;/ Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям/ И быть жестокими к страдальцам запретил...»
И сегодня же 150-летие со дня рождения двух классиков русской словесности. В один и тот же день они пришли в этот мир, несхожие вплоть до полярной противоположности. Один смеялся – горьким смехом, конечно, как завещал нам библейский пророк. Я говорю об Александре Амфитеатрове (ум. 1938), прозаике, критике, публицисте, фельетонисте. А другой все больше проливал слезы, был сентиментальным, на наш многое повидавший взгляд, и само имя его стало синонимом чувствительности. Это Семен Надсон, поэт, ушедший из жизни 24 лет от роду, но уже известным всей читающей России. Слава у него была такая, что просится на язык неформальный титул «властитель дум». Но гораздо точнее сказал о Надсоне Владислав Ходасевич, поэт куда большего таланта и дальнозоркости, но рыцарски справедливый в оценках: «Скорее его можно было бы назвать властителем эмоций, чувств. Он более говорил сердцу, нежели мозгу, и глубже волновал темпераменты, чем умы».
Сие не есть похвала, конечно, – скорее звучит как укор. Однако настроение и умонастроение, свойственное многим и многим, Надсон умел облечь в форму, четкую до афористичности. «Как мало прожито, как много пережито», «Блажен, кто в наши дни родился в мир бойцом»... Поэт-гражданин, он имел успех именно в этом качестве. Надсон – одинокий, непартийный трибун. Сострадающий другим.
И здесь пора взглянуть на контекст, на среду, в которой он жил. Его покровителем, литературным наставником был Алексей Плещеев – поэт, критик, ведущий сотрудник «Современника» и «Отечественных записок», влиятельный эксперт. Нападок на Надсона хватало, однако среди ценителей его были не только рядовые интеллигенты, но и мастера: Полонский, Фофанов. Несентиментальный Чехов, наконец. Чехов, с тем же Плещеевым друживший, – как замковый камень в своде тогдашних художественных небес.
Вышеупомянутый Амфитеатров был тоже из этого круга. Первые его публикации состоялись там же, где печатался ранний Чехов, – в юмористических журналах «Будильник» и «Осколки». Потом была еще одна точка пересечения – газета «Новое время», издателем и фактически редактором коей являлся Алексей Суворин, многими нитями с Чеховым связанный. Далее есть на сегодняшнем календарном листке не просто знакомец, а довольно близкий друг автора «Чайки» – Павел Свободин (1850–1892), актер Александринского театра и некоторых других, к тому же писатель. Его рассказы, пьесы, стихи в библиографии многих изданий, в том числе опять-таки «Нового времени».
Напрашивается, конечно, приснопамятная реплика: «Кому это мешало?»
Человек, о котором я скажу в заключительных строках, явно не годится на роль этого таинственного злодея. Он один из многих талантов, рожденных Серебряным веком и определивших его лицо. Его звали Моисей Наппельбаум, он родился 26 декабря 1869 года (ум. 1958) и стал одним из лучших наших фотохудожников. Работал он прежде всего в жанре портрета, причем не уличного, а студийного. Кого снимал? Советских академиков, например. Но статус ему дало не это, а фотографии советских вождей, начиная с хрестоматийно известного, чуть прищурившегося Ленина и кончая Сталиным и иже с ним. Однако надо ведь было и чистому искусству отдать должное, не так ли? И с неизменным своим мастерством Наппельбаум увековечивает Пастернака, Михоэлса, Уланову. Анну Ахматову, наконец. Летопись, что ни говори. Полнота контекста, чем бы она ни мотивировалась. Обобщенный снимок эпохи и той системы, которая, по словам Амфитеатрова, несла дегенерацию русской культуры.
У Анны Андреевны об этом и о многом другом так: «А я иду – за мной беда,/ Не прямо и не косо,/ А в никуда и в никогда,/ Как поезда с откоса».
