Петр Спивак
Валерий Золотухин умеет проникать внутрь героя, раскрывать, понимать.
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)
Богема – явление всеобщее, всемирное. Образ жизни, характерный для кругов художественных, артистических, литературных и представляющий собой вызов добропорядочным людям. Кто предается творчеству, тот непременно отдает дань богемности.
Кстати, у актера театра и кино Валерия Золотухина, родившегося 21 июня 1941 года, одна из многочисленных ролей – в этом плане, так сказать, архетипическая. В трехсерийном телефильме Михаила Швейцера «Маленькие трагедии» (1979) он сыграл пушкинского Моцарта.
Но о Золотухине чуть позже, а сейчас я скажу о двух писателях, от него очень далеких и к тому же несовместимых друг с другом. Что же у них общего, помимо календарного дня, когда они появились на свет? Одна случайная, ничего не значащая, но небесполезная для этих заметок подробность. В названиях их книг присутствует... цемент.
Наш соотечественник Федор Гладков, родившийся 21 июня 1883 года (ум. 1958), свой самый известный роман так и озаглавил: «Цемент» (первая редакция – в 1925 году). Соцреалистический текст, вошедший во все дежурные литературно-критические списки и основанный на пафосе социалистически окрашенного индустриализма. За картиной технологии просматривается очевидный метафорический ряд: люди, их характеры должны пройти процесс цементирования. Бр-р-р!
Скажут, что это индустрия, а никакая не богема. Но не будем спешить. Во-первых, довольно меткую характеристику творчеству Гладкова дал Маяковский в стихотворении – письме Горькому: «Нет нигде цемента, а Гладков написал благодарственный молебен о цементе». Во-вторых, в дореволюционной биографии писателя были работа по заданиям большевиков, организация забастовки рабочих. Сдается мне, это был какой-то мутировавший богемный дух.
А вот у английского прозаика Иэна Макьюэна, который родился 21 июня 1948 года, в романе «Цементный сад» (1978) дети, чтобы сохранить в тайне смерть матери и не попасть в приют, заливают ее тело цементом. Зловещая, готическая атмосфера в современном доме, история человеческого падения – все это отсылает к гуманитарной традиции. Это был литературный дебют Макьюэна. Другие его сочинения – например, романы «Амстердам» (1998), «Искупление» (2001) – во многом посвящены феномену творческого человека, его психологии и психопатологии.
У писателя, впрочем, есть посредник между ним и миром – лист бумаги. Артисту труднее: его видят и в роли, и в жизни таким, какой он есть. Хотя... нет, он пребывает в какой-то роли всегда и везде. Но от этого ему не легче.
Вот пример богемного человека трагической судьбы, жившего сравнительно недавно. 80 лет назад, 21 июня 1932 года, родилась советская киноактриса Изольда Извицкая, перед которой постоянно стояла неразрешимая проблема: талант есть, а играть нечего. Первую свою роль в кино Извицкая сыграла в фильме «Богатырь» идет в Марто» (1954). Там советский пароход «Богатырь» везет строительные материалы (опять цемент...) в город, разрушенный землетрясением, а иностранная разведка готовит диверсию. После этой ленты еще не раз были другие – того же уровня и покроя – на антирелигиозные и контрразведывательные темы. Исключением, благодаря которому Извицкая осталась в истории нашего кино, явился фильм Григория Чухрая «Сорок первый» (1956) по рассказу Бориса Лавренева – из времен Гражданской войны. Это, если хотите, на свой лад тоже цементирование. Вот только процесс этот оказывается губительным, смертоносным.
Героиня Извицкой – снайпер, убившая сорок белых. Сорок первым становится пленный – поручик Говоруха-Отрок, которого она полюбила. Становится сорок первым, потому что он надумал бежать к своим.
Чухрай потом говорил, что на Западе подобный актерский успех означал бы начало восхождения новой звезды, а у нас режиссеры не хотели работать со звездами, открытыми кем-то другим. У Извицкой начался творческий простой, отягощенный бытом и семейными обстоятельствами – всем тем, что у нас принято именовать нравами богемы. В 1971 году ее нашли мертвой. Смерть наступила от голода и холода.
Это особый пласт нашей действительности, пласт глубоко народный в точном смысле данного определения. Постоянный предмет изображения в нашем искусстве. И здесь пора вернуться к Валерию Золотухину, о котором я начал было говорить, – ведь он не раз играл людей, которые, будь они из мира искусства, непременно были бы названы богемными. А тут...
В 1971 году Золотухин исполнил главную роль в фильме «Бумбараш» (по прозе Аркадия Гайдара) – солдата, вернувшегося из австрийского плена в родную деревню, где сумасшедшая круговерть: красные, белые, зеленые... В самом имени героя – и сумбурность, и безумство, и ералаш, и много чего еще. Вот это и есть эманация народности. Что делать артисту? Проникать внутрь, раскрывать, понимать. Ну а публика придет к каким-нибудь выводам. Желательно – по трезвом размышлении. Трезвость, рациональность, критический разум – это ведь и отличает публику от народной массы, интеллектуала от богемного персонажа.
И еще одна дата. 50 лет исполнилось бы сегодня Виктору Цою, певцу (погибшему в 1990 году). Впрочем, это пустая риторика. Ему бы, пожалуй, не исполнилось – он бы не дожил. Не тот был характер, типично богемный строй личности.
Доказательства этого у Цоя на каждом шагу. «Мама – анархия, папа – стакан портвейна!» «Я бездельник, у-у-у-у, мама, мама»... Что это – декларации? Нет. Выражение экзистенциальной глубины натуры.
Вот самые зацитированные его строки, самые итоговые и горячие по тем дням. «Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза. В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен – перемен! Мы ждем перемен...» Надо вслушиваться, вчитываться. Ждем – от кого? Если ждать – они придут? Кстати, об экзистенции: ее провозвестники ни на кого надежд не возлагали...
И еще. Симптоматичная подробность: у Цоя возникли сообщества и субкультуры фанатов. Как у футбольных команд, к примеру. Очень характерно для тех явлений культуры, которым только предстоит пройти путь вызревания, самоосознания, отделения себя от соседей.
Татьяна Щербина написала о Цое: «Он поет в микрофон как в цветок./ Зигфрид из ПТУ...»
Бывают ли в ПТУ Зигфриды? Дождутся ли они перемен, пока таковыми остаются?
Вопросы риторические и трагические.
