Ловец изящных звуков жизни

Артистичный Юлий Хоменко.
Фото автора

В клубе «Улица ОГИ» в рамках цикла «Пункт назначения» состоялась презентация книги Юлия Хоменко. Хоменко – поэт с музыкальным слухом – в невидимые сети ловит звуки окружающего мира и изящно вплетает их в стихотворные строчки.

Новый сборник «Восьмое небо» представил его составитель, основатель журнала «Арион» Алексей Алехин. В своем вступительном слове он вспомнил об истинном назначении поэта, о котором писал еще Александр Блок: «Главной задачей поэзии является внесение гармонии в мир, а не описание трагичности и какофонии жизни». По словам Алехина, последнее десятилетие повсеместно распространена «поэзия катастроф». Юлий Хоменко, напротив, – «тонкий лирик», заявивший о себе в конце 1990-х годов. Его поэзия – колебание между детскими картинками и сюрреализмом – требует от читателя особого внимания, культуры и тонкого прочтения».

Юлий Хоменко уже долгое время живет в Вене, однако до сих пор его творчество отличает свежесть взгляда на «заграничные просторы». В силу своего музыкального образования и профессии поэт обращается то к Бетховену, то к любимому Шуберту. Он рассказывает о том, что постоянно видит, слышит, чем дышит. «В Штаммерсдорфе встает заря./ В Штреберсдорфе она садится./ Укороченный, декабря/ День показываться стыдится./ (┘) Невостребованно чисты/ Близлежащих полей листы,/ Грач – единственная помарка». Или «разминувшись с Шубертом во времени/ Приближаюсь к нему в пространстве:/ Перебрался в Вену/ (┘) Пью кофе в его любимом кафе/ Вглядываюсь/ В сидящего за соседним столиком/ (┘) В круглых очках толстячка». Юлий Хоменко артистично читает стихи, сильно жестикулирует, а перед слушателями пролетают кадры-картинки с видами австрийской столицы, ее предместьями, кладбищем безымянных, с портретами японок, австрийцев, черепахи-нло и нависшим над ними небом. Галерея образов поражает своей насыщенностью и сконцентрированностью, наблюдательность и индивидуальность прослеживаются в каждой строчке. «Небо над Веной, как правило, серое./ Вена сильна католической верою./ Ходишь, любуясь, и думаешь: что ль она/ Серой монашеской рясой зашторена?/ Все ж бывает, что улицы венские/ Солнце ласкает, как прелести женские, –/ Если сперва от подола до ворота/ Ветром-хальником ряса распорота».

Некая воздушность, легкость, эфемерность сквозят в его поэзии – и то обращаются ветром, то плывут никуда не торопящимися облаками. Порой же небо приносит мысли о вечном. «С розовым облаком небо большое,/ Что ты стоишь у меня над душою?/ Сам понимаю однажды душа,/ Розовым облаком нежно шурша/ По твоему голубому газону,/ То уподобясь слону, то бизону,/ То носорогу, то снова слону,/ Станет, слоняясь, топтать тишину». Иногда, наоборот, строки ложатся тяжелыми нотами басового ключа, в речи появляются штампы, услышанные автором по телевизору, почерпнутые в учебной литературе канцеляризмы, через которые легко различима ирония поэта.

В противовес липе, знаковому дереву для немецкой поэзии, вставшей на пути поэта в Россию, появляется пленительная русская береза-невеста, украшенная розами. Сюрреализм расцветает пышным цветом, и улыбка уже не сходит с губ.

«Восьмое небо» повествует о различных явлениях и чувствах, подобно путеводителю ведет по карте жизни, что, впрочем, не мешает стихотворному рассказу перевоплотиться в фантазию-анекдотец, например, про прилетевших грачей и отсутствие Алексея Саврасова или про пар над бассейном «Москва», в котором мерещится храм. И, конечно, положение эмигранта заставляет Юлия Хоменко с ностальгией вспоминать о России. Пусть только «...скрипнет журавель –/ (┘) Ему другой, за тридевять земель/ Отсюда улетевший, отзовется», вернется «памятью/ В прихожую (┘) квартиры» и скажет: «Ну вот я и дома».