Елена Кутловская
Алвис Херманис считает себя нетипичным латышом.
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)
В рамках фестиваля NET («Новый Европейский Театр») в Москве проходят гастроли Нового рижского театра, которым руководит модный ныне в Европе, да и в нашем отечестве, режиссер Алвис Херманис. В числе его наград – престижный приз Young Directors Project за спектакль «Ревизор» на Зальцбургском театральном фестивале (2003), одна из важнейших европейских наград – Europa per il Teatro («Европа – театру») в номинации «Новая театральная реальность» (2007) за спектакль «Долгая жизнь».
Херманису 42 года. Худощавый, импозантный человек, по выражению лица которого невозможно понять – шутит он или говорит всерьез, блефует или искренне заблуждается. Несмотря на не самый «чистый» русский – общение с Алвисом Херманисом доставляет огромное удовольствие, потому что он позволяет строить разговор в форме творческого сотрудничества, в форме легкой импровизации.
– Энди Урхол вел телепрограмму под названием «Ничего особенного»? Предлагаю сквозным действием нашего разговора сделать тему: «ничего особенного»┘
– То есть? Будем говорить ни о чем?
– Будем просто говорить. Обо всем и вместе с тем – ни о чем. Не возражаете?
– Пожалуйста, как вам угодно┘
– Знаете, я за свою профессиональную жизнь взяла такое количество интервью┘
– (Перебивает) Я уже чувствую это (улыбается).
– Часто ловлю себя на том, что задаю банальные вопросы, а мои собеседники дают банальные ответы. И вот думаю – как же избежать штампов в общении?
– Штамп – скучная неизбежность нашей жизни, которой при желании можно избежать. А вот трамвай, к примеру, нельзя осуждать за банальное существование – он не имеет возможности сойти с рельс (смеется). Я лично всегда считал, что жизнь можно и нужно делать интереснее. Ну, например, как избавить трамвай от его унылого следования по заданному маршруту? Рядом с кабиной водителя должен стоять ящик с поролоновыми заячьими ушами, специально для людей, которые едут без билета. Все, кто без билета, должны надеть на себя эти заячьи уши и не снимать на протяжении всей поездки. Хочешь ехать без билета – покажи всем, что ты заяц. Это было бы замечательной возможностью сделать атмосферу в городе жизнерадостной. Уйти от рутины┘ Кстати, эта рутина особенно заметна в театральной жизни.
– А вы считаете, что надо бороться с рутиной? Может быть, наоборот, пришло время воспринимать рутину как самый большой раритет. Давайте дадим рутине полный ход! Представьте, весь город в рекламных щитах: «самый рутинный спектакль столетия»!
– Очень трудная задача поставить такой спектакль. Помню одного режиссера, который специально хотел сделать плохой спектакль – ему так и не удалось! Выяснилось, что создать самый плохой спектакль очень и очень сложно┘
– Может быть, устроить спецнабор в театральные вузы? Набрать курс из самых бездарных актеров и режиссеров, и их дипломный спектакль наверняка получится самым отвратительным за столетие! Или даже за тысячелетие! Это событие может изменить наше отношение к прекрасному. Вдруг то, что мы привыкли считать плохим на самом деле, – шедевр?!
– Так сейчас и происходит в большинстве телепередач. Зритель включает телевизор и слышит, как поют люди, которые не умеют петь; как танцуют люди, которые не умеют танцевать┘ Актеры, штангисты, культуристы становятся политиками. И наоборот! Вот наш президент – всю жизнь был врачом. Хорошо бы ввести в практику постоянный обмен профессиями – было бы интересно!
– Вы серьезно?
– Вполне! Был один случай, мне позвонил руководитель какой-то латышской политической партии: перед выборами у них появилась отличная идея! В репертуаре нашего театра есть замечательная классическая пьеса – не будем называть ее┘ Так вот, они попросили: «А можно, всего один вечер половину ролей в спектакле сыграют ребята из нашей партии?»
– Ну, это плагиат! Во время традиционного капустника, которым закрывается саммит стран АСЕАН, влиятельнейшие политики планеты радостно поют и танцуют. Скажем, министр иностранных дел Сергей Лавров однажды, облачившись в тельняшку и бескозырку, спел перед участниками саммита песню на мотив Yellow Submarine.
– Это капустник! А я говорю о том, как одна латышская партия хотела «внедряться» в профессиональный спектакль и вместе с профессиональными актерами играть на сцене! Но я тогда растерялся, ничего не ответил, потому что не смог по достоинству оценить всю оригинальность этого наглого предложения┘ Надо было мне их отправить к Гидону Кремеру. На один концерт. «Взяли» бы половину всех скрипок в оркестре и выдали бы по полной программе! Представляете этот концерт? Непрофессионализм – в лучшем случае странно. А то, что странно, – это же может быть интересно, правда?
