Петр Спивак
Во всем облике звезды немого кино Теды Бары было нечто пугающее. Но это лишь влекло к ней зрителей.
Кадр из фильма «Клеопатра». 1917
«Зачем анекдоты? Ведь и так все смешно!» – недоумевал Осип Мандельштам. Однако то же самое можно сказать и об ужасном. Фильмы ужасов – это нечто необязательное. Достаточно просто взглянуть на исторический процесс. 140 лет назад, 29 июля 1870 года, в американском городке Ньюарке уложили первую в мире асфальтовую мостовую. Но ведь говорил известный наш писатель и революционер, что история – не гладкая мостовая Невского проспекта┘
29 июля 1586 года по указу царя Федора Иоанновича был основан город Тюмень – точнее, начато строительство Тюменского острога. Изрек в свое время Ломоносов, что могущество России будет прирастать Сибирью, – и все наизусть выучили. Но как там у Блока: «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?/ Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!/ Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться.../ Вольному сердцу на что твоя тьма?» Если поэту, мировому чувствилищу, не по себе, значит, что-то не так в этом неуклонном прирастании.
Другой пример: 29 июля 1014 года византийский император Василий II победил западноболгарского царя Самуила в битве при Беласице. А пленных болгар – их было 14 тысяч – приказал ослепить. Так и вошел в историю под жутким прозвищем – Болгаробойца.
Даже в XVIII веке в Лондоне, на просвещенном Альбионе, 29 июля 1703 года приковали к позорному столбу Даниеля Дефо, будущего создателя «Робинзона Крузо», за памфлет «Как разделаться с инаковерующими». Автор памфлета довел до абсурда доводы англиканской церкви, издевательски предложив ей прибегнуть к помощи виселицы. Ко дню своей гражданской казни Дефо успел сочинить еще один памфлет – «Гимн позорному столбу».
А в первой стране социализма 29 июля 1936 года по отделам НКВД была разослана секретная инструкция: «использовать любые методы для получения признаний врагов народа». Через два года, 29 июля 1938-го, японские войска перешли советскую границу у озера Хасан, после того как СССР отказался отвести пограничников, укреплявших сопку на маньчжурской, как считала японская сторона, территории. Начался вооруженный конфликт. Командовавшего в нем советскими войсками маршала Василия Блюхера вскоре арестовали и как «японского шпиона» забили до смерти – теми самыми «любыми методами».
Страшные истории о вымышленных персонажах выглядят в этом контексте как-то литературно. Или кинематографически. А ведь в кино целые актерские биографии, в том числе весьма заметные, сложились именно благодаря им. И выстраивались не как бог на душу положит, но старательно, с применением продуманных приемов создания образа.
У американской звезды немого кино Теды Бара, родившейся 29 июля 1885 года (ум. 1955), это начинается уже с псевдонима. Промоутеры актрисы говорили, что Теда Бара – анаграмма от Arab Death (Арабская смерть), хотя версия эта – всего лишь экзотическая страшилка, не более того. Распространялись также слухи о том, что Бара блистала в парижских театрах (хотя она даже в Европе никогда не была). Все это соответствовало логике романтического образа актрисы и самому ее амплуа: Теду считали первой женщиной-вамп на киноэкране и даже прозвали Вампиршей. Так звали ее героиню в фильме 1915 года «То был дурак», экранизации популярной тогда бродвейской пьесы. Дама эта губила мужчин, совращая их и затем бросая. Своеобразное отражение злокозненной эмансипации.
В общем, у Бары довольно специфическая, весьма прямолинейная эстетика: все ярко, но назойливо и однообразно. Способствовало этому и то, что кинематограф тогда был не только немой, но и черно-белый. Как приходилось в таких обстоятельствах воздействовать на зрителя? Густо подводя брови, например. Фотографируясь со змеями и со скелетом. Играя весьма определенный набор ролей: Клеопатру, Кармен, Саломею┘ Но фильмы потом гибли и исчезали. Большинство их сгорело при пожаре на киностудии Fox Film. И это выглядит как чуть ли не закономерное продолжение стратегии, которой придерживалась актриса: прежде всего миф, легенда, а реальность побоку.
Но сочинение для живого человека мнимой, фиктивной биографии практиковалось в разные века, во многих странах, при весьма различных обстоятельствах. И одна из самых массовых, скажем так, волн подобного рода прокатилась у нас в советские времена. Те, кто происходил из так называемых эксплуататорских классов, в большинстве случаев это свое происхождение скрывали, нередко меняли фамилии, отчества и многие анкетные данные. 29 июля 1918 года родился советский писатель Владимир Дудинцев (ум. 1998). Вернее, родился Владимир Семенович Байков, а Владимиром Дмитриевичем Дудинцевым он стал позже. Объяснение простое и в своей простоте ужасное: отец, дворянин и штабс-капитан белой армии, был расстрелян большевиками. Мальчика воспитывал отчим, по профессии землемер. Дудинцев получил юридическое образование, воевал, работал в военной прокуратуре. Потом ушел в журналистику. И постепенно в его блокнотах копились сюжеты, которые на страницах тогдашней печати представить было нельзя.
Славу (и многолетнюю опалу) Дудинцеву в одночасье принес роман «Не хлебом единым» (1956), за публикацию которого главному редактору «Нового мира» Константину Симонову вскоре пришлось каяться – такова была громкость резонанса. История – из жизни, о том, как изобретатель пытался пробить разработанную им технологию литья труб. И картина того, как тонут в бюрократической трясине все сколько-нибудь разумные дела и замыслы, была убийственна, неотразима. Даже печать соцреализма на том, как построен роман, мало кем на этом фоне замечалась.
Позже, уже в перестроечные времена, Дудинцев вновь вышел на авансцену, опубликовав роман «Белые одежды», основанный на истории лысенковщины, антигенетических гонений. Там более внятно, чем в первом романе, проступили некоторые мотивы, характерные для писателя и вызвавшие довольно острую, далеко не праздную дискуссию.
В чем, собственно, была главная трудность для тех незаурядных людей, которые выламывались из советской системы? В том, что система эта была надолго. По сравнению с продолжительностью человеческой жизни – навсегда. И только безнадежный (во всех смыслах этого слова) моралист может осуждать тех, кому приходилось идти на известную и весьма немалую степень конформизма. Писатель делал на этом акцент. Но символика «белых одежд», идея очищения через страдание и необходимости страдания неизбежно вели к тому, что выпадала из поля зрения «абсолютная отрицательность» этой системы (по гениальному определению лагерника Шаламова, у которого вопрос о конформизме не возникал). Что тут скажешь? Морализировать и осуждать не надо. Надо понимать. Понимать ужас истории.
