Имена и даты: краткие хронографические наблюдения. 26 февраля

Замерзший трамвай на петербургской улице. Подробность жизни, нагруженная смыслом.
Фото Карла Буллы

Давно сказано: «Мы все глядим в Наполеоны./ Двуногих тварей миллионы/ Для нас орудие одно┘» Кто жертвует двуногими тварями ради своих целей, тот и есть Наполеон. Флаг при этом у него может быть какой угодно.

26 февраля 1993 года группа исламистов во главе с неким Рамзи Ахмедом Юсефом взорвала грузовик-бомбу в подземном гараже нью-йоркского Всемирного торгового центра. Результат – шесть убитых и около тысячи раненых – организаторов, видимо, не устроил, и через восемь с половиной лет Усама бен Ладен и его подручные уничтожили символ ненавистной им глобализации.

А без малого за 200 лет до первой атаки на башни-близнецы, 26 февраля 1794 года, во Франции Конвент по предложению якобинца Сен-Жюста принял декреты о конфискации собственности «врагов революции» (официальный термин).

Ну а тот Наполеон, который и был собственно Наполеоном, не в расширительно-нарицательном смысле, – в этот день 1815 года во главе полуторатысячной армии бежал с острова Эльба. Начались «100 дней» – попытка повторного императорства. Срок, круглые цифры которого стали с тех пор символичными.

У одного из наполеоновских офицеров (будущего генерала) был сын, родившийся 26 февраля 1802 года и ставший знаменитым прозаиком, поэтом, драматургом, – Виктор Гюго (ум. 1885). Революцию он, убежденный республиканец, описал в романе «Девяносто третий год». Но в молодости был ревностным роялистом. И всю жизнь – художником романтического склада, теоретиком и лидером французского романтизма.

Как всякий романтик, Гюго исповедовал эстетику двоемирия. Высокое и низкое, сущее и должное – на противостоянии этих полюсов основаны его тексты. А средний слой, пошлая буржуазная повседневность романтизму чужды, приглушенные интонации ему недоступны. Вот почему сегодня Гюго читать трудно. Пафос, высокопарность, риторические красоты – все это претит современному восприятию. Закономерно, что автор «Собора Парижской Богоматери» все больше переходит в разряд подросткового чтения, становится материалом для мюзиклов и других радикальных интерпретаций...

Вообще, решусь вымолвить, политические взгляды Гюго представляются более передовыми, чем эстетические. Он, например, предпочитал классовой борьбе, вообще насилию моральное совершенствование. А иногда говорил такие вещи, которым просто поражаешься. Например: «Грубые проявления прогресса называются революциями. Когда они кончаются, можно заметить, что человечество получило хорошую встряску, но зато подвинулось вперед». Пацифист Гюго понял это в эпоху, когда еще никто не знал ни прагматичного термина «шокотерапия», ни тем более германского и японского горького опыта «лечения» национальными катастрофами...

Эти озарения, думается, возникают тогда, когда художник или мыслитель проблематизирует для себя то, что на первый взгляд очевидно и давно освоено. Только то, что понимается как проблема, остается – вернее, может оставаться – живым и посегодня.

У Толстого есть дневниковая запись об автоматизме бытового действия – вытирания пыли. «Я обтирал пыль в комнате и, обойдя кругом, подошел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет... Так что, если я обтирал и забыл это, т.е. действовал бессознательно, то это все равно, как не было. Если бы кто сознательный видел, то можно бы восстановить. Если же никто не видал или видел, но бессознательно; если целая жизнь многих пройдет бессознательно, то эта жизнь как бы не была».

В сущности, это приговор романтизму, его избирательному зрению.

К счастью, во второй половине XIX века, с изобретением фотоаппарата, стало возможным «остановить мгновенье». 26 февраля 1855 года родился основоположник русской фотографии – Карл Булла. Человек завел фотоателье, занялся бизнесом – только и всего. Но в том-то и дело (во всех смыслах этого слова), что Булла как раз и был толстовский сознательный некто. И многое мы можем восстановить. Он снимал все: придворную хронику, органы власти всех уровней, уличные сценки, здания, того же Толстого... Фотожурналистика, снимки на газетных и журнальных полосах повелись в России с его легкой руки.

Его собственные следы – теряются во мгле. После 1916 года Булла передал дело сыновьям и уехал из Петрограда на остров Эзель (Сааремаа), ставший затем частью независимой Эстонии, и там умер в 1929 году. Негативы – количество их измеряется сотнями тысяч – остались здесь.

Следующий персонаж этого дня – то ли изучен, то ли нет. Надежда Крупская пришла в наш мир 26 февраля 1869 года, умерла при не очень ясных обстоятельствах через сутки после своего 70-летия. Надо ли пояснять молодому читателю, что Крупская – это жена Ленина, – право, не знаю. Тем же, кто постарше, при упоминании этой четы – Ленина и Крупской – уже никуда не деться от юмористических ассоциаций. Даже если об Инессе Арманд и речи нет.

Вот, если угодно: будучи в заключении, Ленин предложил Крупской стать его женой. Ответ: «Что ж, женой так женой». «Ехать так ехать», – сказал попугай, когда кошка тащила его из клетки...

И все-таки от многого становится не по себе. Чего стоит хотя бы затеянная Крупской, главным идеологом советской педагогики, травля Корнея Чуковского – за детские сказки. «Я думаю, что «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». Та же самая, по сути, манера, что у родившегося в этот же день в 1896 году сталинского подручного Андрея Жданова (ум. 1948). Хотя по сравнению с ним, продолжившим труды Крупской на культурно-воспитательной ниве, она – сущий младенец.

Между прочим, сегодня 180 лет со дня рождения заклятого врага таких, как Жданов. Это Леви Страусс (ум. 1902), изобретатель и первый производитель джинсов. Джинсы у нас преследовали с не меньшей страстью, чем та, что толкала исламистов на уничтожение ВТЦ. Да и природа страсти, если разобраться, одна и та же. Знали в СССР и в «Аль-Каиде», кожей чувствовали чуждую, враждебную американскую цивилизацию...

Что же до самого Страусса, то, когда он в 1902 году умер, в деловом районе Сан-Франциско были приспущены флаги. О газетных некрологах нечего и говорить. К тому времени он был уже миллионером. Во многом сформировал стиль жизни Америки и многих других стран. И тем, на свой лад, посрамил архаический романтизм, въевшийся в наше сознание под именем духовности.