Вероника Чернышева
Алена Долецкая не говорит об общих тенденциях – мода идет в направлении индивидуализации.
Фото Владимира Горбеля
- Алена, вы только что вернулись из Парижа. Ваши впечатления от показов. Что вообще происходит сейчас в моде?
– Мода сейчас претерпевает определенные изменения. Она находится под давлением коммерческих структур, ведь в финансовом смысле Европа находится не в лучшем состоянии. И, конечно же, продажи, коммерческие настояния диктуют моде определенные законы.
Мода прет-а-порте зима-осень – довольно коммерческая мода. С другой стороны, те дизайнеры, которые были реальными звездами, засветили еще ярче. Если говорить о тех, кто действительно потряс воображение в этот раз – так это Миучча Прада, которая, по всей вероятности, сейчас один из самых концептуальных, умных и масштабно мыслящих дизайнеров.
В моде редко бывает, чтобы каждый сезон делать что-то гениальное. Но Прада доказала, что она дизайнер, который смотрит вперед и толкает всех вперед – и креаторов, и потребителей.
Осенний показ YSL был на редкость безупречным. После знаменитого Тома Форда этот дом моды возглавил 4 года назад Стефано Пилати, талантливый французский дизайнер. Последний его показ -– поистине изысканная, современная, и очень «ивсенлорановская» коллекция. Louis Vuitton во многом ассоциируется с роскошными акссесуарами, самыми дорогими, в каком-то смысле авторскими. Но коллекция одежды осенне-зимнего сезона, которую представил Марк Джейкобс для этого дома, мне показалась блистательной.
О тенденциях, я думаю, говорить рано, и вообще мне кажется, что мода идет в направлении индивидуализации. То есть внимание постепенно переносится на личность носящего, а не на то, кто в чем. Речь идет о том, чтобы не создавать искусственные тренды, а думать о персонализации вещей и одежде. Сама постановка вопроса «В моде этого сезона: черное, брючные костюмы и платья в цветочек» – постепенно становится немодной.
– Отлично! А для России хотя бы отголоски этих процессов как-то очевидны, актуальны?
– Вы про русских дизайнеров сейчас?
– Нет, про потребителей. Про тех, кто одевается.
– Несомненно. Например, люди, которые ориентируются на культуру Vogue, на эту эстетику бытия, увидят и услышат то, о чем им говорят дизайнеры. И, надеюсь, что это найдет воплощение в том, как люди будут дальше одеваться.
В России сейчас происходят большие изменения в этом направлении. На глазах. Каких-то несколько лет поговаривали, что без этого пальто Dolce&Gabbana ты не человек, и имя тебе никак. Преувеличиваю, конечно. Но были культовые вещи, которые всенепременно нужно было купить и надеть. Желательно первой. Сейчас благодаря талантливым российским мультибрендовым бутикам типа Podium или ЦУМ можно проверить себя на вкус и создать свой стиль.
Закупщики моды и стилисты толкают людей к тому, чтобы они чуть-чуть больше думали. Думали о себе, о концепции себя. Речь уже идет не о том, что ты носишь, а о том, почему ты это носишь. Такой выбор всегда связан с личностью.
– Могли бы вы припомнить тот самый момент, когда вам впервые в руки попал западный Vogue. Как выглядел мир тогда вокруг вас. Что с тех пор изменилось?
– Мне было лет десять-двенадцать, и английский Vogue привез мне папа из Лондона, где он читал лекции. Этот номер мной был зачитан до состояния антикварной книги. И тогда этот журнал был инопланетным явлением для меня. Все, что происходило вокруг в стране, было другой планетой.
Такого культа визуальной красоты, такого культа фотографических изысков, культа явления под названием «глянцевая журналистика» не было в помине. Не скрою, мне повезло, у меня были красивые родители, и внешне и внутренне. Они были талантливы и окружены талантливыми и красивыми друзьями. Но внешняя эстетика в России была сведена к этому моменту почти к нулю, серо-коричневая плохо сшитая одежда, духи Climat (больше двух в руки не давать) и всяческое презрение ко всему внешнему.
Когда мне десять лет назад предложили делать русский Vogue, много в стране изменилось к тому времени, но все равно для меня такое предложение было большим комплиментом и не менее серьезным вызовом. У меня был уже определенный опыт в работе на английском и немецком телевидении, немного в глянце, побольше с книгами по искусству и дизайну. Но любила я только один журнал. Верной страстью с детства.
– Если говорить о глобальной культуре, то Vogue это более чем панэстетический продукт. Негласные обязательства русского Vogue перед читателем - как формулировали вы их тогда и как сейчас?
– Неизменным остается одно – не просто пребывать в статусе лучшего, но постоянно стремиться быть еще лучше. Это тяжелое обязательство. Не просто заявить: «Vogue – это библия моды». Такими словами не разбрасываются.
