Елена Кутловская – Обычно герои любовных историй красивы и харизматичны. Единственный фильм, где авторы позволили себе отклониться от заданной схемы, – это «Шрек». Там оба главных героя подчеркнуто некрасивы. Почему нет других прецедентов?
– В своем фильме «Железнодорожный роман» я попробовал занять Доминика Пиньона, которого нельзя назвать секс-символом и нельзя назвать одним из самых привлекательных мужчин на свете. И тем не менее он работал, и это было интересно и мне, и зрителю. Но вы правы, в кино есть такой недостаток – на главные роли выбираются актеры, которые красивы. Нам очень хочется идентифицировать себя с ними, нам слишком хочется увидеть себя красивыми.
– В одном из интервью вы сказали, что не любите красивые лица и вам скучна красота в ее классическом проявлении. Так почему же вы не рискнете изменить в своих фильмах стандарты красоты, расширить их ныне существующие границы?
– Я беру на себя этот риск – и это одна из тем фильма «Железнодорожный роман». Человек, который изначально некрасив и непривлекателен и даже отвратителен, постепенно становится прекрасным, совершая красивые поступки. Весь фильм я доказываю: в очень некрасивого человека можно влюбиться только за то, что он делает. Внешняя красота – это хорошо в течение пяти минут. Для знакомства. А дальше – надо делать что-то настоящее┘
– В «Железнодорожном романе» вы реализуете классическую схему: красавица и чудовище. А если оба героя – и мужчина, и женщина – некрасивы, неужели это совсем непригодно для искусства?
– Если два человека абсолютно некрасивы – в этом нет достаточной интриги. Для того чтобы получилась интрига, то есть осуществлялось бы движение сюжета, должен быть зазор между персонажами. Почему работает схема: «красавица и чудовище»? Или, наоборот, «красавец и уродина»? Потому что если у нас будет роман двух полных уродов, то с самого начала у зрителя будет ощущение, что это совершенно естественно, ведь никто другой на них бы и не покусился? Кому они еще нужны? Как внутри этой схемы показать, что красота – это совсем не то, что создано в Голливуде? В том-то и дело, что, только узнавая человека, мы можем открыть в нем прекрасные черты, и только благодаря одновременному присутствию в кадре красавицы и чудовища мы начинаем сравнивать «прекрасное» и «безобразное». В итоге мы убеждаемся, что хороший и глубокий человек – вот что такое красота. Все остальное – миловидность, формальная привлекательность┘
– Значит, неестественность, некий сюжетный зазор – главное условие вашего киноискусства? И оно важнее, чем правда, о которой вы говорите и которую вы называете основой вашего творчества?
– Истина и ложь – сложные вещи. Их соотношение – очень тонкая штука. В фильме все друг другу врут, но ложь – важнейший путь для достижения истины, ибо, только отбрасывая одну ложь за другой, пытаясь ее преодолеть, мы можем дойти до истины.
– Насколько я знаю, вы дружны с выдающимся театральным режиссером Арианой Мнушкиной и даже снимали с ней фильм? А вам никогда не хотелось написать пьесу или поставить спектакль?
– Кино и театр – два совершенно разных вида искусства. Театр – это тоже искусство, связанное с актерами. Но театр – это искусство реального времени. Диалог в театре длится столько же, сколько диалог длится в жизни. А кино – искусство более компрессионное, сжимающее жизнь до нескольких самых важных кадров. Мне необходим крупный план. Мне необходимы глаза актера. Я не готов работать на таком расстоянии, которое предполагает театр. Я люблю театр, но это совершенно другая условность, другой градус игры, другое приближение к актерской правде. Я был продюсером фильма Арианы Мнушкиной «Мольер», я помог ей снять его. Но это все, что я сделал. Потому что мне важно и нужно только то, что происходит лишь один раз на съемочной площадке. Золотое сечение в искусстве: актер сказал правду своими глазами. И сказал ее единожды, другой такой правды уже не может быть. Я не готов работать там, где актеры из вечера в вечер повторяют одну и ту же историю любви с одними и теми же потрясениями и провалами. Мне нужна уникальность.
– Раз вы не соглашаетесь на повторяемость, которую дает театр, как же вы соглашаетесь на то, что из картины в картину вы повторяете один и тот же сюжет о «мужчине и женщине»? Может быть, стоит несколько разнообразить то, чем вы постоянно занимаетесь, изменить привычной схеме – «мужчина и женщина» – и пойти к другим сюжетным «дебрям» в поисках уникальности?
– Это не совсем та же повторяемость. Можно, конечно, если вы хотите совсем прижать меня к стенке, сказать, что я всю свою жизнь только и делаю, что снимаю один и тот же фильм, и снял его уже 41 раз, когда-то более удачно, когда-то менее.
– Я не хочу прижимать вас к стенке.
