Эпопея в нацарапках

Философ Владимир Мартынов на границе книжной культуры и пещерной. Фото автора

Чтобы попасть на презентацию «Книги перемен» композитора и философа Владимира Мартынова, нужно было два часа добираться из Москвы в Коломну, а потом столько же времени пересекать двор коломенского Музея органической культуры, щедро уставленного работами авангардистов Андрея Красулина и Вячеслава Колейчука. Прямо в помещении Свято-Троицкого Ново-Голутвина женского монастыря презентовали книжный арт-каталог выставок художника Андрея Красулина и минималистскую эпопею с картинками Владимира Мартынова.

Новую книгу Мартынов, к настоящему моменту автор уже 10 книг о конце искусств и начале новой эры в культуре (например, «Конца времени композиторов», переиздание которой также представили в Коломне), недаром презентовал в одном ряду с работами художников-единомышленников. «Книга перемен» написана на стыке виртуозной письменной речи и немоты, на границе книжной культуры и пещерной – она организована как книга, перестающая быть книгой, и содержит роман Мартынова о XX веке, отказывающийся быть романом.

«Время великих романов прошло, – изрек Мартынов мантру и добавил с простодушием, приближенным к мудрости. – Я созрел, чтобы написать эпопею, но у меня нет для этого таланта, а если бы и был талант, то нет времени: НЕ ТО время». По мнению Мартынова, не надо писать, надо использовать документы, причем без всякой их обработки. «В XIX веке Толстой и Достоевский описывали своими руками и писали кровью сердца – и я был бы идиотом, если бы сейчас стал так поступать», – сказал он. Соединяя свой текст и чужой, эссе и документ, Мартынов «хотел воссоздать ту картину мира, которая открывается мне с улицы Огарева или с Малой Грузинской».

«Книгу перемен» автор, не мелочась, прописал в моменте перехода от нашего развитого неолита к новому палеолиту – против хода времени, от конца к началу, от информационного роя к наскальным «нацарапкам», которые еще не выражают никакого смысла. Многообразные подступы Мартынова к вопросу конца искусств соединились под новой обложкой в одну большую историю конца – конца знака: «Мы подошли к кризису обозначения, кризису названия, кризису языка». То есть к кризису «обладания словом». Поэтому книгу можно читать, а можно пролистывать и раскрашивать карандашами, как сделал уже один художник, которого Мартынов за это похвалил.

На презентации, обернувшейся вдохновенной лекцией, Мартынов задался самым отчаянным из сегодняшних культурных вопросов: зачем вообще читать книги? – и ответил дежурно: чтобы узнавать что-то новое. И завелся, описывая читателя, который «наслаждается переменами, сам оставаясь неизменным». В читателе Мартынов хочет «расшевелить внутреннюю стихию перемен» и обращается за вдохновением к древнекитайской книге гаданий, которая описывает в 64 гексаграммах «весь психофизический и космический процесс», показывая каждую из выпадающих ситуаций как всего лишь фазу мирового движения..

Репетитивное движение – известная примета минимализма, но для автора важно было подчеркнуть его родство с архаикой. «Наступает время первоэлементов», – сказал он и раскрыл, как работают в книге изначальные навыки восприятия и упорядочивания мира. Сами идеи перемены и постоянства, развития и повтора в «Книге перемен» – это стежки изнаночный и лицевой, которыми сшивается ткань мира, как, в архаичном мифе, четом и нечетом, вдохом и выдохом, единицей и нулем, мужским и женским, тьмой и светом, – как сплошной и сломанной линией в гексаграмме из китайской книги гаданий.