Александр Куланов
Один вечер, проездом: Александр Долин.
Фото автора
В московском кафе «Ex:libris» прошел очередной вечер из задуманного Еленой Калашниковой цикла «По-русски с любовью. Встречи с переводчиками». Встречались с Александром Долиным – поэтом, литературоведом, лауреатом многих премий, автором книг «Японский романтизм и становление новой поэзии», «Пророк в своем отечестве», «История новой японской поэзии», бестселлера «Кэмпо – истоки воинских искусств», многих других и, разумеется, переводчиком с японского.
Последние 20 лет Александр Долин живет в Японии, преподает в Международном университете города Акита, что на северо-восточной окраине острова Хонсю, – в краю гор, снегов и буддийских отшельников. В Москве бывает редко, вот и в этот раз всего на несколько дней заглянул сюда по пути из Токио в Берлин (Прагу, Париж, далее везде), где его ждут на научных конференциях. На родине же Александр Аркадьевич говорил в основном не о японоведении, а о лирике – японской, что естественно, и о русской – поскольку жизнь в японской провинции стала для Долина своеобразной «акитской осенью», первый печатный результат которой – сборник стихов – ожидается уже в марте.
Хотя Долин пишет много интересной и необычной прозы, в этот вечер звучали только стихи. Сначала переводы – от древнего эпоса «Хэйкэ моногатари» до современной поэзии. Потом – собственные стихотворения, написанные по большей части в последние годы.
Рассказывая о своей методике перевода японской поэзии, профессор не делал секретов и не погружался, как нынче модно, в псевдояпонскую мистику. Стихотворный перевод, по его мнению, подчинен не только глубокому знанию языка (кстати, древнеяпонский современным японцам практически неизвестен), божественному озарению и литературному слуху, но и совершенно конкретным законам стихосложения. Сегодня принято считать, «что тончайшую лирику можно переводить как Бог на душу положит – хоть языком Псалтири, хоть языком Винни-Пуха, хоть языком телефонного справочника, если только она написана на японском». «Но это не так», – говорит Долин. И, сравнивая его переводы с другими, с этим нельзя не согласиться. Оказывается, печальное очарование вещей – знаменитое «моно-но аварэ», сугубо японское чувство слога, ритм, динамика японского языка – могут очень точно ложиться в русскоязычную рифму, в русский стихотворный размер.
Десятилетия, проведенные с японским языком, с Японией, конечно, наложили отпечаток и на творчество самого Александра Долина. В нем слышатся уже знакомые по его переводам восточные мотивы, но тонкая ирония, грусть, что чуточку острее, чем аварэ, и даже политический пафос, когда речь заходит о родине, – все это очень русское и очень по-русски. Западная поэзия тоже здесь: нет-нет, да и мелькнет что-то бодлеровское или строчка из Гете встанет перед строфой о России. Все здесь вместе – и Европа, и Азия, и Россия, но никто никому не мешает. Поэзия Долина, как жизнь: непростая, не всегда веселая, но удивительно лиричная и красивая. И очень профессиональная – есть чему поучиться.
