Елена Кутловская
Труп Ленина в Мавзолее – это цитата из жизни, перенесенная в бессмертие.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)
Борис Гройс родился в 1947 году, окончил отделение математической логики Ленинградского университета, занимался структурной и прикладной лингвистикой, печатал статьи по культурологии и философии в самиздатовских журналах. После переезда в ФРГ, в 1981 году, жил в Мюнхене, затем в Кельне. Был одним из основателей религиозно-философского журнала «Беседа». Сегодня профессор Гройс читает лекции в ведущих университетах Европы и Америки и является одним из наиболее авторитетных интерпретаторов современной русской культуры. В теоретических работах и лекциях, посвященных «советской цивилизации», Гройс много рассуждает об эстетических формах и идеологических формулах, на которых она базируется, в том числе о мавзолее.
– Мавзолей в СССР был мощным культурно-идеологическим сооружением. Он был завершающим аккордом в архитектурном облике Красной площади. Это было «громкое» обращение власти к народам мира. После распада СССР функция мавзолея изменилась. Сегодня это музей? И в какой мере это все еще послание власти (на сей раз власти России) к народам мира?
– Вы знаете, я большой поклонник мавзолея. Вопрос посмертного существования человека в условиях господствующего материализма волновал людей уже в ХIX веке. И собственно говоря, многие философы и ученые в различных странах, в Англии прежде всего, предлагали либо себя мумифицировать, либо мумифицировать великих людей, для того чтобы их присутствие в современной культуре, именно посмертное присутствие тел (или великих останков) в современной культуре, продолжало бы воодушевлять население. Предлагалось мумифицировать таких философов, как Кант или Гегель, и привозить их мумии на философские симпозиумы, для того чтобы их немое присутствие вдохновляло ученых на более глубокие мысли. Ну и, наконец, чтобы дискутирующим было стыдно в присутствии великих людей говорить какие-либо глупости (смеется). Мне кажется, что московский мавзолей и тело Ленина там – это продолжение большой традиции рефлексии, которая начинается с фараонов; рефлексии на тему «гетеротопии». Я имею в виду предложенное Мишелем Фуко понятие «гетеротопии». После того как тело отдало душу и превратилось в труп, его перемещают в иное, по сравнению с прежним местопребыванием, пространство, то есть на кладбище. Фуко справедливо помещает кладбище в одну категорию с музеем, библиотекой, кораблем (можно прибавить к этому еще и помойку), то есть речь идет об «иных местах». Мавзолей – это особое место, как бы «постместное» несуществование тела; оно же – один из важных этапов многотысячелетней рефлексии на тему жизни после смерти. Было бы глупо, если бы мавзолей был разрушен. Я считаю его одним из величайших памятников культуры XX века. Я бы его лелеял и холил, потому что он одно из величайших достижений модернизма; шедевр конструктивистской архитектуры. Но я, к сожалению, ничего не решаю┘
– И все же сравнивать мавзолей с кладбищем – не совсем корректно. Назвать его музеем – тоже не очень язык поворачивается, потому что внутри находится труп. Не документ, не экспонат, который в метафорическом смысле тоже труп, а реальный мертвец. Говорить о некоей эстетической мутации тоже не приходится, потому что Ленин в контексте современной массовой культуры так и не трансформировался в вампира или зомби, массовая аудитория его проигнорировала. Так что же такое мавзолей сегодня?
– В действительности сохранение трупа и его искусственное поддержание – это практически позитивистская материалистическая замена бессмертия души. И это очень западная идея. Мне кажется, что мавзолей – это музей нового типа. Это ready-made.
Кстати, интересно, что труп Ленина выглядит так, как если бы он был взят прямо из жизни. В отличие от мумий фараонов или от мощей святых, которые можно видеть во многих церквах, труп Ленина как будто непосредственная цитата из жизни, перенесенная в бессмертие, в вечность. В музейную вечность. Так что это музей, но в данном случае – его радикализированная форма. Музей, но в своей предельной возможности. Здесь уместно вспомнить Федорова и его идею воскрешения. Важно подчеркнуть, что в данном случае воскрешения нет. И если говорить о функции идеологической – она в том, что душа Ленина мертвa, и в этом смысле коммунизм тоже мертв. Мавзолей является демонстрацией того, что Ленин никогда не восстанет, ведь он как бы запаян в своем гробу. Зерно зарывается в землю, именно поэтому возникает возможность его воскресения или прорастания – не забудьте, что Христос воскрес, так как недостаточно серьезно задвинули гробовую крышку и не проконтролировали ситуацию. В итоге его труп исчез. Чего с Лениным не произошло – его труп не исчез, таким образом, шанса на воскресение нет. Что есть символ мумификации коммунизма. Иначе говоря, коммунизм как идея мертв, и осталось только его тело.
