Прислушаться к Слуцкому

Илья Фаликов дает автографы на книге «Борис Слуцкий: Майор и муза». Фото Лейлы Саутиевой

Борис Слуцкий (см. статью о его столетии здесь) по-особому относился и присматривался к цифре «4». В Доме поэтов клуб «Некрасовские пятницы» устроил вечер «Четыре дня до столетия» – в честь майского юбилея и новой «жэзээльской» книги о Слуцком Ильи Фаликова; символично, что этот том – четвертый опыт неутомимого автора в биографической серии; да и для клуба этим вечером завершился четвертый сезон. В виде пролога ведущий Сергей Нещеретов продемонстрировал раритетный экземпляр дебютного сборника Слуцкого «Память»: в стихотворении «Зоопарк ночью» рукой автора дописано финальное двустрочие, отброшенное издательством из-за «двусмысленности».

Геннадий Калашников назвал себя выпускником «университета имени Слуцкого»: около пяти лет Борис Абрамович вел по разным московским адресам студию для молодых («Он нас учил говорить о стихах, учил отличать хорошие стихи от плохих, оставаться самим собой в любых обстоятельствах»); при этом он не то чтобы не навязывал им свои стихи, но вообще ни разу не надумал что-либо прочесть, хотя, уверен Калашников, попросили бы – прочел бы с желанием; а вот упрашивать мэтра дать рекомендательную записку в журнал или помочь кому-то из молодежи деньгами не приходилось. Высоко оценив работу Фаликова, Калашников признался, что в некоторых моментах спорил с автором рождающейся книги.

А внимательно проштудировавший ее Данила Давыдов коснулся аспекта взаимодействия Слуцкого с младшими современниками, особенно Бродским и Сапгиром. Вывод Давыдова: «по некоторому ряду формальных признаков» Слуцкий – поэт советский, но не чуждый «эффекта остранения» и занявший «уникальное положение в истории русской поэзии».

Дмитрий Сухарев когда-то познакомился со Слуцким в МГУ и тоже поразился, что поэт не рвался показывать то, что писал. Тем не менее поэзия Слуцкого пленяла сердца – это увековечено в прочтенных Сухаревым собственных стихах: «К поэту С. питаю интерес,/ Особый род влюбленности питаю,/ Я сознаю, каков реальный вес/ У книжицы, которую листаю:/ Она тонка, но тяжела, как тол,/ Я семь томов отдам за эти строки,/ Я знаю, у кого мне брать уроки,/ Кого мне брать на мой рабочий стол…» В связи с тем, что, по мнению Сухарева, Слуцкий принадлежал к государственникам, как «все большие поэты», принципиальное замечание к Фаликову таково: он «недодал Слуцкому любви к ценностям», которыми тот нескрываемо дорожил.

Художник Ирина Затуловская рассказала о дружбе ее семьи со Слуцким в пору соседства по коммуналке на Неглинной (ныне там ПЕН-центр). Крупнейший специалист по Велимиру Хлебникову Александр Парнис похвалился тем, что получил от Слуцкого вожделенную рекомендацию в группком литераторов (группкомовцы наслаждались творческим досугом, будучи защищенными от обвинения в тунеядстве), и огласил свое, более чем полувековой давности письмо в Харьков художнику-авангардисту Василию Ермилову (оформил в 1920-м хлебниковского «Ладомира») с описанием столичных торжеств к 80-летию Хлебникова, в которых Слуцкий принял живейшее участие (тут и его преклонение перед будетлянином, и их незримая связь через харьковский локус). Но важней другой штрих (он в книгу Фаликова не попал): именно Слуцкий разыскал в окрестностях Харьковского университета тяжеловесную каменную скифскую бабу, которая скоро стала надгробием Хлебникова на Новодевичьем кладбище, куда перевезли его прах из Новгородской области. Речь Парниса завершилась строками «Харьковского Иова» Слуцкого: «Ермилов долго писал альфреско./ Исполненный мастерства и блеска,/ лучшие харьковские стены/ он расписал в двадцатые годы…»

Поблагодарив всех, кто высказался, Илья Фаликов отметил, что в его книге о Слуцком «заскользило больше личного» (сравнительно с предыдущими биографиями – Цветаевой, Евтушенко, Бориса Рыжего) и что его «Слуцкая одиссея» началась с заказанного ему журналом «Вопросы литературы» очерка о Слуцком. Ввиду скудости частных сведений о герое (эпистолярий его беден, художественные тексты в большинстве без датировок) книга «показывает Слуцкого на фоне» целой эпохи, в пестроте имен, событий, поэтических перекличек… С тем, что Слуцкий – советский, спорить действительно трудно: он негодовал, что его без спроса печатают на Западе. Для прочтения Фаликов выбрал упомянутый «Зоопарк ночью» – с авторской концовкой, испугавшей осторожных редакторов: «И старинное слово: «Свобода» и древнее: «воля»/ Мне припомнились снова и снова задели до боли».