Петр Спивак
Когда приходит старость, надо отдыхать. Закон жизни.
Фото Григория Тамбулова (НГ-фото)
Труд и отдых – вечные и неразлучные антагонисты. И при этом не внеисторические константы, а переменные со всеми параметрами места и времени.
В календаре российской истории на последние дни этой недели выпали две даты, смотрящиеся друг в друга, словно в зеркало. И обнаруживающих приметы явного родства.
90 лет назад, 13 мая 1921 года, Совнарком РСФСР издал декрет о создании заведений нового типа – домов отдыха. Понятно, для того чтобы трудящиеся были здоровы и полны сил для ударного труда. А 15 мая 1930 года вышел циркуляр, с которого начинается история учреждений противоположного назначения. Их было бы логично назвать домами труда, но давно уже укоренилось слово «шарашка». Речь шла о местах заключения, в которых осужденные инженеры или ученые работают по специальности, так что под циркуляром этим стояли подписи Куйбышева и Ягоды – глав соответственно Высшего совета народного хозяйства и ОГПУ. В общем симметрия. Две ипостаси единой сущности – мобилизационного социума с доминированием массовидных организационных форм.
А если отправиться в прошлое более далекое и уже не российское, то по соседству окажется другой незаурядный документ о труде и о людях, которые трудятся. 15 мая 1891 года Папа Римский Лев XIII выступил с энцикликой Rerum Novarum (О новых явлениях), изложив в ней принципы католической социальной доктрины. «Огромная ошибка... состоит в убеждении, что классы изначально враждебны друг другу и что богачи и бедняки по самой природе своей должны конфликтовать», – заявил Папа. И сформулировал, какими должны быть отношения между работниками и работодателями, права и взаимные обязательства тех и других. Отсюда пошли христианско-демократические партии. Частная собственность священна, профсоюзы признаются, социализм отвергается. Лепота. Хотя и стремление Церкви пронизать общество своим влиянием очевидно.
Одна дата тянет за собой другую. 14 мая 1771 года родился как раз один из теоретиков и в какой-то степени практиков социализма, еще не «научного», а утопического, – английский философ и педагог Роберт Оуэн (ум. 1858). Я не оговорился, у утопизма тоже бывают практики. В молодые годы Оуэн был, как теперь бы сказали, менеджером – управляющим хлопчатобумажной фабрикой. Потом стал предпринимателем и начал проводить в жизнь свои представления о должном социальном устройстве. Оно виделось ему как свободное объединение небольших самоуправляющихся общин с коллективной собственностью и коллективным же трудом. Оуэн основал в Америке трудовую коммуну с симптоматичным названием «Новая гармония», но она распалась. Внешне колония эта напоминала фаланстеры Фурье. Подобные трудовые кооперативы или фаланги (зловещая лексика!) Оуэн пытался создавать и после возвращения в Англию, но успеха не имел.
Человек, утверждал Оуэн, есть продукт среды. Свободы воли ему на самом деле не дано. Вот изменим среду, перейдем к социализму – и изменятся люди. При капитализме их пороки проистекают из невежества. Социализм воспитает человека просвещенного и самостоятельно мыслящего. Но позвольте, какая самостоятельность без свободы воли? То есть без права выбора?
Конечно, выбор всегда ограничен рамками возможного, в том числе по чисто биологическим и физиологическим причинам. Жизнь наша конечна, и силы с годами слабеют, так что приходится уходить, что называется, на заслуженный отдых. Вступают в свои права такие неприятные материи, как старость и смерть.
Русский ученый Илья Мечников, родившийся 15 мая 1845 года (ум. 1916), известен главным образом как микробиолог и иммунолог – за работы в этой области он удостоился Нобелевской премии. Но помимо этого Мечников основал новую отрасль науки – геронтологию, то есть теорию старения и старости. И уместно здесь вспомнить, что его брат Иван Мечников, тульский губернский прокурор, стал прототипом главного героя «Смерти Ивана Ильича» Льва Толстого – одного из вершинных произведений мировой литературы, рожденного темой ухода из жизни.
Явлению старения Мечников дал вполне рациональное, научное объяснение. Человек, считал он, живет меньше, чем мог бы прожить, из-за самоотравления продуктами жизнедеятельности бактерий и иными ядами. Есть соблазн провести здесь параллель с социальными воззрениями хотя бы того же Оуэна, сводящимися к сакраментальному «среда заела». Но это уже из разряда некорректных аналогий: организм может жить только как биологическая единица, «индивидуум» означает «неделимый», а общество делимо, если не слипается в тоталитарное целое. Кстати, сам Мечников относился к социалистическим проектам переустройства мира весьма критически. Однажды у него был разговор с Сергеем Витте, и ученый предложил ему отдать революционерам один из городов, окружить его санитарными кордонами, а потом взять штурмом. Что-то среднее между Парижской коммуной и Берлинской стеной.
К слову, о Париже. Мечников умер именно там – без малого тридцать лет жизни он там жил и работал, приглашенный Пастером. Тогда была свобода выезда. А сегодня юбилей другого русского гения, который тоже хотел в Париж, но его уже не выпускали. «На Сену не дают, так поеду на Клязьму, как-никак тоже река», – шутил он. Это был Михаил Булгаков (1891–1940). 15 мая его 120-летие – бог ты мой, как течет время, 100-летие отмечали совсем недавно.
У нас зашла речь о старении. Но, я надеюсь, читатели помнят, чем занимался профессор Преображенский в «Собачьем сердце»? Омоложением. И добивался блестящих результатов, к восторгу клиентуры. От этих достижений хирургии он и перешел к очеловечиванию собаки. Потом, правда, пришлось возвращать ее в исходное состояние, но это уже о другом.
Тут, впрочем, естественна другая ассоциация: труд сделал из обезьяны человека. Наверное, в этом утверждении немалая истина, но я позволю себе наглость утверждать, что разница между человеком и нечеловеком состоит в другом. Процитирую все того же булгаковского профессора.
Когда его спросили, как ему удалось «подманить такого нервного пса», он ответил: «Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать...»
«Ласковые слова», как назвал это большой русский писатель Виталий Семин, исчерпывающе определив главное, что дали ему в детстве. И благодаря чему он выдержал войну и лагеря – немецкие и советские.