– Тогда почему вы не пустили их на один вечер побегать по сцене?
– (Внезапно серьезно) Ни за что в жизни! У меня есть профессиональное достоинство, и когда речь заходит о нем – шутки кончаются. Нет, нет и нет!
– Я не верю, что вы такой консерватор┘
– Да, я ужасно старомодный человек.
– Но ведь Николай Евреинов активно использовал в своем театре только актеров-любителей? И Станиславский привлекал в спектакли по Толстому деревенских баб, которые не имели никакого образования вообще!
– Я тоже использовал любителей в спектакле «Латышские истории»┘ Но стилистика этого спектакля – документальное изложение событий.
– Во всех других случаях вам нужен только хороший профессиональный актер?
– Это зависит от постановки. Мой спектакль «Соня» играется двумя мужчинами, один из которых актер высочайшего класса. А другой – был просто рабочим сцены.
– Но я лично не заметила, что он «поменял профессию», он здорово играл?!
– Да, они два года уже играют «Соню», и рабочий сцены давно стал играть как настоящий актер, да и что ему оставалось делать? Он ведь получал актерскую зарплату (смеется) – приходилось соответствовать уровню материального достатка. Так что сейчас он уже испорченный профессионал (смеется). Зачем я позвал в спектакль именно этого парня? Нужно было показать игру без навыков. Его главная задача – играть только понимание текста. Уровень игры был не важен! Роль, которую я дал рабочему сцены, – олицетворение злой судьбы, и мне было ясно, что этот парень знает о жизненных злоключениях не понаслышке. Ведь все его одноклассники либо бомжи, либо давно сидят в тюрьме. И в этом конкретном случае непрофессионал не портил, а дополнял жизнь на сцене.
– Как бы вы определили профессию актера?
– Имитировать искренность.
– Но согласитесь, имитация – главный принцип существования не только в театре, но и в жизни. Нельзя 24 часа в сутки быть искренним, потому что такого напряжения – пропускать сквозь себя ежесекундно столько чувств – не выдержит человеческое сердце, психика. Приходится быть хроническим хамелеоном.
– Про это и писал Евреинов! Это его главное открытие, если хотите. Инстинкт актерства, подражания, имитации – один из главных животных, биологических инстинктов. Мы ходим, спим, едим, используя определенную манеру поведения. Играем в поведение! Оказалось, что даже у представителей флоры и фауны этот инстинкт развит необычайно! Защитная окраска у некоторых животных и растений – тоже игра!
– Вся планета играет сутки напролет! Почему театр до сих пор жив? Зачем туда ходить, если то же самое можно увидеть, рассматривая окраску лягушки?
– Зритель приходит в театр, чтобы пару часов посидеть в темной комнате и подумать о своей жизни. Хотя┘ (улыбается) в Москве есть автомобильные пробки, которые тоже позволяют медитировать. Если говорить предельно серьезно, театр в наше время создает для личности уникальную ситуацию – предоставляет человеку возможность отключиться от суеты, от мобильного телефона и пару часов смотреть на искусство, чтобы потом мыслями улететь в свою жизнь и думать над своими ошибками, как их исправить и улучшить свое существование. Хороший, настоящий театр должен провоцировать зрителя на серьезные размышления о самом себе! Осмыслять свою собственную игру, расширять представления о формах имитации.
– У вас есть спектакль «Долгая жизнь» – об одном дне из жизни дома престарелых. На протяжении всего спектакля вы поддерживаете в зрителе страх (он же – главная интрига), что сейчас кто-то из стариков умрет.
– Я даже не подозревал, что на этом держится интерес?! Признаюсь, я страшный циник и сноб в самом худшем понимании этого слова, но вот до этого не додумался. Держать зрителя в напряжении столь странным приемом: умрет или нет кто-то из стариков┘ Ну уж нет!
– Если «Долгая жизнь» – спектакль не о смерти, то о чем?