А вот у английского Vogue висит слоган: Simply the Best. Простая фраза, но за этим стоит столетняя журналистская культура, где журнал всегда шел впереди: лучшие фотографы, графические дизайнеры, провокации. На Vogue работали и работают лучшие художники, все всегда было самым лучшим, самым смелым, самым неожиданным, самым дорогим. Самым, самым, самым. Именно поэтому для первого номера мы привезли звезд – фотографа Марио Тестино, Кейт Мосс и Амбер Валетту. Это были топ-модели мира.
Для нас специально открывали Шереметьевский дворец, перекрывали Никитскую, около здания ТАСС – там велись съемки для первого русского Vogue.
Идея с самого начала была мне ясна – мне хотелось, чтобы русские читательницы Vogue получили не нечто среднее местного разлива: «Вот вам теперь книжечка для бедненьких о моде!».
Я хотела, чтобы русские читатели ощутили себя частью международной, мировой, престижной (не люблю это слово, но тем не менее) отмеченной группы. Мне хотелось, чтобы как можно быстрее разрушались границы стран.
Признавали Россию, не признавали – мне было все равно. Тогда вообще никто ничего не понимал. Невежество Запада по отношению к России было феноменальным. Я работала с мировыми агентствами, фотографами, люди говорили: «В России? Где? Там же медведи!». Я про этих медведей уже слышать не могу.
Мы сохраняем глобальную формулу Vogue. Глобальную установку на изысканную красоту: Think global, act local.
– У вас была когда-то уникальная возможность разрушать границы. Но глобальный мир создан, точек соприкосновения у России с миром масса. Границы размылись. Существовать в этих условиях труднее?
– Нет, не труднее, интереснее. Русское общество меняется стремительно. И журнал, конечно, отражает эти изменения. Вы знаете, если Vogue молчит по какому-то поводу, – значит, он просто не одобряет то или иное явление. Нам в этом смысле проще, у нас серьезный фильтр.
– В одном из своих интервью вы сожалели, что не удалось посотрудничать в рамках русского Vogue с Людмилой Путиной. Будете ли вы стремиться поработать со Светланой Медведевой? Мне хотелось бы, чтобы вы определили роль стиля первой леди государства для имиджа страны.
– В свое время мы сделали большой материал про Раису Максимовну. Я бы, конечно, хотела посотрудничать со Светланой Медведевой. Почему? Потому что в России женщина невероятно важна. У нас царит скрытый матриархат, и за каждым прекрасным мужчиной-победителем стоит женщина. А русские женщины очень талантливы. Талантливы и в жизненном смысле, и в профессиональном, и в человеческом.
Теперь что касается стиля. Стиль, по моему твердому убеждению, это продолжение человека. Когда Буш-младший пришел к власти, то его супруга сказала: «Я вам не Джекки!». Тем самым сразу обозначив: «я не про вещи, я о другом». Это была жесткая установка. О’кей! И в этом тоже проявлялся ее стиль.
Стиль наших первых леди особенный. Я, например, до сих пор сожалею, что не сделала материала о Наине Ельциной. Наина Иосифовна всегда вызывала у меня уважение и восхищение. И я рада, что она сможет прочитать эти мои слова о ней. Она восхитительная женщина с большой буквы. Один раз мы виделись в тяжелой для меня ситуации – на похоронах близкого мне человека, моего дяди, Юрия Владимировича Никулина. Она оказалась рядом со мной. И то, как и что она мне тогда говорила, я не забуду никогда. Она произнесла единственно правильные слова, чтобы привести меня в чувства и заставить меня понять, где я нахожусь и как я должна себя держать.
Что касается сегодняшнего момента, то прошло еще очень мало времени. Медведеву еще придется много сделать, чтобы заявить о себе, и дать возможность сделать это своей жене. Но уже сейчас видно, что это за тип женщины. Она следит за собой. Она вряд ли позволяет себе случайные решения относительно того, в чем она появится и где. И это приятно, потому что она прекрасно понимает ту ответственность, которая сейчас на ее плечи ляжет.
– Если это не профессиональная тайна, то какой формат сотрудничества с первой леди был бы для вас наиболее интересен: например, Медведева – приглашенный редактор, эссе о Медведевой, интервью с Медведевой или какой-то другой вариант?
– Мне было бы интересно сделать с ней большое интервью и большую съемку. Понятно, что это может произойти только после того, как мы начнем более плотно общаться. Сейчас преждевременны и публикации, и комментарии. Мне кажется, что Светлане Медведевой надо просто дать шанс. Дать шанс встать на ноги, оглядеться, понять, что происходит вокруг. Поэтому вполне симптоматично ее исчезновение со светского горизонта накануне выборов.
 Алена Долецкая и Наталья Водянова. Фото предоставлено редакцией журнала Vogue |
– Еще одна важная для России женщина – модель Наталья Водянова. В чем феномен ее популярности?