– Если мавзолей – музей, должно ли его посещение быть платным?
– Речь здесь должна идти о превращении идеи в искусство. Карл Шмитт, немецкий философ и один из интеллектуальных вдохновителей национал-социализма, создавший в свое время конституцию Третьего рейха, сказал, что эстетизация любой идеологии, любой идеи – это первый шаг на пути ее коммерциализации, превращение в товар. Так что, с одной стороны, мы имеем, конечно же, ситуацию эстетизации и коммерциализации идеологии. Но с другой стороны, любой музей представляет собой нечто вроде «черной дыры» в экономике. Попадание в музей того или иного объекта означает изъятие его из экономического обращения. Это операция одновременно экономическая и антиэкономическая, так что функция музея амбивалентна. С одной стороны, происходит превращение идеалов или утопий прошлого в объекты, и за возможность их увидеть люди платят деньги. Но, с другой стороны, эти объекты изъяты из обращения и превращены в сакральное место здесь и сейчас. В этом смысле каждый экспонат музея, включая труп, демонстрирует свою инаковость по отношению к господствующей капиталистической экономике. Музей всегда базируется на парадоксе: это товар, который не функционирует как товар, вот что тут интересно.
– Идея «запаять» труп в вечность, очевидно, принадлежала Сталину. Есть ли автор у идеи вынести труп Сталина из мавзолея и таким образом дать ему возможность как бы воскреснуть? Или это спонтанное решение Истории?
– Помните иконы воскресшего Христа? Победоносный Христос – то есть в данном случае Сталин – стоит на черепе ветхого Адама. Если вы, кстати, посмотрите на канонические работы соцреализма, там очень часто живой Сталин повторяет позу скульптуры Ленина. Здесь очень сложные отношения┘
Я, кстати, когда был ребенком, видел их обоих в мавзолее. И надо сказать, меня тогда поразило, насколько Ленин был похож на его обычное изображение, а Сталин не похож. И ведь все вокруг было завешено изображениями Сталина, но насколько это было другое лицо! Другое абсолютно.
– Почему?
– Не знаю. То ли потому, что тогда Ленина изображали более правильно, то ли потому, что его мумию подогнали под изображение┘
– Какие из современных произведений российской культуры, с вашей точки зрения, принадлежат к стилю «Сталин»?
– Этот стиль завершился со смертью Сталина.
– Неужели вы полагаете, что этот период закончился?
– Естественно. А десталинизация произошла в конце 50-х годов. И вся советская культура постсталинского периода со сталинским утопизмом ничего общего уже не имеет. Она потеряла тот жизнетворческий характер, который был ей присущ в эпоху тоталитаризма, и трансформировалась в мелкобуржуазную культуру. Мелкая буржуазия пришла к власти, и все «опростилось». Большой стиль как таковой исчез.
Дело в том, что «сталинский стиль» сам по себе – это стиль тридцатых годов. И он не является оригинальным продуктом советской системы. Он был везде – в Америке, в Германии, в Италии, во Франции. И если вы посмотрите на архитектуру Америки рузвельтовского периода – ее почти нельзя визуально отличить от того, что мы привыкли отождествлять со стилем так называемой сталинской архитектуры. Это был единый международный «слой» архитектурного искусства. А сейчас он перешел в массовую культуру, в гламур, в энтертейнмент. Дело в том, что культура энтертейнмента имеет в целом классицистические корни. Что такое Большой стиль? Это римский стиль. То есть это неоклассицизм, который наступил после авангарда 20-х годов. И если мы посмотрим на энтертейнмент, на мейнстрим, то в принципе он имеет античные классицистические основы. Античная, римская традиция – вечная традиция в европейской культуре. Она никогда не умирала, просто принимала различные формы.
– К какому стилистическому направлению тяготеет современная российская культура?
