Имена и даты: краткие хронографические наблюдения. 20–22 августа

Анри Картье-Брессон понял, что фотоаппарат – аналог грифеля и кисти, достояние художника.
Фото Reuters

«Пришел, увидел, победил». Так Юлий Цезарь сообщил в Рим, что одержал верх над войском понтийского царя Фарнака. Первые два глагола – общечеловеческие, универсальные. Третий – главный для Цезаря, как-никак полководца. Ну а для тех людей, которые занимаются не столь специфической деятельностью, в качестве третьего глагола, может быть, подойдет «задумался».

Так уж мы устроены при сколько-нибудь высоком уровне внутреннего развития, что стремимся осмыслить свои впечатления, извлечь из них выводы и уроки, иногда даже переменить в чем-то свою жизнь. И, когда делаем что-то сами, принимаем во внимание реакцию других.

21 августа 1560 года датчанин Тихо Браге, студент-юрист Копенгагенского университета, стал свидетелем полного солнечного затмения, предсказанного учеными. И с этого дня не стало будущего юриста Браге, но начал свой путь Браге-астроном, чьи наблюдения за планетами позволили вывести законы их движения.

А чего добивался Петр I, замышляя дворцы и парки Петергофа с фонтанами и каскадами, которые начали работать 20 августа 1721 года? Да того, чтобы эта летняя резиденция не уступала Версалю по своей пышной роскоши. И тогда всякий, кто увидит Петергоф, сможет оценить могущество государства Российского.

Почти два с половиной столетия спустя, 20 августа 1950 года, мощь этого государства – следующей его реинкарнации – открылась одному из его граждан совсем другой стороной. В этот день в Экибастузский каторжный лагерь был этапирован зэк Александр Солженицын, недавний обитатель марфинской шараги – привилегированного все-таки места заключения. И через несколько месяцев, зимою, он, каменщик на лагерной стройке, «подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь. Задумал я так, и этот замысел остался у меня в уме». Так началась творческая история «Одного дня Ивана Денисовича».

Замысел Петра и замысел Солженицына не сходны ни в чем. Кроме двух пунктов: и тут и там встречаются и/или сталкиваются сила государства и сила человеческого впечатления. (То же можно сказать и о третьем замысле, присутствующем в этом сопоставлении, – об идее ГУЛАГа.)

22 августа 1864 года на конференции в Женеве 16 европейских стран подписали Конвенцию об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны. Этот документ узаконил нейтральный статус госпиталей и санитарных повозок, защитную функцию красного креста на белом поле. А инициатором конференции был швейцарский предприниматель и филантроп Анри Дюнан, до глубины души потрясенный зрелищем человеческих страданий на поле битвы при Сольферино в 1859 году. Что это было – научное наблюдение? Нет, конечно. Просто человеческое впечатление, но настолько сильное, отрефлектированное и свободное от корыстного интереса, что оказывается, пожалуй, сродни художественному.

Здесь напрашивается параллель с русским прозаиком и драматургом Леонидом Андреевым, родившимся 21 августа 1871 года (ум.1919). Скорее экспрессионист, чем бытописатель, он, однако, не ограничивался мифологически-символистскими надмирными сюжетами; так, рассказ «Красный смех» (1904) был откликом на Русско-японскую войну, на ее бессмысленную жестокость (иллюстрациями к нему должны были стать «Ужасы войны» Гойи). Злобой дня навеяны и некоторые другие произведения Андреева, в том числе известный «Рассказ о семи повешенных». О чем это говорит? Просто об интересе автора к тому, о чем пишут газеты? Или все-таки о значимости фактов, жизненных впечатлений для его картины мира?

Газета живет один день – так всегда считалось. Поток событий, которым она питается, – быстротекущая уходящая натура. Но мы живем как-никак в эпоху общедоступной видеосъемки, а о фотографии и говорить нечего. Уже достаточно давно нам под силу останавливать мгновение, документировать реальность и давать для ее переживания и осмысления сколько угодно материала. Причем изображение, пойманное объективом, может быть произведением искусства, а не просто копией с натуры. Одним из тех, кто все это глубоко понял, стал французский фотограф Анри Картье-Брессон, который родился 22 августа 1908 года (ум. 2004).

Его называют отцом фоторепортажа и фотожурналистики; наверное, подходит к нему и звание фотохудожника. Сам он, впрочем, будучи художником и графиком по образованию, всегда отвергал параллели между своей работой и тем, что делают собственно художники: «Не переношу устраивать события и режиссировать. Это ужасно┘ Нельзя подделывать настоящее. Люблю правду и только правду показываю┘» Его правило было – сделанный снимок нельзя изменять, нельзя кадрировать, и это связано с признанием его значимости. У него есть целая теория о том, когда надо делать кадр, – на пике эмоционального напряжения, в «решающий момент», по выражению Картье-Брессона, которое стало термином (и названием его книги). Характерно, что, съездив в начале 30-х годов в Африку, Картье-Брессон высоко оценил именно эстетику фотографий, сделанных там известными мастерами. Фотоаппарат для него – аналог грифеля или кисти и отправная точка мысли.

«Камера позволяет нам вести своего рода визуальную хронику, – писал Картье-Брессон. – ...Мы, фотографы, снимая репортаж, неизбежно выносим суждения и оценки тому, что видим, и это предполагает большую ответственность».