– В Майами есть целый маленький городок, где живут очень богатые американские пенсионеры – это закрытая резервационная зона. Старики туда специально съезжаются, чтобы жить вместе. Если бы мы сделали историю не про латышских, а про майамских пенсионеров – эта история была бы такая же лирическая, грустная, экзистенциальная. А смерть┘ Люди умирают и стареют везде. Однажды в Зальцбурге я пришел в оперу. Дирижировал Гергиев. Кажется, была премьера «Дон Карлоса». А на все премьеры съезжаются аристократы со всей Европы. Они приезжают в каретах. Торжественно. Я был очень удивлен, когда увидел, что половина из них хронические алкоголики с красными лицами, больной печенью и больными почками. И я понял, что каждое утро они просыпаются в своем огромном дворце, на завтрак пьют шампанское и на обед пьют шампанское. И на ужин. Весь день им надо пить это шампанское, от которого болят все кишки, – это же очень грустная экзистенциальная история, из которой получился бы такой же спектакль «Долгая жизнь». Все эти богатые старушки, у которых повсюду в доме и на теле бриллианты┘ Старые алкоголички в бриллиантах – это тоже очень печально! Хотя менее, чем жизнь пенсионеров в Латвии. Но, несмотря на все тяготы, жизнь их наполнена и интересна совсем как в детском саду – там свои страсти, своя любовь и ревность.
– Жалкий и смешной закат жизни – страшновато┘
– Мы, конечно, осознавали этическую проблему, которая может стоять за показом именно такой старости. И я специально приглашал на прогоны старых людей, чтобы они сказали – обижает ли их то, что мы делаем на сцене? Но пожилые зрители улыбались и говорили: «Да, старость – это по большей части трагикомическая история».
В Латвии старых людей почти не видно на улице, их как бы и нет. Они со своими мизерными пенсиями прячутся по своим квартиркам и едят рисовую кашу. И мы хотели, чтобы зрители пришли и увидели крупный план старости, чтобы они поняли – такая старость жестока!
В жизни я большой зануда, но в театре стараюсь избегать иронии. Ирония убивает эмоции. Когда я работал с немецкими актерами, понял, что они очень боятся проявления эмоций и всегда находят способ подменить их иронией. Например, в сцене, где речь идет про любовь и актер приближается к границе, где начинается чистая эмоция, немецкий актер всегда делает какой-то кувырок и все сводит к иронии┘ А вот русский актер сразу бы прыгнул в эту горячую эмоциональную волну! Я в немцах эту склонность, как, впрочем, и они сами, объясняю их «плохим» поведением в XX веке. Фашизм, Вторая мировая война. Если поддаться эмоциям, тогда придется всерьез включаться в эти больные вопросы. А ирония душит ненужные душевные страдания, душит глубокое чувство раскаяния и так далее┘
– А как бы в вашем театре сыграли Чехова? Типично русскую историю о том, как люди буквально гибнут от болезненной саморефлексии, разъедают российскую жизнь критическим отношением к себе, к реальности.
– У меня такое мнение. Герои Чехова представляют не столько национальный менталитет, сколько менталитет среднего класса, который есть в любой стране. Поэтому Чехов был так невероятно популярен в западных странах, где традиции среднего класса с домиками, садиками, чаепитиями и теми же проблемами имеют глубокие корни. Люди там, так же как и герои Чехова, постоянно думают, что такое жизнь и как жить дальше? Так что, повторяю: Чехов скорее поэт социальный, чем национальный┘ А вот ставить Чехова в СССР было почти противоестественно, потому что не было в советской стране среднего класса. Была так называемая интеллигенция, и для нее Чехов играл большую роль, предоставляя возможность идентифицировать себя с его персонажами.
– Во-первых, Чехов все-таки не Горький. И, во-вторых, Чехов – очень русская история, только русский дворянин мог так ненавидеть себя, ненавидеть все, что связано с его прошлым, и так легкомысленно продавать нажитое богатство, в том числе и духовное, Лопахиным┘ Чехов – это история о деструктивных факторах национального менталитета.
– Вы слишком большого мнения о русских... Чеховские истории могут произойти в любой стране. Пошли дальше. Что называть деструктивным и позитивным началом? Кто-то из западных поэтов сказал, что Россия – это божественный подарок для художника. В том смысле, что Россия – это место, где люди склонны создавать талантливые ошибки и постоянно повторять их. Да, ошибка – не лучшая попутчица человека. Но ведь для художника именно ошибки самый большой материал для творчества!
– И вот Россия создает глобальную ошибку под названием СССР. И поглощает в свое деструктивное пространство и вашу страну в том числе, пытаясь национальную склонность к тотальному саморазрушению распространить на все, что «под руку» попадет┘
– Это был глобальный эксперимент! Все развитые капиталистические страны благодарны вам за то, что вы взяли такой идеологический удар на себя. Иначе коммунистический эксперимент мог бы проявиться в каком-то другом месте. Поверьте, весь мир с уважением относится к вашему эксперименту, к его сути. Я даже доволен, что смог быть его участником. Все великое вызывает уважение – и создание атомной бомбы, и создание адской страны.