– Я бы начал немного с другого конца. Я думаю, что для России в последние годы очень важно становление массовой культуры. Это эстрада, видеоклипы, реклама, телесериалы. Это основная эстетическая продукция, которая сейчас в России имеет место. И там «крутятся» основные деньги, поэтому она наиболее массивна и наиболее быстро развивается. Если посмотреть на современное западное искусство – оно представляет собой аналитическую рефлексию на то, что происходит в массовой культуре. Это его основной реактивный механизм на то, что происходит «здесь и сейчас». Когда я смотрю на русское современное искусство, то у меня нет впечатления, что оно функционирует в том же режиме, что и западное. То есть нет ощущения, что оно занимается анализом современной русской массовой культуры, ее мифологии, идеологии, всевозможных политических предпосылок, сексуальных, расовых и так далее. Вместо этого есть какая-то реакция ностальгического характера. Что-то вроде «отцвели хризантемы в саду». Немного соцреализма, немного каких-то фантазмов из 80-х годов┘ Типологически – это имеет характер русского сувенира, то есть русское искусство не представляет собой актуальное аналитическое высказывание о ситуации «здесь и сейчас». Нет ощущения, что оно четко реагирует на сегодняшнюю социопсихологическую, эстетическую ситуацию. В нем есть некие реминисценции┘ Это напоминает современное китайское искусство, которое тоже несколько реминисцентно: какие-то цитаты из культурной революции, какие-то цитаты из древнекитайской истории, какие-то комбинации из того и другого. Все очень хорошо сделано, но в целом напоминает бутик┘ (смеется). Люди делают вещи, которыми надеются заинтересовать коллекционеров, покупателей┘
-Чем можно объяснить эту ностальгическую тенденцию?
К сожалению, в России не произошло культурной революции, не произошло культурной перестройки, не изменилась система преподавания, не изменились критерии интеллектуального и культурного дискурса. Рынок стал похож на западный, но только похож. Есть какие-то биржи и котировки, какие-то фьючерсы┘ Но никаких фьючерсов в области гуманитарного образования я не вижу. Если говорить совсем честно, нет ничего узнаваемого, что бы связывало Русский мир с Западным. Когда внутри советской экономической и идеологической системы был марксизм с его четкими параметрами «перехода количества в качество», с делением на классы и так далее – была некая структура. Что было очень похоже на Запад. Был некий общий язык. Исчезновение коммунизма нанесло смертельный удар по интернациональному характеру русской культуры. Про «Москву – Третий Рим», про геополитику, про пятую империю или, наоборот, протест против нее – никто на Западе ничего не понимает. И одновременно люди в России отвыкли от международного языка. Забвение марксизма и коммунизма странным образом привело вообще к потере общего теоретического языка с западной культурой. Деррида, другие работы современной западной культурологии, философии ни на кого и ни на что не повлияли. На их базе никакого нового языка не возникло. Такое впечатление, что сама аура русского гуманитарного дискурса очень сильно обособилась от западного, как будто это совершенно разные миры. Вроде бы котировки и фьючерсы одни и те же, но в гуманитарном дискурсе возник невероятный разрыв. Кстати, это впечатление, которое всеми западными интеллектуалами фиксируется. Я недавно на некоей конференции услышал от англичан вопрос: «А почему Россия так «отплыла» в последние годы от Запада? Нет никакого общего языка. Такое ощущение, что все обрубили. Что происходит?»
- Какова причина такого разобщения?
Мне кажется, что вот какая возникла проблема. Есть такой момент спонтанного единодушия в России – все смотрят в одну и ту же сторону, и эта одна и та же сторона приобретает характер религиозного света. Этим светом стали идеи капитализма. Такое ощущение, что про культуру, искусство и образование все забыли, потому что там нет настоящих денег. А то, где нет настоящих денег, просто не считается настоящим делом. На меркантильном Западе люди поддерживают образование, а в России я постоянно сталкиваюсь с глубоким скепсисом в отношении любых форм культуры и образования. Будто это пустая трата времени, которая ничего для жизни не дает. В 70-е годы было много довольно либерально настроенной интеллигенции, которая была неплохо образована и была благодарным потребителем искусства. Читали все: от Пастернака до Леви-Стросса┘ И сейчас читают, но это не имеет такого престижа, как в те годы. Я смотрю на реакцию в интернете на выставку Кабакова – картина печальная. Все пишут, сколько стоит та или иная картина. Например, шесть миллионов! Это много, это круто! Если нет альтернатив денежной оценки деятельности художника – это говорит о глубоких проблемах в культуре.
