Петр Спивак
Я тебя создал, но ты ужасен... Джонни Ли Миллер и Бенедикт Камбербетч в спектакле по мотивам «Франкенштейна». 2011
Пресс-фото Королевского национального театра. Лондон
Две категории процессов есть на свете: обратимые и необратимые. Вопрос на засыпку: применима ли эта классификация к процессам судебным? Понятно, что свершившееся лишение свободы или самой жизни уже не поправишь. Хотя есть на свете восстановление правосудия: приговор можно смягчить или отменить вовсе...
45 лет назад, 30 августа 1967 года, в Московском городском суде началось слушание по делу трех инакомыслящих – Владимира Буковского, Вадима Делоне и Евгения Кушева, которые в январе того же года вышли на Пушкинскую площадь протестовать против ареста Александра Гинзбурга. Буковскому дали три года лагерей, Делоне и Кушеву – по году работ условно. Сегодня ссылаться на этот приговор, как бы там ни было, не станут: он сам перечеркнул себя.
Но вот естественные науки, которые не чета противоестественным (выражение Ландау об идеологизированных дисциплинах). 30 августа 1852 года родился голландский химик Якоб Хенрик Вант-Гофф (ум. 1911), который выстраивал пространственные модели молекул и изучал кинетику химических реакций. Именно он ввел общеизвестное обозначение обратимости реакции: две стрелки одна над другой, направленные в противоположные стороны. И стал в 1901 году первым в истории лауреатом Нобелевской премии по химии.
Все это требовало не только знания своей области науки, но и изрядной математической подготовки, и не только ее. С юных лет Вант-Гофф был увлечен философией и поэзией. А в поэзии – прежде всего Байроном. Ну а от него в нашем календаре идет другая нить. Потянем за нее.
Английская писательница Мэри Уолстонкрафт Шелли, родившаяся 30 августа 1797 года (ум. 1851), была дочерью радикально-либеральных литераторов Мэри Уолстонкрафт и Уильяма Годвина – и женою поэта-романтика Перси Биши Шелли, человека из байроновского круга. А сводная сестра ее, Клэр Клэрмонт, стала возлюбленной автора «Чайльд-Гарольда». И вот, отдыхая на вилле в Швейцарии, которую снимал Байрон, эти люди читали немецкие рассказы о привидениях и сообщения о химических экспериментах. Байрон предложил каждому написать рассказ о сверхъестественном. У Мэри Шелли это вылилось в знаменитый роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818).
Его герой – ученый Виктор Франкенштейн – из тел мертвых создал живого искусственного человека. Триумф просвещения? Но получившееся существо – монстр, урод. Люди его ненавидят, а он мстит своему создателю, преследуя его... Вот такая архетипическая ситуация, чем-то похожая на очень многое. На иронию истории, например. Люди, целые народы пытаются приблизиться к всеобщему благу – и получают на свою голову новое социальное зло. Нередко похлеще прежнего.
И не стоит предаваться иллюзиям. Это проще простого: взять какую-нибудь незаурядную историческую фигуру и принять ее за полюс добра, за благую альтернативу. В лучшем случае это всего лишь меньшее зло. Я рискнул бы так сказать об уроженце 30 августа – Лавре Корнилове (1870–1918), военачальнике, разведчике и путешественнике. Канва его жизни потянет не на один авантюрный роман. Чего стоит хотя бы пребывание в австрийском плену на Первой мировой и побег оттуда. Потом были попытка мятежа против Временного правительства, формирование Добровольческой армии и Ледяной поход – теперь уже против большевиков. И – гибель при обстреле в осажденном Екатеринодаре, причем мертвое тело осквернили и сожгли на скотобойне большевики...
Против чего он выступал, что его не устраивало? Назначенный при Керенском на пост Верховного главнокомандующего, Корнилов был одержим одним: снова сделать армию дисциплинированной и сильной. Но это был у него единственный и универсальный рецепт для страны. А что из войны надо выходить – это он и помыслить не мог. Ценностные приоритеты у Корнилова были общие со свергнутым самодержавием.
Воля ваша, полководцы, тем паче вовлеченные в политику, – публика слишком специфическая. Поэты, эссеисты, журналисты мне как-то ближе. Сегодня день рождения Александра Аронова (1934–2001), многолетнего обозревателя «МК». Человека, с которым мне в пору работы в этом издании, во второй половине 80-х, посчастливилось провести многие часы в разговорах и спорах о важных вещах...
Это ведь на его стихи песенка в «Иронии судьбы»: «Если у вас нету дома,/ пожары ему не страшны...» Для Аронова тема иного бытия была сквозной, неизбывной. «Служа в газете для пропитанья,/ Я потихоньку вживаюсь в роль,/ И забывается эта тайна –/ То, что когда-то я был король.// Быть журналистом совсем не скучно,/ Свободы много в такой судьбе./ Но по ночам ты лежишь беззвучно/ И улыбаешься сам себе».
Другой поворот: Россия, Польша, Холокост. Слова поэта адресованы другу-поляку: «Когда горело гетто,/ Когда горело гетто/ Четыре дня подряд,/ И было столько треска,/ И было столько света,/ И все вы говорили: «Клопы горят».
И еще. «Посредине дня/ Мне могилу выроют./ А потом меня/ Реабилитируют.// Спляшут на костях,/ Бабу изнасилуют,/ А потом – простят,/ А потом – помилуют. ...Будет плакать следователь/ На моем плече./ Я забыл последовательность:/ Что у нас за чем».
