В окрестностях мансарды

Валентин Хромов рассказал о «топтунах», вине рекой и принципиальности в дружбе. Фото Николая Милешкина

В рамках цикла «Группа Черткова: персоналии» в клубе «Стихотворный бегемот» прошел вечер, посвященный Галине Андреевой (1933–2016). Открывая встречу, куратор клуба Николай Милешкин традиционно призвал помимо воспоминаний читать стихи поэта. Надо сказать, что присутствовали в зале и рассказывали люди, по преимуществу знавшие Галину Петровну долгий период жизни: ее сын Станислав Чаргейшвили (от первого мужа, композитора Нектариоса Чаргейшвили), младшая сестра Ирина.

Поэтому вечер имел воспоминательно-семейный оттенок: многие подробности, события давнего времени, уловленные памятью. Странная вязь воспоминаний резонировала со стихами поэта: «Так в самых тихих строчках Фета/ проходит подлинности нить,/ и громогласнейшим куплетам/ их шепота не заглушить».

Негромкая, сдержанная, сосредоточенная, благородная лирика – такие слова хочется применить после знакомства со стихами. И так же неброско и сосредоточенно вспоминали Галину Петровну близкие люди.

Первым рассказывал Валентин Хромов – также участник «группы Черткова». Мансарда на шестом этаже, глядящая окнами на улицу Горького и в сторону булгаковского дома. Огни сигарет в темноте на балконе. «Топтуны» (сотрудники госбезопасности) – внизу. Вино сухое – рекой. Все в мире связано: Орешкин, Чурилин, Айги, Вознесенский, Питирим Сорокин упоминаются в пространстве рассказа. Дружбы и недружбы – только принципиальные, размежевания – навсегда.

Она – муза разлуки, певица разлуки. Ощущение разлуки – фантастическое: «Но медленно разводит осень нас,/ И наши тени рядом на асфальте/ Одни, без нас, бредут издалека».

Или: «И еще в переулке пустом/ есть художник с раскрытым мольбертом,/ под большим старомодным зонтом/ он стоит и рисует все это».

А так – обычная жизнь советского человека. В 14 лет пошла работать, поскольку было платное обучение в старших классах. В МГУ нельзя как дочери врагов народа, зато – вот ведь парадокс – можно в педагогический.

Трудолюбие, языки, летала стюардессой-переводчицей на внутренних рейсах – за рубеж нельзя, потом журфак…  «Неведомые измеренья, в которых заблудились мы».

Друг семьи, академик Генрих Штейнберг нарисовал широкий контекст: ленинградские поэтические группы 50-х, имена… Портрет эпохи, давно сползшей в небытие, приобретает привкус легенды: «…в этом городе, в котором/ каждый метит в командоры,/ Дон Жуаны не нужны».

Сестра поэта, Ирина Петровна, добавила очаровательные штрихи. В юности Галина читала наизусть Есенина, когда читать его было нельзя, серьезно увлекалась Вертинским. «У нее все время была куча поклонников – просто какой-то кошмар», – улыбки в зале. Тем контрастнее собственный голос Андреевой: как будто восклицательного знака нет в природе.

Игорь Резголь рассказал о «Мансарде номер два» – квартира на Новокузнецкой, говорил о том, что Галину Андрееву увлекала более музыкально-ритмическая сторона стихов – в противовес подтекстам и смыслам.

Рядом в рассказе – стихи Станислава Красовицкого, однокашники, друзья, ткань отношений.

В завершение Владимир Орлов рассказал о своем общении с Галиной Петровной, а также об издании ее стихов.