Петр Спивак
Евгений Евтушенко на эстраде. «Качался и не кончался, каялся и не закаивался».
Фото Арсения Несходимова (НГ-фото)
Эпоха войн и революций – было когда-то такое устойчивое определение. Под него подходит практически весь XX век. Союз «и» указывает на родство между войнами и революциями. Второе – по сути дела, разновидность первого; «бархатные», «оранжевые» и прочие ненасильственные формы революций оставались, как правило, за пределами воображаемого. Зато ближе к середине века в центре событий оказалось противоборство между революциями «левыми», продолжающими привычную уже традицию, и еще не знакомыми миру – «правыми». Эти последние явились в целом куда более радикальным разрывом с ценностями культуры, свободы, демократии, гуманизма, чем даже то, что делали коммунисты.
18 июля 1925 года в Вене вышла в свет первая часть книги Адольфа Гитлера, название которой обычно не переводят, – Mein Kampf. В тогдашней Германии ее чаще всего воспринимали как нечто курьезное. Но через семь с половиной лет нацисты пришли к власти, а 19 июля 1937 года министр пропаганды Йозеф Геббельс открыл в Мюнхене выставку «Выродившееся искусство», составленную из произведений художников-авангардистов. Экспонаты возили по всей Германии, а потом в Берлине публично уничтожили. Культура, как и следовало ожидать, приняла на себя удар тоталитаризма.
Вольно или невольно, но коммунисты и вообще левые силы, выступая против фашистов, проговаривали часть традиционной буржуазно-демократической аргументации. В Испании 17–18 июля 1936 года начался вооруженный мятеж против левого правительства Народного фронта; 19 июля лидер испанской компартии Долорес Ибаррури призвала к сопротивлению и впервые провозгласила лозунг «Но пасаран!» («Они не пройдут!»), который был подхвачен во многих странах и далеко не только коммунистами.
В Советском Союзе под влиянием этих событий стало складываться причудливое сочетание сталинского уклада с элементами общечеловеческой риторики.
17 июля 1939 года бывший советский полпред в Болгарии Федор Раскольников, выступивший во Франции с антисталинскими протестными письмами, был объявлен в СССР вне закона; вскоре он погиб при неясных обстоятельствах. С 18 июля 1939 года в СССР отмечался Всесоюзный день физкультурника; апофеозом советской эстетики, поразительно сходной с нацистской, стали парады физкультурников, покровительствуемых их лучшим другом. Но до мая 1939 года – до той поры, когда началось советско-германское сближение, – наркомом иностранных дел был Максим Литвинов, родившийся 17 июля 1876 года. Его, большевика, но все-таки старой, «ленинской» школы, все-таки связывала некая пуповина со старыми цивилизованными нормами. И он делал все, что мог в рамках тогдашнего курса, для совместного с западными демократиями противостояния Гитлеру. Характерно, что его вернули из опалы во время войны, отправив послом в США. А после войны, в эпоху борьбы с космополитизмом, пришла новая опала, окончательная. Он умер в 1951 году.
День рождения Литвинова, кстати, почти совпадает с датой, когда появился на свет один из его преемников. 18 июля – 100-летие со дня рождения Андрея Громыко (ум. 1989). Что сказать о человеке, который 28 лет, с 1957 по 1985-й, был министром иностранных дел Советского Союза, лицом позднесоветской внешней политики? Что лицо это было без лица. Одна лишь функция. «Мистер Нет», как прозвали его на Западе. Форма в данном случае идеально совпадала с содержанием. Такие люди нами правили. Название белорусского села Старые Громыки, откуда он родом, звучит невольно комично.
Но, как говорил бравый солдат Швейк, никогда так не было, чтобы никак не было. Так ли, этак – история берет свое. Вот, пожалуйста, три даты, разделенные почти равными промежутками времени и связанные весьма выразительной преемственностью.
19 июля 1949 года, 60 лет назад, президент США Гарри Трумэн заявил, что СССР разрушит сам себя. 18 июля 1968 года первый секретарь ЦК КП Чехословакии Александр Дубчек выдвинул лозунг «социализма с человеческим лицом». Через месяц и три дня последовало вторжение «братских социалистических стран» во главе с СССР. А 19 июля 1991 года президент РСФСР Борис Ельцин издал указ о департизации – отделении государственной власти от партийной. Ровно за месяц до путча.
Люди, работавшие в русской культуре, кожей ощущали подспудное движение истории, ее нынешние и грядущие повороты. Часто даже не отдавая себе отчета в том, что именно происходит. Рефлексия – не самая сильная сторона среднего российского интеллигента. Особенно среднего поэта, превыше всего ставящего интуицию.
Евгений Евтушенко родился 18 июля 1932 года (по документам – 1933-го). О сильных и слабых сторонах его поэзии можно спорить до бесконечности. Но он – один из тех, кто олицетворяет у нас само понятие «поэт». Одни говорят: «Но ведь это не совсем поэзия, это публицистика, эстрада┘» Другие добавляют: «И цветочки коммунизма у него не выполоты». Третьи возражают: «Но ведь он ответил на зов своего времени, сделал то, что не могли сделать другие, находившиеся под запретом┘»
А я вспоминаю у Бориса Слуцкого стихотворение, где без всяких комментариев ясно, о ком речь. Мощный, суровый зачин: «Покуда полная правда,/ как мышь, дрожала в углу,/ одна неполная правда/ вела большую игру». Потом тон понижается: «Она не все говорила,/ но почти все говорила./ Работала, не молчала/ и кое-что означала┘», «И пусть сначала для славы,/ только потом для добра./ Пусть написано слабо,/ пусть подкладка пестра┘» И финал – о поэте на эстраде: «И все-таки он качался,/ качался и не кончался,/ каялся и не закаивался». Старший поэт положил младшего на обе лопатки, но с такой точностью мысли и деликатностью тона, что хоть в хрестоматию включай.
Это при том, что по своим общественным взглядам Слуцкий был, может быть, не свободнее, чем Евтушенко. Но мышление художественное – вещь более глубокая и важная. Неполнота той правды, которую выразил Евтушенко, – ключ к пониманию этого поэта и человека. Евтушенко напрочь лишен таких качеств, как основательность, систематичность, додумывание и дочувствование до конца. У него – порыв, которого никогда не хватает надолго. Поэтому он так расположен к двусмысленностям и шатаниям, столь полезным в окрестностях советских властей. Но надо признать: если бы официальный курс был ближе к людям даже таких умеренных, не адекватных реальности воззрений, мы не оказались бы столь катастрофически неготовыми к эпохе перемен.
Его пример – другим наука. Написано много чего. Выдержит проверку временем мало что. Но уж что выдержит – останется навсегда.
