Печаль Бахыта Кенжеева по-пушкински светла. Фото Антона Шипицина
Простая тихая истина: все возвращается на круги своя. Желание вернуться есть у каждого человека. Даже вернуться в юность хочется порой! И самое неожиданное такое возможно! В журнал «Юность» возвращались многие: известные и не очень, напечатанные один раз и публиковавшиеся постоянно. Например, несколько лет назад вдруг вернулся Анатолий Алексин, по чьим повестям десятилетиями воспитывали советскую молодежь и готовили к светлому будущему. Еще один «возвращенец» – Евгений Евтушенко. В начале года он прислал в журнал новые стихи, и среди них одно очень трогательное о том, что, мол, вновь пишу я в «Юность» – кто бы мог подумать?!
Такова участь и Бахыта Кенжеева – поэта редкого дара, особого языка и подлинной лирической дерзости. В «Юности» он напечатался впервые в начале 1970-х. О чем и сообщил на днях в редакции, став гостем журнальных «поэтических посиделок»: «Первая моя публикация в «Юности» – в 1972 году». Поэта тут же усадили за стол, разрезали для него арбуз, литературная поросль смотрела во все глаза… И потек разговор о… химии: ведь Кенжеев по образованию химик. Хотя поросль требовала от поэта чтения своих стихов, Кенжеев заговорил об Осипе Мандельштаме: «Знаете ли вы, что Мандельштам – лучший поэт ХХ века?!» Наступило затишье. Бахыт истолковал его по-своему: «Молчите? Неужели вы думаете, что Пастернак – лучший?..» Обстановку разрядил бодрой цитатой «певец малых городов» прозаик Игорь Михайлов: «А помните из великой поэмы, что в жизни все должно происходить медленно и неправильно, чтобы не мог человек возгордиться… так, кажется?» Кенжеев улыбнулся: «А ведь это моя любимая поэма! А ее смысл заложен почти в самом начале – всего в одной строчке…»
Литературные споры перевалили за полночь. Аспирантка МГУ, специалист по творчеству Бориса Поплавского литературовед Александра Жукова выпытывала у Кенжеева о жизни в Канаде (правда, поэт уже давно живет не в Канаде, а в Нью-Йорке) и к концу вечера буквально потребовала стихов: «Иначе не отпустим!» Поэт пообещал дать в «Юность» два новых стихотворения, а потом решился на чтение – и в кромешной тишине собравшиеся услышали: «На холмах Грузии лежит ночная мгла;/ Шумит Арагва предо мною./ Мне грустно и легко; печаль моя светла;/ Печаль моя полна тобою...»
Прочитав полностью пушкинский шедевр, Бахыт с печалью выдохнул главное, потаенное: «А ведь ни в Канаде, ни в Америке нет «Юности» – и никогда не будет!»