Размышления о "дохлом мирке"

Певец темных миров Александр Анашевич.
Фото Татьяны Зима

В «Проекте ОГИ» 7 февраля Александр Анашевич читал свои стихи. В рамках поэтической серии клуба вспоминали сборник 2001 года «Неприятное кино». Однако по сложившейся традиции поэт представил свои новые произведения из невыпущенной книги «Птички, бабочки, мертвячки».

Мимолетность молодости, скорое затухание жизни, мучения, страдания души, убогое, мертвое существование – основные образы новоявленных публике стихотворений. Декадентские строчки Александра Анашевича выворачивают наизнанку, заставляют почувствовать запах гнили, проникнуться тщетностью усилий описываемых персонажей. Нарочито обезображенный мир увлекает автора, и он начиная с безобидных строчек вскрывает «дохлый мирок», как банку с красивой этикеткой, в которой содержимое уже непригодно и напрочь стухло.

«Вот и ты, дорогая, стала стареть/ как святая Анна Ахматова/ у которой за спиной стоит медведь (┘) как звезда всех чёрно-белых картин/ умираешь сто раз на дню/ продвигаясь на службу и в магазин...» Каждая фраза не написана, не прочтена, а словно выплюнута – сильно, демонстративно, чтобы ее заметили и обратили внимание. «Таша мертвая/ Таша голая/ Таша голодная┘» или «Ты себе и спичка, и керосин/ Ты себе рабыня и господин┘» Повеления-просьбы отличают стихотворную речь поэта, это один из его излюбленных приемов. Грань между молитвой, волеизъявлением и приказом у Анашевича довольно тонкая и при случае легко рвется на куски. «Выйди, как звезда, блесни/ (┘) расскажи, как безумные звери всё ходят/ в небо плюют/ мочатся, блюют/ не найти им рая, поднебесную, уют» или «Боженька не води ко мне б...й разноцветных накрашенных заводных/ дай умереть в смирении и любви».

Рассказ о смерти при жизни, о сумрачном образе существования, наступившем апокалипсисе льется непрекращающимся информационным потоком из телевизионных новостей, соседской болтовни – отовсюду. И от него никуда не скрыться – от себя ведь трудно убежать. «Боженька не делай плохих взрывных слезоточивых новостей/ разреши засыпать без гвоздей в голове (┘) а джоли холланд поет как будто все уже мертвы/ в пределах моей квартирки/ моей страны┘» Кажется, настоящие сильные чувства – любовь, дружба, сострадание – исчезли как вид, их заменили блестками, мертвыми масками, в которых «нет для ртов и глаз прорезей».

Полная потеря ориентиров, точек опоры бытия, точек соприкосновения – мир, границы которого сложно разорвать. Однако Александр Анашевич пытается найти выход в легкой, ни к чему не обязывающей влюбленности и даже с помощью мастер-класса танго. «В танце занимают чувства партнера/ важно чтобы люди вернулись к тому, чтобы чувствовать партнера», ведь это «сердечная беседа». Действительно, «все бессмысленно, кроме меня (┘)/ мертвецы едут в общем вагоне/ в общем вагоне, как птицы, на полках сидят/ разговаривают, друг друга едят». Вполне очевидно, что грубая жизнь с ее «латексной» любовью не имеет продолжения, она бесчувственна и жалка, полна одиночества и грязи, смешана с болью и огнем внутри, с «пепельной пыльцой» на хвостах птичек, бабочек, выходящих из салона красоты.

Неприятие Анашевичем театральности жестов, наигранности прорывается в каждом стихотворении, доходит до абсурда, так «что голова не выдерживает, падает, катится как колобок/ вокруг земли». Главное для поэта, чтоб его герой встретил человека, увидел его и различил в нем живое существо, стал кому-то нужен. «Не швея вроде а в сердце игла», одинокая женщина на пороге смерти наконец обрела «своего» человека.

И действительно, «нужно идти вперед и никогда не носить часы/ потому что они показывают одно и то же время» – в этом скрыт один из ключей жизни Александра Анашевича.