Елена Зейферт
Ольга Свиблова – первая жена поэта.
Фото Анатолия Степаненко
В Булгаковском доме состоялся вечер памяти поэта Алексея Парщикова. Началось мероприятие с видеозаписи, сделанной в 1997 году в Кёльне Ниной Зарецкой. Парщиков читает два стихотворения – «Славяногорск» и «Домовой». Он помогает себе движениями пальцев, они крупные, плавно улавливающие ритм. Создается потрясающая иллюзия конкретности, живого присутствия поэта на вечере.
Ведущий Андрей Коровин предоставил слово Кириллу Ковальджи, автору предисловия к первой книге Парщикова: «Леша был наиболее спорный в нашей студии. Он не брал привычные инструменты для создания стиха, а изобрел свой собственный и научился превосходно играть на нем».
Никто не говорил много. Никакой прозы. Никаких фраз, неспособных выразить горе. На стихи же всегда хватит нужных слов. Ведь «лучшего рая для поэта, чем его поэзия, быть не может». Так сказал Константин Кедров, когда-то представивший трех знаменитейших теперь поэтов – Парщикова, Еременко и Жданова – публике.
Александр Еременко прочитал свое короткое посвящение Алексею и его стихотворение «Псы». Парщиков видится Еременко мечущимся в противоречиях, которые брались им из одной и той же духовной копилки. Марк Шатуновский сказал просто – говорить об умершем человеке неинтересно. Все интересное уже состоялось. Это то, что нам захотелось прийти сюда. То, что мы увидели поэта живым. В стихах Алексея, как заметил филолог Михаил Дзюбенко, была поразительная предсказательная сила. Он предрек и час своей смерти: «Умирай на рассвете, когда близкие на измоте». Ольга Свиблова, первая жена поэта и мать его сына Тимофея, вспоминала, как с юным Алексеем ходила в студию Ковальджи и уже тогда почувствовала его особый поэтический дар. По ее словам, у него чередовались периоды депрессии и взрывного счастья, но он всегда находился в состоянии детскости. Он не хотел быть переводчиком (хотя переводил блистательно), он хотел быть только поэтом. Это для него было данностью. Как цвет глаз или волос. «Я тебе подарю себя. Я тебе подарю своих друзей». Алексей питал свой «сад друзей», жил ради него. Владимир Аристов вспомнил, что Алексей говорил: «Мы – поэты рая┘» Он не признавал тезис о том, что когда наступает жизнь вечная, исчезает искусство. По словам Сергея Соловьева, у Парщикова «было гончее, неземное воображение, оно включало в себя несоединимое. Общение с ним было бесконечным. Он был неоценимым собеседником для многих. Алексей всю свою жизнь находился в потоке преображения. Он жил в непросохших днях Творения».
Люди на вечере не поминали, а вспоминали Алексея. Многие называли его гением, причем почти буднично, будто эта истина давно уже им известна.
Андрей Тавров поведал, как именно Парщиков преображал метафору. Поэт внедрил некое искажение мира. Неподлинный мир выталкивает подлинные слова, как вода пробку. А поэт идет вслед за словами. И он ушел. Куда уходит тепло от стихов? Это остаточное тепло никуда не уходит. Оно остается, и атмосфера Земли становится более теплой.
