Елена Семенова
"Последний экземпляр" Михаила Свищева.
Фото автора
Когда Михаил Свищев поступил в Литинститут, ни у кого – ни у ныне покойного мастера Юрия Кузнецова, вступавшего с ним в мировоззренческую конфронтацию, ни у однокурсников – не возникало сомнения, что они имеют дело не с начинающим, а уже почти сложившимся поэтом. Сквозь традиционную в ту пору «бродскость» его стихов ощущался резкий индивидуальный почерк, в котором реальность, трезвая и жесткая, как скрипучая железная кровать, выражалась в раскованном, ментальном потоке образов и переводила ее в качественно новое измерение.
На вечер в клубе «Проект ОГИ» собралось немало гостей. Среди них были одноклассники, однокурсники и просто друзья Свищева, для которых была не нова история, представленная ведущим вечера Юрием Цветковым в виде легенды. Дело в том, что по окончании института Свищев вдруг неожиданно и надолго перестал писать стихи. Точные причины этого решения скорее всего может объяснить лишь сам поэт. Тогда он уже был полноправным членом поэтического объединения «Алконостъ». Но пути поэзии неисповедимы. Проведя около семи лет в лоне семьи и трудясь на ниве, далекой от литературы, он вдруг так же неожиданно снова вернулся в поэзию, о чем им было заявлено почти официально.
Подтвердила возвращение и вышедшая в сентябре книга стихов «Последний экземпляр». В прологе вечера о Михаиле рассказала руководительница объединения «Алконостъ» Ольга Нечаева, а также однокурсник Свищева, поэт и критик Данила Давыдов. Он вспомнил, например, что в условном студенческом разделении курса на «постмодернистов» и «почвенников» Давыдов был среди первых, а Свищев среди вторых, и Михаил был единственным, которого ценили «идейные противники».
В предисловии Свищев объяснил название сборника – его идея принадлежала ныне покойному другу автора поэту Алексею Александрову. В пору студенчества они шутили, что такое название наверняка вызовет среди публики нездоровый ажиотаж. Однако у заголовка есть более важный смысл. Таким образом, автор хотел сказать, что каждый человек является последним экземпляром самого себя. В книге собраны произведения за 20 лет, старые и новые стихи перемешаны между собой. Новой деталью в поэзии Михаила Свищева стали верлибры: «Полжизни я думал, зачем их пишут, полжизни – как это делается, в конце концов, решил попробовать сам».
Выступление автора было выдержано в задушевной, шутливой интонации, на выбеленных стенах зала играли тени, подчеркивающие ритуал чтения стихов: «И не хватит ни хлебов, ни ножей,/ Не воскреснешь ни потом, ни уже,/ Потому что и душа, – посмотреть, –/ Непохожа ни на жизнь, ни на смерть». Автор успел прочитать все стихотворения из книги, и «на бис» несколько вещей невошедших. Но даже после верлибров, в которых говорится о «вкусе мяса жирафа, разбившего себе голову о решетку вольера» и об «очаровательных дурнушках восьмидесятых» было отрадно слушать старое: «┘Здесь ищут истину и прячут/ Столовый нож за сапогом/ И в праздник белую горячку/ Мешают в желтый самогон, – / Пьют чай из треснувшего блюдца,/ Ругают жен и давят блох./ И если все же подерутся,/ Предметом спора будет Бог./ Для всех далекий и зловещий,/ И ставший только на Руси/ Такой же очевидной вещью,/ Как спички, хлеб и керосин».
