Крестовый поход детей

Елена Ванеян читала стихи на первый взгляд наивные, но глубокие.  Фото Николая Милешкина

Два часа стихов с небольшими перебивками удивительных историй и ответов на вопросы, закольцованных Львом Рубинштейном, Лена начала с фрагмента его «Лестницы существ» и вернулась к нему в финале, поделившись сюжетом «дружбы в одно касание», когда в буквально минутном общении с классиком концептуализма произошло чудо узнавания.

И весь этот вечер был чудом узнавания – Елена была так открыта, ранима, стеснительна и смела, так умна, талантлива, так бесконечно прекрасна, что все ее сразу вспомнили, несмотря на то что давно ее знали и любили.

Героиня вечера читала стихи из подборок, опубликованных в разных журналах и книгах, и для всех, причастных к публикациям, находила добрые слова. И для всех сидящих в зале – тоже. Среди прочих в зале находились Татьяна Нешумова (портрет Елены ее руки есть в книге «Разношерст»), Иван Ахметьев, Евгения Ульянкина, Слави Авик Арутюнян, Елена Дорогавцева, Елена Генерозова, Анна Виноградова, Владимир Николаев и семья Ванеян: супруг Елены Степан и трое их детей. А еще в зале сидела в инвалидной коляске 11-летняя Сашенька Самойлик и невероятно вовлеченно слушала – смеялась, когда было смешно, подпевала, когда Елена пела некоторые свои стихи, и кивала, потому что была согласна. Да и с чем тут поспоришь? «Тихое августа, в шишечках тонкий хмель. / Сюда, сюда – на преподобный свет, / Девятидневный клен, детеныш-ель, / Сиротки мира, блуждающие в золе».

Вообще в стихах Ванеян на первый взгляд много детского: «остранение», присущее восприятию ребенка, мифологическое мышление, оживляющее и наделяющее сознанием все вокруг, огромное количество уменьшительно-ласкательных форм (например: «Небца серенькую тряпоньку/ В мягкой сумочке носить»). А на второй взгляд все это оказывается пропуском в божественное, где уже нет ни возраста, ни пола, ни национальности – ни эллина, ни иудея. А есть только воздух и свет, сквозь которые (или из которых) проступают сияющие Финик Харитон, косиножки, теплые мамонты, желуди и слоники, престарелые улитки, все святые и Гриша Дашевский. И Муся. И Лев Рубинштейн. Все, кто умер, но остался жив. Наверное, в этом и состоит истинное назначение поэзии: явить – нет, даже не доказательства вечности и бессмертия – их самих, дать возможность прямо здесь и сейчас соприкоснуться с ними, ощутить их на опыте.