С пьедесталом или без

Ольга Машинец и Сергей Соколовский ищут границу между прозой и поэзией. Фото автора

В Библиотеке им. Некрасова состоялась восьмая встреча в рамках цикла «Малая проза / поэзия: границы форм», основной задачей которой была определена работа по обнаружению и фиксации грани между прозаическим и поэтическим произведениями. Приглашенными представителями малой прозы стали Ольга Машинец и Сергей Соколовский.

Заседание в результате разделилось на три части: читала Ольга, затем Сергей, потом с участием пришедших гостей обсуждали работы и заявленные на повестку дня вопросы.

Произведения Ольги Машинец были представлены такими строками: «На светофоре резко тормозит автомобиль, и я вижу простреленного китайского принца: он дремлет…», «…И вдруг я… испытала практически скуку. С тех пор песни – почти все – кажутся мне неподвижными; я не люблю играть в игры», «Такой отрезок времени – истории рассказываются с трудом; анекдоты не вызывают смеха (от них осталась разве что интонация); будущее туманно», «Люблино. Район, трава, бордюр, новый асфальт, трансформаторная будка, кошка в кустах отцветшей сирени, школа, лужа, информационный стенд, окна, рябина… Я проматываю этот тугой район, и только кошка выбегает под ноги быстро». Иное у Соколовского: «Тебя расстреляли правительственные войска. Твердо уверен, что история вернется к тебе такой, какой ты просто не сможешь ее узнать», «Готова жить скорее с идолами, чем с курицами, – объявление в газете о съеме жилья», «Хороший выход, только никак не могу его найти…/ Я знал одного парня, который перед экономическим спадом испытывал удивительный душевный подъем, просто небывалый, едва не скакал от переполнявших его жизненных сил», «Полежаевская». Когда-то непростая станция была, да и сейчас непростая».

На обсуждении прозвучал вопрос поэта и критика Данилы Давыдова насчет критериев, способа и момента различения автором текста прозаического и стихотворного. Сергей Соколовский указал на наличие так называемых внешних агентов, заинтересованных в соответствующих дефинициях (издательские и премиальные институции, читательский сектор, академическая филология), а также агентов внутренних – в частности, в виде некоего образа, который в силу массы причин конституирует итоговое сообщение; на наличие воли автора, который сам все решает; на находящуюся в самом тексте определенную сущность, «затаскивающую» его в те или иные жанровые рамки.

Кроме того, у стихов и прозы разнятся не только внешняя форма и словесные оболочки, в которые заключено содержание, но и «ауры» текстов, и их интонации, отметила Ольга Машинец. Так, прозе в меньшей степени присущ возвышенный тон, имеющий своим следствием помещение произведения (а заодно и его автора) на своего рода пьедестал, что не редко, а вовсе даже часто происходит с поэтическими опусами – прозаические конструкты скорее уклоняются от вознесения, предпочитая большую близость к бытовому, повседневному началу.

На вопрос ведущего вечера Степана Кузнецова о причинах выбора нерифмованного стиля письма Ольга Машинец назвала три пункта – ценимая автором возможность включения в текст цитат, поле для развертывания дневниковой традиции повествования и наличие пространства для нумерации как атрибута сложной текстуальной структуры. Соколовский признался, что не помнит времени и обстоятельств, когда им был сделан выбор между «буханкой черного и батоном белого в супермаркете», однако в какой-то момент актуальность приобрело осознание необходимости присвоения текстам причастности соответствующему жанру. И полученный в результате щедрый шлейф «благ» от избранной формы и открывшийся доступ к обширному банку интонаций и предопределили шаг в сторону прозы.