Елена Семенова
Поэт поэта всегда поддержит... Вот и Геннадий Каневский Алевтину Дорофееву подхватил.
Фото автора
Заводит, когда видишь название «Литературный вечер». В этом столько же прелести, как зайти в кафе «Кафе», выпить вино «Вино» или посмотреть фильм «Фильм». Потому что в незатейливости и простоте ощущается подспудная цельность происходящего. О такой цельности, разбитой на индивидуальности, сказал сам список поэтов, выступающих на вечере в книжном клубе «Гиперион», в котором среди других значились Геннадий Каневский и Всеволод Константинов. В темноте, по опасному гололеду, по каким-то глухим задворкам Хохловского переулка, буквально как подпольщики, на вечер подтягивались слушатели, среди которых оказались поэт Андрей Чемоданов, поэт и журналист Максим Гликин, поэтесса Светлана Хромова. И как это часто бывает, несмотря на все преграды и проволочки, никто не опоздал.
Открыла вечер поэтесса, лауреат премии имени Риммы Казаковой Наталья Полякова. В ее стихах – сквозных, по-женски психологичных – ощутимо мощное соединение, слияние стихий – воздуха, воды, неба: «Отпусти./ Потому что нельзя иначе./ Когда лодку берет вода,/ что не уплыть невозможно,/ ее отпускает берег и плачет./ У каждого в этой жизни свои шаги:/ у лошади шаг тяжелый,/ у кошки – шаги легки./ Но я люблю смотреть,/ как шагает море./ Поэтому отпусти». На грани этих миров, когда великое проступает в мелочах, решается извечный вопрос-конфликт между днем и ночью, инь и ян, возрастом и вечностью: «обнимаешь, а смотришь мимо/ лежим почти старики/ мне уснуть необходимо/ на излучине руки/ скрипнула и приоткрылась дверца/ выпали носки/ четыре года живу без сердца/ вроде бы пустяки...».
В стихах Евгения Никитина мир городских обитателей предстает как в киношной драме, отмеченной оттенком безысходности: «А где же мастера? Ушли и не вернутся./ И дымкой золотой подернут мир вокруг./ Краснодеревщик, часовщик, фонарщик/ возникли на пороге, но их лица –/ мираж, и вот они исчезли торопливо,/ как будто кто-то их убрал с доски». А еще их отличает психологический сюрреализм, в котором сухая вещность превращается в крик: «Не прячет воровато друг лица:/ сквозь стенки черепной его коробки/ я наблюдаю ветку и птенца,/ рекламный щит, прилавок, продавца;/ я мысленно беру все это в скобки».
Но острее всего, жестче, образнее, беспримернее архипелаг неприметных людей, соседей по лестничной площадке или бродящих во дворе описан у Алевтины Дорофеевой: «Соседка носит траур/ По утраченной женской ауре/ Ее бывший муж пел арии/ И ходил налево к Марии./ Особенно перед рассветом, его голос напоенный Хенесси/ Становился совсем лебединой, совсем запоздалой песней». Прекрасно и неожиданно – и опять же сюрреалистично, что поэтесса так легко и естественно становится персонажем этого угрюмого, истонченного и выцветшего, как старая телогрейка, мира: «Все детство пробегала мимо/ Окурков «Астры» или «Примы»./ Их бычковал об подоконник/ Угрюмый Коля-Уголовник./ Его рука, с зарей на кисти,/ Страшила будто Бармалей./ Сосед, похожий на артиста,/ Лишенного ролей». После чтения стихов в два захода вечер завершился обещанным в начале чаепитием с бутербродами.
