Игорь Дуардович
Саркастичный Дмитрий Быков.
Фото автора
«Иногда я что-нибудь проору в ответ,/ Иногда с испугу в обморок брякнусь./ Я едва ли потребен Господу как поэт,/ Но иногда я нужен ему как лакмус», – читал Дмитрий Быков на своем вечере в салоне «На Самотеке». Немного торопился, был официален и деловит. Казалось, реакция публики Быкову была заранее известна, поэтому акценты расставлялись редко, но в самых обличительных местах. То, что люди устали от чрезмерной витиеватости и красивости в стихах – давно очевидный факт, поэтому актуальные стихи Быкова были как аптечка первой помощи. «Я не знаю, что читать. Обычно делаю так: какая страница попадется. Аудитории за тридцать стихи о любви кажутся бирюльками, а смешные стихи мне вообще не нравятся», – сказал Быков, переходя к юмористической части. Делая небольшие ремарки, в одной он вспомнил о Леониде Филатове, чье творчество служит для него стимулятором, и сразу обрисовались причинно-следственные связи и пересекающиеся линии: «Премьер России съездил к Глазунову./ Нашел и для искусства время он,/ хотя его, как бабы Казанову,/ на части рвет проблемный регион┘»
Произведения, как того и следовало ожидать, носили общественный характер – если публицистика могла воплотиться в какую-нибудь вещь, кроме книги, то она непременно была бы искусно сделанной джентльменской тростью в руках Быкова. Сарказм, как приметная деталь стиля, иногда был настолько повторяющимся элементом, даже каркасом, что расслаблял слушателя, и мысли просто сами собой рассасывались, как сахарная вата. Выборочно были прочитаны поэтические сатиры из книги «Письма Счастья». Дмитрий Быков оценил современную политическую ситуацию, затронул вопросы Химкинского леса и многие действительно комедийные поступки правящих лиц: «Ну и так сложилось, что любимым моим стихотворением за девятый год оказалось парное, которое, в общем-то, и сохраняет свою актуальность. Это когда премьер и президент вдвоем поехали в Сухум (или как этот город называется у Искандера – Мухус), и там в их честь назвали близнецов. Притом не спросив об этом родителей».
Постепенно Быков переключился на прозу, сборники со стихами были оставлены позади, как спичечные коробки. Отрывки из «Остромова», карикатурные и злободневные, полные исторического фарса, были не прочитаны, а сыграны.
По традиции всех вечеров, проходящих в литературном салоне «На Самотеке», в конце были вопросы, записанные и переданные на листочках. Поэта спросили: «Существует ли орден куртуазных маньеристов? Как сложились судьбы поэтов ордена?» Ответ был: «Нет. Бардодыма убили, Григорьев умер, остальные живы и здравствуют. До сих пор дружу с Добрыниным, с которым довольно часто выступаем вместе». И снова об ордене: «Как вы относитесь к куртуазным маньеристам и периоду своего творчества в ордене?» Ответ: «Как к смешной шутке, которая почему-то задержалась. Вообще все, что было в 90-е годы, было очень ново и врезалось в память. Я был членом ордена куртуазных маньеристов с 89-го по 90-й год, а все почему-то до сих пор это помнят, хотя прошел двадцать один год, и я близко никаким маньеристом не являюсь. Я часто про себя читаю: «Смешны довольно политические потуги куртуазного маньериста, кудрявого амура, уже давно седого, отяжелевшего, обвешанного детьми, написавшего гору каких-то книг». И под занавес: «Что вас больше заводит, люди агрессивно вас не любящие или абсолютно к вам равнодушные?» Быков ответил: «Люди, ко мне равнодушные, меня не заводят совсем. Люди, агрессивно меня не любящие, меня заводят только в одном случае, если эти люди принадлежат к совершенно определенной прослойке: к законченным пошлякам, которым важно только то, как они выглядят и как о них думают. Публичные благотворители, громкие любители плохой и непонятной литературы, графоманы».
