Дмитрий Замятин Аполлон Григорьев. Письма / Изд. подготовили Р.Виттакер, Б.Ф. Егоров. - М.: Наука, 1999, 476 с. Серия "Литературные памятники".
Письма Аполлона Григорьева, блестящего литературного критика и незаурядного поэта - редкостный по силе литературный памятник. Череда вдохновенных откровений поэта его конфидентам поражает взлетами и падениями - художественными и бытовыми, визионерскими и проповедническими (пьянство и беспутство - две главные неискоренимые черты его характера). Мощь неровных и рельефных образов писем Григорьева - в географии его судьбы.
Вполне очевидно, что можно говорить о геобиографии поэта. Он четко осознает себя сыном Поволжья, сравнивая себя с Фетом, "порождением орловской Украйны", и мечтает о собственной книге "Глушь" в письме к Н.Н. Страхову: "Сюда войдут и заграничные мои странствия, и первое странствие мое по России, и жажда старых городов, и Волга, как она мне рисовалась, и Петербург издали, и любовь-ненависть к Москве - подавившей собою вольное развитие местностей┘ - вся моя нравственная жизнь, может быть┘" Вот ключ к жизни и письмам Григорьева - это путешествия, в которых он осознавал географические образы, жил ими, а они порой управляли им. Дорога владела им: "Знаешь, когда я всего лучше себя чувствовал? В дороге. Право, если бы я был богат, я бы постоянно странствовал. В дороге как-то чувствуешь, что ты в руках Божиих, а не в руках человеческих" (из письма Страхову). Натужность и вынужденность путешествий Григорьева (нужда, пьянство и разврат) превращали их в бегство от себя, когда восторги и яркие образы новых мест сменялись временами буйными проклятиями - в адрес страны ли, города ли, народа ли.
Москва да Петербург, итальянская "вспышка" и стремительный "набег" на Оренбург - вот жизненно важные вехи-образы поэта. Привычные маятниковые литературно-культурные качания между двумя столицами сменились внезапно Италией, Италией вынужденной, но от этого не менее прекрасной. Славянофил по натуре и долгу службы, Григорьев не преминул преобразить свои итальянские впечатления в масштабный образ Запада: "Вот здесь на Западе, что ни человек, то и специалист - от того-то здесь люди и представляются мне все маленькими, маленькими муравьями, ползающими с мелочной работою по великим, громадным памятникам прошедшей жизни. От этого-то зрелища я и хандрю ядовито - ибо обаяние камней одно не питает душу" (из письма Е.Н. Эдельсону). Италия для него - море, великие картины и памятники культуры и истории, она вся - великое европейское прошлое. Флоренция, Венеция, Рим - лишь декорации очередной любовной драмы Григорьева, и посреди блестяще описанного им флорентийского карнавала он чувствует себя изгоем, изгнанником, чужим (он вполне мог бы быть героем романа Камю, или хладнокровным и уверенным в себе экзистенциалистом).
Культурно-исторический background - вот что ищет он в создаваемых и разбиваемых им образах. Человек без судьбы, он разнес, разбил свою жизнь на географические отрезки, географические письма, в которых города и страны - символы и знаки его душевных состояний: "Зачем я видел Италию - меня к ней тянет болезненно, - а между тем там я хандрил - да и теперь бы верно хандрил - по России. Любовь ли, мысль ли, впечатление ли (как Италия), - все как-то обращалось и обращается мне в казнь и язву┘" (из письма Е.С. Протопоповой). Оренбург был его последней надеждой на спасение, надеждой на удачу отделения судьбы от географии, жизни - от географических образов, прочно овладевших ей. Однако: "Ничего не боялся я столько (между прочим), как жить в городе без истории, преданий и памятников.
И вот - я (это один из многих опытов) именно в таком городе. Кругом - глушь и степь, да близость Азии, порядочно отвратительной всякому европейцу. Город - смесь скверной деревни с казармой. Ни старого собора, ни одной чудотворной иконы - ничего, ничего┘" (из письма Страхову). Оренбург в итоге стал крахом последних надежд. Последовали возвращение в столицы, имитация бурной деятельности и медленная неизбежная агония.
Два жизненных "прыжка" в сторону - Италия и Оренбург - и завлекающе-засасывающие культурно-суетной трясиной Москва-и-Петербург. Григорьев жил этими образами, он прожил их, одновременно их создавая и не умея уйти от культурно-политического mainstream"а эпохи, навязывавшего этим образам шаблонные упаковки хандры и бегства от себя. Его письма - свидетельства и документы необычайной важности; это "протоколы" рождения и развития причудливых геокультурных образов, описывающих шаг в шаг, день в день жизнь одного непутевого человека; образы, преследующие своего создателя, не могущего и не хотящего "отодвинуться" от них, дистанцироваться от них, и тем самым - не дающего зажить этим образам своей самостоятельной, гео-графической жизнью.
Устойчивые и яркие геокультурные образы - часто продукт довольно случайных текстов, заметок, набросок, картин, etc. Незаметные при жизни их создателя, они могут скрыто существовать долгое время, не оказывая сильного влияния на геокультурную панораму. Оживление внимания к ним (издание, выставка и т.д.) может стать началом образного геокультурного "взрыва", образной "ядерной реакции", принципиально меняющей структуру образно-географических интерпретаций картины мира. "Письма" Аполлона Григорьева, я думаю, возможное начало подобного геокультурного сдвига.