– Что касается феномена Наташи – с одной стороны, он типичен, с другой – нет. Типичен он тем, что русские модели считаются одними из самых красивых и привлекательных в мире. Они лидируют на подиумах последние десять лет. Если вы откроете номер русского Vogue 1998 года, то увидите, что уже тогда появилась первая горячая десятка наших девочек, мы сделали материал «Русские модели покоряют капризный Париж». У русских это получается, потому что девочки великолепно работают. Они менее капризны и хрупки, очень выносливы и терпеливы. И если они любят что-то, они делают это на высшем уровне. Замечательный эпизод был со знаменитой русской моделью Наташей Семановой. Она отправилась на съемки к американскому фотографу. Делали сцену на охоте. Он у агента спросил: «Она на лошади-то умеет ездить?». Агент ответил: «Да, конечно!».
Семанова на самом деле ни разу в своей жизни на лошади не сидела, но сказала: «Я попробую». Ни одна иностранная модель не стала бы делать то, на что у нее нет миллионной страховки. Наташа села на лошадь, взяла сокола на запястье – и это была одна из лучших съемок, которую можно было получить. Вот так. Водянова такая же. Что нетипично в ее случае. У нее есть то, что называется модельная магия. Вы смотрите на нее: «Ну, чудная девочка, пухлогубая, прелестная – ну и что?». Но перед камерой Наташа превращается в кого угодно, в принцессу, куклу, женщину-вамп, хулиганку.
– Вы показали съемку с первыми знаменитыми русскими моделями, я вспомнила, что кто-то из режиссеров сказал про Настасью Кински: «Ее секрет в том, что в глазах у нее невысказанное страдание». Мне кажется, у всех русских моделей тоже в глазах невысказанное страдание. Оно-то, наверное, и очаровывает.
– Да, потому что эта глубоко запрятанная жертва в женщине чрезвычайно привлекательна.
– Вы говорили о скрытом матриархате. А может ли женщина в России стать президентом?
– Нет ничего невозможного. Просто многое должно для этого поменяться.
– А именно?
– Поймите, я не политолог и даже не социолог. У меня нет профессионального права на такие обобщения.
– Давайте тогда с эстетической точки зрения поговорим.
– С эстетической? Хорошо. Можно, конечно, вспомнить Екатерину Великую, которая русской особенно-то и не была, и при этом не отличалась, надо сказать, пронзительной красотой, но масштаб ума, харизма личности были настолько велики, что не подчиниться этой женщине было невозможно. И мне кажется, что-то есть прекрасное в том, чтобы подчиниться женщине.
– Есть мнение, что харизма – это сексуальность. Что такое для вас харизма?
– Я бы сказала, что это явление более высокого порядка. Это редкий набор человеческих качеств, способность подчинять себе внимание. Вот смотришь на Барака Обаму и начинаешь невольно наблюдать за американскими президентскими гонками. И думаешь – вот это харизма! Человек начал говорить, и ты уже не можешь выключить телевизор.
Как может быть политик без харизмы? Харизма куда более сложная вещь, чем привлекательность. Это исключительная способность убеждать людей и вести их за собой, облекать мысли в слова, доносить их до людей и главное – заставлять им верить.
– А путинская харизма?
– Я с ним лично не встречалась. Но он по сравнению, например, с Ельциным представляет совершенно другой тип мужчины. Молодой, здоровый, сориентированный на физическую культуру. У него, с моей точки зрения, привлекательная походка. Мужская и сексуальная. И еще одна особенность, которая напрямую касается харизмы. Если он начинает разговаривать с кем-то, то возникает ощущение, что всех остальных просто нет. Между ним и собеседником возникает особый канал общения. И только на нем он сосредоточен.
– История Vogue связана с легендарными женщинами, имена которых на слуху у каждого более или менее культурного человека. Вы стоите в их ряду. Концепция вашего личного стиля менялась во времени?
– Я всегда любила быть не как все, поэтому я в детстве научилась шить, и мне это очень нравилось. Я могла утром носить протертые джинсы и рокеровские перчатки, а вечером – муслиновое платье. Но я выбирала всегда только то, что идет мне. Сейчас мне в чем-то проще, в чем-то – сложнее. Положение требует внимания к внешнему виду. Хотя иногда сидишь на девяносто четвертом показе, и если к этому моменту собственного дома уже не видела почти три месяца, то единственное, чего хочется, – так это влезть в льняную пижаму. Лечь на диван, зажечь камин и вообще ничего не видеть.
Постоянным осталось одно – я никогда не надену остро супермодную вещь, которая является предметом сезона. Она у меня будет на первой полосе журнала, несомненно. Но что до меня самой – то я вовсе не обязательно ее надену.
– Vogue – это «хочу быть самой собой» или все-таки «хочу быть как эта картинка»?
– Хочу быть собой, конечно!
– Ну да, логично. Уж если Библия, так – «аз есмь».
– Совершенно верно. Здесь есть внутренняя такая зацепка – человек может отождествить себя с картинкой, сказать: «Ну это же я!». Немедленно покупаю это платье. Тогда картинка работает с вашим вкусом, с вашей эстетикой и заставляет двигаться ваш внутренний мир.
– Если бы не Vogue, чем бы вы занимались в жизни?
– Чем-нибудь не менее увлекательным, прекрасным, важным и красивым. А там – Бог знает.
