Николай Носов
Валентин Недзвецкий рассказывает о прошлом и настоящем критики.
Фото Ольги Колпаковой
11.11.11 – дата, обещавшая что-то неожиданное. В этот день в Российско-немецком доме состоялось очередное мероприятие литературного клуба «Мир внутри слова». В аудитории собрались студенты таких столичных вузов, как МПГУ, РГГУ, ИЖЛТ. Основным фигурантом вечера был доктор филологических наук, профессор МГУ имени Ломоносова, член-корреспондент Международной академии наук педагогического образования, президент Ассоциации вузовских филологов, литературовед, автор ряда учебников и монографий по литературоведению Валентин Недзвецкий.
Сразу обозначив формат встречи как научно-популярную лекцию с элементами дискуссии, господин профессор перешел к делу. Заголовок заявленной лекции звучал витиевато: «Литературная критика, ее прошлое и настоящее на примере русской критики». Главная мысль профессора была о том, что предмет этой самой критики – непосредственно художественная литература, литература как искусство слова. Задача критики – представление достижений художественной литературы, борьба за ее высокое назначение. Цель – разъяснение специфики внутренних законов, ценностей художественной литературы. Между тем русской литературе в собственно художественном смысле от силы лет 200, ибо ранее наша литература являла собой не столько цель, сколько средство – религиозного назидания в древности, риторики в XVIII веке, пропаганды революционных идей во времена декабристов.
Новейшее понятие о сугубо эстетическом назначении литературы, по мысли профессора, зиждется, как водится, на двух столпах: это Пушкин и Белинский. Последний несправедливо забыт настолько, что его недавний 200-летний юбилей прошел почти незамеченным. Тем не менее только Белинский создал первое для отечественной литературы стройное учение о художественности с его требованием от произведения органической идеи и соответствия формы и содержания. И только Пушкин уяснил и провозгласил, что цель поэзии – поэзия, и поэзия в известном смысле выше нравственности, поскольку если произведение художественно, оно уже нравственно. Отсюда ориентировка автора на объективность.
Когда пришло время вопросов, лектора спросили: «А если взять полностью субъективных авторов: де Сада, описывавшего далекие от моральных установок вещи; Ивана Баркова – апологета русской матерной поэзии времен, когда все повально писали оды; наконец, футуриста Маринетти, провозглашавшего единственной гигиеной мира войну, – все они так или иначе обрели свое место под солнцем в литературном пантеоне. Как же так: где высокие идеалы? Где требования, предъявляемые критиком к автору?» Вывод был сделан такой, что здесь, по видимости, срабатывает некий закон отрицания отрицания: «Внося диссонанс в литературу своей эпохи, подобные единичные авторы способствуют прогрессу литературы, вырывая ее из рамок укоренившихся догм и застоя».
Таким образом, магическая дата из шести единиц вполне оправдала себя, подарив всем собравшимся незабываемый вечер в компании разумного, доброго, вечного и – критичного.