Меня вообще интересует природа русских ошибок, и я на эту тему делал спектакль в Цюрихе. Я поставил только одну часть романа Достоевского «Идиот». Ту, где после возвращения из Швейцарии князь Мышкин посещает дом генерала Епанчина. И в основном рассказывает про свои швейцарские приключения┘ Во время постановки этого спектакля я подробно интересовался жизнью русских в Швейцарии. Оказалось, что последние 300 лет большинство выдающихся русских писателей, революционеров, философов долгое время жили в Швейцарии и почему-то именно там рождали на свет свои самые страшные идеи. В швейцарском спокойствии они придумывали самые жуткие вещи и потом возвращались домой, чтобы на практике их опробовать. Очень странно, почему – кстати «Идиот» Достоевский тоже писал в Швейцарии – самое спокойное место в Европе воспламеняло русский мозг, который рождал идеи, впоследствии ужаснувшие и восхитившие весь мир?!
– Вы восхищаетесь русским безумием? Восхищаетесь советским абсурдом?
– Да! Я по причине своего возраста никак не пострадал от советской власти, не успел ни на кого обидеться и смотрю на Советский Союз как на интересный, но жутковатый эксперимент.
– А какую архитектуру вы предпочитаете?
– Я сейчас реставрирую деревенский дом за городом, вернее возобновляю – он построен сто лет назад. Жизнь не придумала ничего лучшего, чем деревянный крестьянский дом. Это выражение природы. Это самая оптимальная архитектура, и нам ее уже не улучшить. Все остальное – интересно, забавно┘ Но это далеко от того, где бы я предпочел жить.
– Жизнь в деревне, которая расположена далеко от радостей цивилизованного мира, – это игра в Стэнли Кубрика, в эдакое творческое отшельничество? Может быть, вы мизантроп?
– Театр не самая здоровая среда, здесь самые нормальные люди с годами становятся странными. Чтобы как-то сохранить светлую голову и адекватное отношение к реальности, нужно чаще уходить из театральной среды, убегать от любого искусственного и игрового пространства. Я предпочитаю убегать в здоровый деревенский климат, чтобы не превращаться в искусственное растение. Энергетически режиссер, а актер в особенности, должен как можно больше времени проводить вне театра.
Например, актрисы после сорока, у которых нет детей и они пожертвовали личной жизнью ради театра, играют хуже, потому что превратились в искусственные растения, и все, что делают на сцене, – лишено естественной привлекательности для зрителя. Ведь они немножко прошли мимо жизни. И это неправильно┘ Бездетные актрисы не видят грани между условностью и реальностью, а бездетные актеры превращаются в таких старомодных Актеров Актеровичей.
– Классический пример: Фаина Раневская – нет детей, и жила она только искусством, только театром┘ Гениальная актриса!
– Примеры из прошлого не помогут. Тогда был другой стиль игры – более актерский. И тотальная богемная жизнь не была помехой. Сейчас форма игры более естественная. Великие актеры в старых спектаклях выглядят не очень естественно, хотя их игра впечатляет. Современный зритель, попав на спектакли с участием той же Раневской, подумал бы, что это безвкусная и недостоверная игра. Достоверность актерской игры безжалостно меняется каждые 20 лет. Зритель развивается быстрее, чем театральный практик. На вчерашний театр зритель сегодня не пойдет! Большая часть современной аудитории не верит, как Станиславский, устаревшим формам – они не из этой жизни. Зритель не может самоидентифицироваться с рутинным театром. Музыкальный звук современной реальности изменился, и зритель другого просто не услышит или услышит и ужаснется его фальши!
– В начале разговора вы мне сказали, что вы циник. Вы не ошиблись в такой жесткой самооценке?
– Не знаю, но когда я ставлю спектакли – я делаю это с холодным и расчетливым умом. А когда смотрю их – часто плачу┘
– Неужели вы смотрите свои спектакли и получаете удовольствие? Или вы плачете от раздражения, что не все удалось?
– Я плачу, потому что в театре надо плакать и смеяться. И когда я пересматриваю – но не часто – свои спектакли, иногда получаю удовольствие.
– Скажите, я могу верить тому, что вы сейчас говорите вполне искренне?
– Ну, слишком серьезно не надо относиться к моим словам. Завтра я могу изменить свое мнение по всем пунктам нашей с вами беседы. Да и театр не надо так серьезно воспринимать. Ведь с самого начала – это подозрительная ситуация! Незнакомые люди встречаются в темной комнате, и одна часть зала – она называется «зритель» – смотрит, как другая часть зала – она называется «актер» – притворяется тем, чем не является на самом деле. Игра она и есть игра. Не больше и не меньше. И относиться к ней надо играючи!
