Прямые ладони истины

Татьяна Кузовлева: цепочка горьких бус, январские розы и стихи "Одной любви"┘
Фото автора

В Славянском правовом центре, что в Кадашевском переулке, состоялась презентация книги поэтессы Татьяны Кузовлевой «Одна любовь». Небольшая – вполне карманного формата, объема (112 с.) и тиража (1000 экз.) – книга продолжает, пожалуй, самую заметную в России поэтическую серию издательства «Время».

Конечно, те, кто пришел разделить радость выхода сборника, прежде всего представляют литературный профиль ближнего круга автора, многолетних соратников. Эти люди являются самыми внимательными читателями, а также самым точным коллективным камертоном. Наверное, поэтому Татьяна Кузовлева предпочла читать свои стихи блоками, перемежая собственные выступления чтениями присутствовавших друзей («для оптимизма»). Те же с удовольствием исполняли как свои стихи, так и стихи виновницы вечера.

Поэт Александр Тимофеевский открыл выступления точными словами об авторе «Одной любви». Их подхватил Валентин Резник, чтобы передать эстафету признаний в нежных чувствах другой поэтессе – Анне Гедымин. Та эстафету приняла и, в частности, призналась, что знакомство с Татьяной Витальевной стало событием, которое дало рефлекс на всю жизнь: «Мне очень важно, что происходит наше единение без внешних признаков, которое очень греет».

Прозаик Анатолий Курчаткин вспомнил, как, будучи студентом, купил на развале книжечку Марии Петровых. Именно стихи Петровых стали для Курчаткина связующим звеном между советской поэзией и Серебряным веком. А потом, возмещая непроговоренные слова современных литкритиков, Курчаткин сделал вывод о схожести поэтики Петровых и поэтики Кузовлевой: «В общении жизненно-бытовом мы редко говорим о том, кто и что значит┘ Твоя поэтика, Таня, интонационно и промыслительно связана с началом XX века, с Серебряным веком!»

Книгу населяют люди, лица, образы. Имеется множество посвящений: Римме Казаковой, Белле Ахмадулиной, Борису Слуцкому, Сергею Филатову┘ В предисловии сказано, что Кузовлева «никогда не была «модной» поэтессой, не спешила прямолинейно отвечать на каверзные вопросы бестроменяющегося времени». А еще написано, что лирика ее «балансирует на грани яви и памяти, жизни и смерти, дневниковой откровенности и эпистолярных признаний, а любовь в этой книге едина и единственна ко всему сущему – к человеку и природе, к слову и тишине, к земле и небу, к миру и времени».

Иногда участники стихов вполне конкретны (Ходасевич, Блок, Бальмонт), а иногда они – попутчики-штрихи, встающие над действительностью диагнозом эпохи, как в стихотворении «Бомж»: «Мы едем по миру, где спутаны весны и зимы,/ Где сходятся грех, покаянье, молчанье и крик./ Где все мы равны изначально и все заменимы,/ И каждый не знает, когда его поезд в тупик┘»

Поэт Сергей Мнацаканян вспомнил момент знакомства с Татьяной Кузовлевой, а потом рассказал о знакомстве с ее стихами из давней книжечки «Волга», которые запомнил сразу после прочтения и цитирует не сбиваясь уже более 40 лет.

Издавна каждый свой вечер Татьяна Кузовлева оканчивает одним и тем же стихотворением («Истина»), которое было написано еще на самой заре юности «совершенно случайно». Эта же визитная карточка была «роздана» всем и в финале вечера, который будто бы случайно сложился незадолго до Татьянина дня: «Этот город называется Москва./ Эта улица, как ниточка, узка./ Эта комната – бочонок о два дна./ И приходит сюда женщина одна./ Меж ключиц ее – цепочка горьких бус./ Он губами знает каждую на вкус./ Он снимает их, как капельки с листа./ А она стоит, как девочка, чиста┘» Ну как же не петь эти строки, если само поется: «Он не знал ее, не ждал ее, не звал./ Он разломленные плечи целовал./ И тогда, как наскочившая на риф,/ Разбухала эта комната от рифм./ А она ломала руки, как лучи,/ И срывала цепи бусинок с ключиц./ И лежали они весом в шар земной/ На прямых ладонях Истины самой».

И казалось, что бусы на шее Татьяны Кузовлевой не только многозначительно молчат, но и раздаются в размерах┘