Петр Спивак
Анна Ахматова сумела выразить в слове то, перед чем спасовали едва ли не все ее современники.
Фото с сайта anna.ahmatova.com
Странная, зловещая встреча произошла в этот день ровно 180 лет назад. Пушкин был в поездке, которой мы обязаны его «Путешествием в Арзрум», и на перевале на территории современной Армении увидел встречную арбу с гробом. Последовал короткий диалог: «Кого везете?» – «Грибоеда». Александра Грибоедова, убитого фанатиками в Тегеране, везли хоронить в Тифлис.
Александр Сергеевич и Александр Сергеевич. Два великих русских поэта – и обоим была суждена насильственная смерть. А ответ возницы, сопровождавшего одного из них в последний путь, чем-то ассоциируется с персонажами грядущего Зощенко.
Неисчерпаемая тема – судьба поэта в России. 120 лет назад, 23 июня 1889 года, – через 60 лет после этой встречи, пришла в наш мир Анна Ахматова (ум. 1966), занесенная в тот же список для травли, что и Зощенко. И явно людьми из той среды, которую он изображал.
Есть такой феномен в древнем эпосе: постоянные эпитеты. Как у Гомера: быстроногий Ахилл, хитроумный Одиссей. К Анне Ахматовой читательское сознание, словно бирку, прицепило эпитет «царственная». Это было тем легче, поскольку она, как говорится, сама созналась. «Всего прочнее на земле печаль/ И долговечней царственное слово». За царственность одни хвалят, другие поругивают. У Александра Кушнера есть ироничное стихотворение «Наши поэты», своего рода сумма голосов из читательского – да и литераторского – хора. «У Анненского в трауре весна,/ Цветаевская фанатична Муза,/ Ахматовой высокопарен слог,/ Кузмин манерен,/ Пастернаку вкуса/ Недостает┘» И как итог от автора: «Какое счастье даже панорама/ Их недостатков, выстроенных в ряд!» В том-то и дело, что хороший человек или большой поэт – это не совокупность положительных качеств из утвержденного обязательного списка номер один и не отсутствие набора отрицательных из аналогичного списка номер два. Так бывает разве что в соцреализме.
Спокойное величие, действительно свойственное Ахматовой, привычно связывают с ее статусом классика. Дескать, трагедии времени и места суть лишь внешние воздействия, смущающие внутреннюю гармонию творца. Но если б было так – чем бы она могла ответить? А ведь отвечала.
«Не лирою влюбленного/ Иду пленять народ –/ Трещотка прокаженного/ В моей руке поет./ Успеете наахаться/ И воя, и кляня./ Я научу шарахаться/ Вас, смелых, от меня./ Я не искала прибыли/ И славы не ждала,/ Я под крылом у гибели/ Все тридцать лет жила».
Тут уж впору экстатический пафос Цветаевой вспомнить. На варварское посягательство Ахматова умела дать, как выражаются дипломаты, адекватный ответ. Восстанавливала в мире гармонию – хотя бы такую, достаточно специфическую.
Ей выпала невозможная, невыносимая участь – остаться кем-то вроде последнего римлянина в городе, захваченном германцами. Не самого последнего, конечно, а одного из редеющего круга уцелевших. А культурная сложность, утонченность Рима была не в высоте тона, но в полноте спектра. Культурная норма – это состояние, когда всему находится место.
Русско(советско)-германские параллели – тема в истории и культуре XX века неисчерпаемая. Та, которую я попробую сейчас наметить, может показаться нарушением некой иерархии. Но нечто существенное в ней, мне кажется, есть. Это не натяжка, которая держится лишь на том, что у американского кинорежиссера и хореографа Боба Фосса (1927–1987) один день рождения с Анной Ахматовой. Ведь действие его главного творения – фильма «Кабаре» (1972) – происходит в берлинском развлекательном заведении 1931 года, незадолго до прихода Гитлера к власти. И логика происходящего напоминает «Носорогов» Ионеско: если в начале картины нацисты – единичные в поле зрения и их можно, если будут хулиганить, попросту выкинуть вон, то к финалу уже они вытесняют всех. Кабаре «Кит-Кат» с теми песенками и танцами, которые в нем исполняются, с самой своей атмосферой – не «учреждение культуры и отдыха», как сказали бы в совке. Это одно из проявлений многообразия культуры. Легковесность и поверхностность – необходимая часть культуры. Устранение их – акт антикультурный и, следовательно, античеловеческий.
Вот и получается, что между «высоким» и «средним» или «низким» в современной культуре есть мост, они составляют единое целое. В этом, собственно, и состоит один из важнейших аспектов (пост)современности той культуры, в которой мы живем. Еще Тынянов писал, что вектор литературной эволюции направлен чаще всего «снизу» – «вверх». И правы те критики и культурологи, которые доказывают, что языки и средства «низких» жанров могут и должны усваиваться «высокими». Хотя выразимость высоких смыслов в каждом таком случае – непростая проблема.
И еще одного крупного художника надо сегодня вспомнить. 23 июня 1910 года родился французский писатель Жан Ануй (ум. 1987). Был он процветающий, репертуарный драматург и сценарист, один из многих. А в 1943 году в оккупированном Париже написал пьесу «Антигона» (по мотивам Софокла), постановка которой стала потрясением. Сопротивление как человеческое свойство – вот что прозвучало с подмостков. Этот же мотив непокорной свободы благодарно ловила Москва в спектакле «Антигона», который поставил в 60-х годах Борис Львов-Анохин в Театре имени Станиславского, с Елизаветой Никищихиной в главной роли.
Сегодня, кстати, историческая дата, связанная со словом «сопротивление» в его французском и вообще европейском значении времен Второй мировой. 23 июня 1940 года генерал Шарль де Голль отказался подчиняться марионеточному режиму Виши и сформировал в Лондоне Французский национальный комитет – своего рода правительство в изгнании. Он был почти один, но его правота в конце концов оказалась сильнее.
В Великобритании же в этот день 1912 года появился на свет Алан Матисон Тьюринг (ум. 1954), ученый-математик, о котором один из коллег сказал: «Я не берусь утверждать, что мы выиграли войну благодаря Тьюрингу. Однако без него могли бы ее и проиграть». Он сумел взломать сверхсекретные коды германского подводного флота и авиации. И он же стоял у истоков исследований по проблеме искусственного разума, разрабатывал первые ЭВМ и даже ввел в употребление нынешний термин «компьютер». До Тьюринга это английское слово означало просто человека, работающего на арифмометре┘
