Петр Спивак
Ближний план, дальний план – это пространство. Но оно переходит во время, явленное нам в фигурах.
Каспар Давид Фридрих. Четыре возраста. Музей изобразительных искусств, Лейпциг
Если представить себе человеческую природу, свободную от оков культуры и от социальных установлений, то сам черт не разберет, что такое получится. Дикие и даже страшные люди – так это называлось, кажется, у Зощенко.
Надо сказать, строгость морали здесь помогает далеко не всегда. Немецкий писатель Кристоф Мартин Виланд, родившийся 5 сентября 1733 года (ум. 1813), вырос в среде, проникнутой духом пиетизма – лютеранского течения, которое внушало человеку: ты под Божьим оком. И нравы там были самые суровые. Настолько, что у Виланда они вызвали естественный порыв - сопротивляться. Став писателем, он нашел себя в эстетике рококо, приметы которой – изысканность, роскошь, комфорт. Современники говорили, что он придал немецкому языку французскую легкость и гибкость. В романе «Абдеритяне», вызывающем ассоциации со Свифтом (лапутяне в «Путешествиях Гулливера») и даже Щедриным, все очень смягчено и приправлено легкой иронией.
В более позднюю, романтическую эпоху германской культуры работал художник Каспар Давид Фридрих, который родился 5 сентября 1774 года (ум. 1840). Он был прежде всего пейзажист, но природа на его картинах – скорее не природа, а граница ее с культурой, с душой созерцателя. Море, паруса, горы, льды, ангелы в небесах, кресты на могилах – все это принадлежит и внешнему миру, и внутреннему, человеческому. Фридрих считается предшественником прерафаэлитов – британских художников и поэтов викторианской эпохи, которые с условностями этой самой эпохи полемизировали и постепенно двигались в сторону эстетизма, культа красоты, стилизации.
Примечательно, что одному из постоянных мотивов Фридриха – ледяным пейзажам – критика находит отклик у ныне действующего художника. Я имею в виду отмечающего сегодня 70-летие немецкого кинорежиссера Вернера Херцога. Один из его фильмов, «Стеклянное сердце» (1976), – о жизни баварского городка XVIII столетия, живущего стеклодувным производством. Умирает старый мастер, не передавший никому свой рецепт, и городок оказывается на грани краха, а за этим последним видится уже конец света. По словам самого Херцога, название ленты относится к внутреннему миру человека и означает «крайне чувствительное и хрупкое внутреннее состояние, как бы сквозящее льдом» – отсюда пейзажи, где лед от края до края.
Херцог – один из ведущих деятелей так называемого нового немецкого кино, зародившегося еще в разделенной Германии. Может быть, тема границы обострена у него отчасти из-за этого? Кто знает. Существеннее другое: в каждом своем фильме Херцог ставит эксперимент, помещает своих персонажей в особые, пограничные условия и обстоятельства. Но это не только произвол режиссера. Его интересуют особые стороны человеческой натуры, особые стремления – уйти куда глаза глядят, вырваться из цивилизации, уйти от самой жизни в сторону смерти. Так, в фильме «Каждый за себя, а Бог против всех» главный герой – подросток, никогда не знавший нормального человеческого сообщества, и сыграл его выходец из приюта для умственно отсталых. И вот какая деталь достойна внимания: музыка этому мальчишке ближе и понятнее, чем речь...
Ровно 100 лет исполняется нынче со дня рождения американского композитора, который давно уже в пантеоне классиков, вот только слово «классик» к нему ну никак не подходит. Постклассик, что ли? Может быть. Звали этого сочинителя музыки и ее теоретика (а также поэта, философа и искусствоведа) Джон Милтон Кейдж (ум. 1992). (Замечу в скобках: фамилия его переводится с английского как «клетка», то бишь огражденное пространство, в коем содержат диких животных. Опять-таки тема границы.)
Наверное, в первую очередь он обязан славой одному своему произведению – трехчастной пьесе «4'33"». Четыре минуты и 33 секунды, что оно длится, – это... тишина. Впрочем, точности ради надо сказать, что это не полное отсутствие звуков, а естественный звуковой или, лучше сказать, шумовой фон. Смысл за столь экстравагантным концертным номером угадывается примерно вот какой: представление есть всегда, пока течет жизнь. «Весь мир – театр», – узнаете старую мудрость?
Но это, надо полагать, еще не все. У Юрия Тынянова есть рассуждение об «эквиваленте текста» – так он определил строфы без единого слова, из одних точек, в «Евгении Онегине». Парадокс (и сам авторский резон) в данном случае в том, что пустота на всегда заполненном месте оказывается сильнее, чем любой текст.
Кейдж много работал методом алеаторики – это такая форма композиции, которая допускает вариации и даже игру случайности при выборе элементов музыкального произведения. Опять-таки снятие рамок, границ. Так уж мы устроены: по-настоящему ощущаем значимость чего-то лишь тогда, когда оно исчезает.
Как люди, уходящие из жизни.
