Они курили махорку, а я фимиам

Мне пять лет. Мама с папой на работе. Я сижу в темной кладовке с отцовским фонариком. Сижу на развалах книг и читаю книгу, которую достанет моя рука – слева, справа, сзади, снизу, сверху. Беру первую попавшуюся книгу, открываю на середине и начинаю читать. Если мне нравится, я продолжаю жадно читать с открытой страницы, затем, пересиливая себя, возвращаюсь к началу и прочитываю уже всю книгу до конца. Если не нравится, я забрасываю книгу подальше, беру следующую… Видимо, это повлияло на то, что я брала в библиотеке несколько совершенно различных книг и затем – дома –читала их одновременно. Допустим, сначала какой-то блок одной книги, потом сюжет другой, потом подборку третьей. Так они – как мне тогда казалось – уравновешивали друг друга. Ведь каждая книга, по существу, стремится к абсолюту, преувеличивая, гиперболизируя свою главную идею. А для меня это почему-то было не совсем приемлемо. Главной для меня была свобода.

Некоторые книги я, пятилетняя, откладывала, потому что, видимо, не могла их понять. Каково же было мое удивление, когда потом – в юности и в более старшем возрасте – я начинала читать абсолютно новую для себя книгу и вдруг… какие-то куски мне казались знакомыми. Сначала я думала, что это какое-то психическое явление вроде дежа вю, но потом поняла, что именно эти куски в пятилетнем возрасте попадались мне на глаза. При такой читательской позиции главной книги может и не быть. Тогда своя главная книга как бы создается в сознании, в подсознании, используя кусочки описания и осмысления окружающего мира писателей, конечно, не без добавления их прихотей и причуд. В итоге это моя картина мира, это моя главная книга. Я сама ее составила. Сама.

Мне тринадцать. Они уходили за гаражи, а я переносилась мысленно в леса и прерии Америки или совершала на корабле кругосветное плавание. Они изучали жизнь по подворотням и лавочкам, а я по романам Вальтера Скотта, Фенимора Купера, Майна Рида, Жюля Верна. Они курили махорку, а я фимиам – моим отважным героям. Они неловко целова… тыкались, а я испытывала необычайное волнение в груди от любви к моим недосягаемым героям. И главное – свобода. Абсолютная. Безграничная. Настоящая. Проживание любой, абсолютно любой жизни. И так, как хочется мне.

В лихие 90-е запоем читала появившиеся тексты неподцензурной литературы. Около выхода из метро – эти живые шеренги стихийных продавцов книг. Идешь между ними (обойти почему-то не было возможности) – и от каждой книги веет небывалой агрессией, или невообразимыми чудесами, или ослепительным совершенством, или непередаваемым ужасом… «Свобода, свобода, эх, эх…»

Моя школьная подруга была дружна с Иваном Ахметьевым и пригласила меня в те же 90-е на один из вечеров «лианозовской группы». В эту группу входили – кроме Вани – Генрих Сапгир, Игорь Холин, Всеволод Некрасов, Ян Сатуновский, Евгений Кропивницкий и другие. Большая часть из них писала верлибром. Для меня верлибр оказался не просто поэтическим текстом, свободным от размера и рифмы, но результатом свободного мышления. И чувствования. Свободный стих гибко следует за изменчивым настроением поэта и тем самым оказывается более точным и искренним в фиксировании его мыслей и чувств. Свободный стих – мой стих. Ведь главное – это свобода.