– (Улыбается.) Тогда я скажу так: мне кажется, что человечество интересуется одной и той же вечной историей – историей поиска любви, отношением мужчины и женщины. И каждый раз, затрагивая тему, которая продолжает волновать нас всех, которая продолжает оставаться главной в наших беседах и в нашей жизни, я пытаюсь зайти чуть дальше и узнать об этой истории чуть больше. Вот в этом «чуть больше» – моя новизна, моя уникальность и мое понимание правды жизни.
– Вы не жалеете, что уже сняли продолжение своего главного фильма «Мужчина и женщина»? Может быть, стоило чуть подождать? Может быть, сегодня, в 2008 году, получилось бы лучше, чем в 1986-м?
– Мне трудно ответить на этот вопрос. Может быть┘ Послушайте, а может быть, вам сразу признаться мне, что вы ненавидите мои фильмы?
– Ни в коем случае! Все равно наоборот!
– (Надевает очки, рассматривает меня, молчит.) Когда я начинаю снимать фильм, я никогда не думаю, почему я его снимаю именно сейчас, а не потом. Просто во мне возникает совершенно неотложная потребность броситься к камере и начать работать! Я не могу остановиться, я не успеваю проанализировать: зачем, ну зачем я снимаю этот сюжет?! Просто он родился и мне надо его рассказать! Надо рассказать эту историю – вот так растет фильм. А думать, правильно ли я сделал, что снял «Двадцать лет спустя», или надо было подождать? Нет. Это не для меня. Невозможно думать, анализировать и одновременно снимать свои фильмы.
– У нас в России принято считать, что художник постоянно рефлектирует, мучится сначала над своим замыслом, потом над созданием произведения. Потом над его последствиями. Критика требует от режиссера скрупулезного анализа собственного творчества, страданий, терзаний и угрызений совести. Мы – страдающая нация, и у нас сложные отношения с духовными ценностями.
– (Смеется.) Ну, что мне делать?! Ну, так уж счастливо складывается моя жизнь: я живу, я переживаю две счастливые любовные истории. У меня два счастливых романа одновременно. Я влюблен в жизнь – и пользуюсь взаимностью. Я люблю кино – и пользуюсь взаимностью: кино тоже любит меня! Я изменяю жизни с кинематографом. Я изменяю кинематографу с жизнью! Я снимаю фильм, после чего с тем же аппетитом продолжаю жить. Я очень любопытный человек! Я веселый человек. Я люблю шутки. Я люблю жить, потому что все в жизни меня забавляет! Все люди, которых я встречаю, кажутся мне ужасно любопытными! Я выслушиваю от них разные истории, и мне тут же хочется их отразить на экране. Я снял 41 фильм. И если вы честно меня спросите и даже если будете меня пытать, как я все это снял, – я не отвечу. Я не знаю, как я их снял?! У меня само получилось. Просто мне это было интересно. Мне было весело! Я снимал фильмы – и это давало мне силы работать! Я любил жизнь – и это давало мне силы узнавать о жизни что-то новое. Я до сих пор не умер, потому что снимаю кино. Кино дает мне силы, поэтому я и дальше собираюсь жить, любить и снимать. Да, да, еще снимать┘Что же я могу с собой сделать? Я бросаюсь в каждый свой кинопроект, как в любовную историю. Как в новый роман. Бросаюсь с головой и забываю обо всем! Представьте себе – я пережил 41 роман?! А что происходит, когда от любви теряешь голову, – либо величайшее благословение, либо страшное наказание. Так что за свои фильмы я получал либо большие награды, либо синяки и шишки. Никогда не знаешь, куда приведет новый роман, к какому финалу?!
– 41 роман – это много или мало?
– (Смеется.) Для меня маловато будет┘
– В одном интервью вы сказали: «Единственный человек, на которого в жизни можно положиться, – ты сам». Значит ли это, что вы разочаровались в жизни?
– Нельзя сказать, что я разочаровался. Меня многие разочаровывали, многие подводили. Меня предавали очень близкие мне люди┘ И это случалось достаточно часто. Да и я изменял кому-то из близких. Что же делать, раз так устроена жизнь?! И что же делать, раз жизнь состоит из таких испытаний и разочарований? Но я никогда не выходил из них ожесточенным или убитым. Мне казалось, что испытания меня скорее укрепляли и заставляли двигаться вперед.
Мир так несчастен, потому что люди все время считают, что они слабее, некрасивее, чем на самом деле. Это мир лжи. Чем хороши деньги и вещи? Когда вы видите купюру в 5 евро, никто не заставит вас поверить в то, что это 50 евро. Это то, что есть на самом деле. С людьми нам очень не хватает такой проницательности. Люди иногда выглядят на 50 евро при реальной стоимости в ноль.
– Последний вопрос. Скажите, пожалуйста, ну за что французы так любят Елисейские Поля?
– Парижане никогда туда не ходят. Это место для туристов.