– Пропаганда – во все времена один из мощнейших механизмов государственной машины. Какое место, на ваш взгляд, занимает институт пропаганды в нашей сегодняшней России? Как взаимодействуют в современной цивилизации Пропаганда и Искусство?
– Искусство в идеальном случае занимается не пропагандой, а анализом и нейтрализациeй механизмов этой пропаганды. Хорошее искусство нейтрализует пропаганду┘
– А соцреализм?
– Бывает хорошее искусство, которое тоже участвует в пропаганде (смеется). При всей любви к соцреализму я могу сказать, что это искусство представляет собой в большей степени этнографический материал, чем полноценный художественный жест. Из соцреализма полноценное искусство сделали Кабаков, Комар и Меламид. В соцреализме есть элемент необработанной нефти, это – художественное сырье. Оно может быть чрезвычайно важно как разновидность полезного ископаемого, но чтобы привести его в состояние полноценного искусства нужно было выделить из него эстетический компонент. Что и сделали Комар и Меламид. Пропагандистский импульс так забивал эстетику соцреализма, что собственно его эстетика была не видна. Нужно было сначала нейтрализовать пропагандистскую агрессию соцреализма, чтобы стало заметно, насколько это интересное искусство, и для того, чтобы в итоге эстетическое вышло на первый план.
– Умер Солженицын. Ваша оценка этой фигуры как художника, как идеолога?
– С литературной стороны его творчество мне не нравится. Политическая позиция – тоже, в том смысле, что мне не нравится то, чего Солженицын хотел для России, а он хотел ее изоляции от Запада. И я бы не сказал, что он открыл мне что-то относительно сталинского террора┘
Но в XX веке – если посмотреть на русскую культуру и сравнить ее с другими культурами – было очень мало художников, писателей, творческих людей, которые систематически на протяжении десятков лет постоянно работали и следовали бы какому-то своему личному проекту. В основном все кидались в разные стороны, очень многие сдавались по дороге, многие меняли ориентацию. В Солженицыне было что-то очень западное: индивидуализм, способность выбрать определенный путь, сформировать для себя определенную программу, цель и потом, никуда не сворачивая, не обращая внимания на то, что говорят другие, десятилетиями идти к поставленной цели посредством огромного труда. В этом смысле он представляет собой оригинальную фигуру для русской действительности и – в этом смысле – фигуру, достойную подражания. Очень мало таких примеров в новой русской истории – примеров такой невероятной верности своему личному проекту и такой абсолютной независимости. Причем именно трудовой независимости, а не болтовни┘
– В одной из своих работ вы написали: «В тот момент, когда разрушается одна икона, акт ее разрушения уже превращается в икону нового мира». Распалась советская цивилизация – во что превратился акт ее разрушения, как выглядит новая икона?
– Мы имели русскую культуру, которая была построена на некоммерческой основе. Она разрушилась посредством денег и введения товарно-денежных отношений. И это разрушение посредством товарно-денежных отношений и есть новая икона русской культуры. Что такое современная русская культура? Это коммерциализированная культура, которая приобрела характер гламура. Русский современный гламур – это товарно-денежный коммерциализированный вариант социалистического реализма.
– То есть русский гламур аутентичен понятию современной российской цивилизации?
– Да. Он представляет собой перманентное разрушение социализма и коммунизма. Это постоянная глорификация распада былой некоммерческой цивилизации. Но это не значит, что ситуация распада превратится во что-то другое или вообще прекратится. Перманентный распад, постоянная коммерциализация и есть гламур и одновременно – сформировавшаяся культура современной России.
– Пессимистично┘
– Напротив. Раз гламурная культура есть – значит, уже есть икона. И таким образом, можно снова начать ее анализировать. Но не надо ждать, что возникнет нечто другое. Ничего другого не будет – это теперь навсегда. С этим нужно работать как с реальностью, и в результате получится современное искусство. Надо просто понять, что есть современность, и не думать о том, что было и что будет. Ничего не строить, ни на что не надеяться, а заняться тем, что есть. С моей точки зрения, это очень оптимистическая позиция.
