У девочки лицо блестит лихо

Кроме стихов Николай Васильев исполнил несколько своих песен. Фото Наталии Черных

Николай Васильев не из тех «трудных» авторов, что придерживаются суровой концепции «я написал – а вы терпите». К аудитории он относится бережно и внимательно. Впрочем, гости клуба «Стихотворный бегемот» держались отлично – в Культурном центре академика Д.С. Лихачева собрались люди, не испытывающие иррационального страха перед поэзией, требующей от читателя и слушателя серьезной работы. Вечер получился чрезвычайно насыщенный: Николай исполнил несколько своих песен, прочел стихи из книги «Выматывание бессмертной души», более позднюю, пока не изданную подборку и поэму «Обличение ненавидимых» – стихотворный многогранник с удивительной геометрией повествования и таинственным названием (сам автор, толкуя его, указывает на связь с библейской цитатой «Есть же вера… вещей обличение невидимых», но добавляет, что обличение ненавидимых родственно и утешению гонимых).

Воспринимать текстовую реальность Васильева нелегко – как в ветреную погоду стоять на диком пляже по колено в волнах. Шторма нет, ты не тонешь, чувствуешь подошвами ног вроде бы надежные камни смыслов и событий: «начальник почты забухал, на горчева похож», «где был хороший секс, курсирует ребенок, / у девочки лицо блестит лихо, / и ты с ребенка чувствуешь приход, / и он всегда открыт, и колокол там звонок», «так удивительно живое бытие, / как рысь по имени боксера», «кто пахнет из‑под брезента, я или Бог / лучше бы я / но опознавать не стал, потому что трус / помог им из кузова вытащить плот, не плот, / кого‑то на нем большой, но подъемный груз». Но это лишь камни, они обособлены и обтекаемы. Неосторожное движение – и ступня немедленно соскальзывает. А волны бескрайней авторской речи (имеющей дело много с чем помимо фактов) накатывают неостановимо, омывая и ударяя, не даваясь в руки, нагоняя друг друга, сливаясь друг с другом, составляя рисунок, пропадающий прежде, чем его зафиксирует зрение. Голова начинает кружиться, безопасное положение перестает казаться таким уж безопасным. Но на самом деле эта пенная сложность не враждебна. И не недоступна. В океане, как и положено, кипит и претерпевает метаморфозы жизнь, с готовностью открывающаяся натренированному – и храброму, обязательно храброму – глазу и уху.

Николай Васильев исполняет свои произведения с космической отстраненностью и напевностью знающего свое дело и никуда не спешащего шамана. Сквозь этот защитный напев надо суметь прорваться, чтобы обнаружить пугающий двигатель стихов. А именно неизбывный, заполняющий собой все – город, дикое поле, дорогу, насекомое, ползущее по стеклу, умирающую в бреду старуху, младенца, страсть, смех, ночной морок – чудовищный труд души, упрямую титаническую работу по поиску смысла существования в мире, который, кажется, не приспособлен ни для осмысления, ни для жизни. В мире, где твое поле боя – «коричневая рубашка на небольшой груди, / старыми нитками шитая и задолбавшая, / ни под землю без ней, ни на небо не выходи». Лирический герой Васильева неизменно скромен, пространство – огромно и не любит его. Как оно его вообще до сих пор не раскрошило и не переварило – загадка. Иногда кажется, что рассказчика пытается извести сама ткань играющего в совсем не веселые игры языка – придаточные и зависимые части проваливаются, как фальшивый пол над ямой‑ловушкой, отслаиваются друг от друга обоями в неблагополучном доме, слова выворачиваются неологизмами, словно конечности чудища.