Этот несчастный (его сыграл Рэф Файнз) плетет в спальне свою паутину. Он выпал из человеческого бытия.
Кадр из фильма «Паук»
Каждый день – какой-нибудь День с большой буквы. Но в названии сегодняшнего словно заложено противоядие, защита от излишнего громогласия. Всемирный день защиты прав потребителя, прошу любить и жаловать.
Установлен он был в память о том, что 15 марта 1961 года президент США Джон Кеннеди выступил в Конгрессе с речью, где сказал: «Потребители – это все мы... Потребители – это крупнейший экономический слой... Но это единственный голос, которого зачастую не слышно». Юбилей, стало быть. 50 лет. Кеннеди добился принятия специального закона – Билля о правах потребителя. В числе важнейших были выделены права на информацию, на безопасность, на выбор и на то, чтобы быть услышанным. Даже в Америке за все это приходилось бороться, хотя ясно, казалось бы, что потребитель в рыночной экономике – важнейший инвестор, что без спроса бизнесмен прогорит. Ну а в советской системе диктат производителя был явлением всеохватным.
В какой-то степени на Западе и куда более явно у нас слова «потребитель», «потребление» выступают как жупелы. «Потребительство» – уже почитай что брань. С романтической эстетикой и пафосом «духовности», впрочем, все ясно. Проблема в том, что покупки из магазина и, скажем, произведения искусства потребляются по-разному. К культурным ценностям этот глагол вряд ли подходит.
Простейший пример – натюрморт в живописи. 400 лет назад, 15 марта 1611 года, родился фламандский художник Ян Фейт (ум. 1661), мастер этого жанра. Фрукты, цветы – все осязаемо, аппетитно. Но критерии оценки все-таки эстетические, а не застольные. Сходство с натурой лишь оттеняет отличие от нее.
Корней Чуковский рассказывал, как один ученый-немец, взяв немецкий перевод «Полтавы» Пушкина, сделал обратный перевод на русский. Вот он: «Был Кочубей богат и горд,/ Его поля обширны были,/ И очень много конских морд,/ Мехов, сатина первый сорт/ Его потребностям служили». Последние слова – ключевые.
Потребитель знает свои потребности и с помощью продавца их удовлетворяет. А с искусством все не так. Автору надо самовыразиться, а плодотворная встреча его с читателем, зрителем и т.д. возможна лишь где-то, в какой-то точке, куда обеим сторонам диалога еще только предстоит прийти, приложив некоторые творческие усилия.
Характер и мера этих усилий могут быть различны. Фламандский бюргер в натюрмортах Фейта узнавал то, что видел у себя дома. А современному кинозрителю то и дело приходится понять, чего ради у него вызывают шок.
Канадский и американский кинорежиссер Дэвид Кроненберг, родившийся 15 марта 1943 года, занимается именно этим. Метафорически говоря, реальность, изображенная в его фильмах, – это тоже натюрморт, но «натюр» в нем вполне уже «морт». В фильме ужасов Кроненберга «Сканнеры» (так называют тех, кто умеет читать мысли других людей и управлять их разумом) есть сцена, где взрывается голова. На съемках латексный муляж головы начинили собачьим кормом и кроличьей печенкой, а потом прострелили. Получилось эффектно.
Когда Кроненберг снял свою первую картину, одна из рецензий вышла под заголовком «Вы должны знать, насколько плох этот фильм, чтобы понять, на что ушли деньги налогоплательщиков». Вот он, потребительский подход к культуре. Да и сегодня маститого режиссера называют одним из самых непонятых и не признанных в мире. Он, однако, знай себе дудит в свою дуду – ему есть что спеть, есть что сказать.
Так для чего же Кроненбергу его персонажи, эти бесчисленные уроды, мутанты и прочие человекообразные существа, от которых становится не по себе? Мне тут приходит на ум сравнение с мандельштамовским лирическим героем, который на «лестнице Ламарка» отказывался от всего, что было ему дано как царю природы, и добровольно разделял участь низших существ. «К кольчецам спущусь и к усоногим,/ Прошуршав средь ящериц и змей,/ По упругим сходням, по излогам/ Сокращусь, исчезну, как Протей.../ Мы прошли разряды насекомых/ С наливными рюмочками глаз./ Он сказал: природа вся в разломах,/ Зренья нет – ты зришь в последний раз».
Расчеловечивание – вот что это такое. Или, если хотите, десоциализация, сбрасывание тех социокультурных «одежд», коими мы успели обрасти за долгие тысячелетия. Попутно – выпадение из всех связей: социальных, семейных и иных. Какая-то кошмарная аскеза. Паук, герой одноименного фильма, – сумасшедший, который вернулся из психбольницы в дом детства и пытается отыскать что-то родное. Но вместо этого погружается в ужас, не имеющий ни начала, ни конца. И телу, и духу ждать благ больше неоткуда.