Потребность человека в смерти

Человеческая смерть – самая неразгаданная тайна. Homo sapiens является не столько существом разумным, сколько сознающим собственную смертность. По мнению многих философов, смерть – это основная причина зла в человеке. Тем не менее онтологическое доказательство смерти по-прежнему ожидает адекватной формулировки. Сергей Роганов посвятил свою жизнь исследованию феномена смерти. Его философский «Манифест homo mortem» вызвал широкий общественный резонанс.

– Сергей Валериевич, можете ли вы дать онтологическое доказательство смерти?

– Стоит ли пытаться? Ведь того и гляди – попадаешь в парадоксальный круг. Неизбежность смерти предполагает ее неизбежность для любых существ, систем, процессов. Вспомним Гегеля: голый результат есть труп, оставивший позади себя тенденцию. В этой фразе, кстати, заключена вся мыслимая онтология смерти, если хотите – онтология упущенных возможностей. Если любое доказательство, любая система доказательств не представляют собой «монолитный итог» (труп, оставивший позади тенденцию), а являются процессом становления и репрезентации доказательства, то неизбежность смерти затрагивает и этот процесс как неизбежное «саморазрушение» доказательства в качестве подлинного и историчного. Стало быть, онтологическое доказательство фаталистичности смерти является процессом саморазрушения процесса доказательства. Можно даже сказать, что отсутствие всякого онтологического доказательства неизбежности смерти является самым лучшим доказательством бренности всего в мире.

Но, волей-неволей, я утверждаю здесь фаталистичность смерти, избегая своей собственной, во всяком случае, в виде текста, в виде моей так называемой системы, концепции человека неизбежно смертного. Что-то должно произойти с нею самой, иначе какая же смертность, если все тленно, кроме моей любимой и единственной мысли! Осуществление саморазрушения своей же системы будет самым лучшим явлением ее под солнцем. В этом состоит нынешняя атеистичность. Атеизм, отрицая Бога, отрицает прежде всего смерть и загробное существование, но опять же парадоксальным образом.

– Почему большинство людей путают личную смерть с небытием, дискредитируя тем самым одно из ключевых философских понятий?

– Превращение небытия, мира смерти в «Ничто», то есть превращение процесса смерти в мгновенное прекращение жизнедеятельности, – заслуга буржуазного индивидуализма. На языке науки это называется биологической смертью, на языке философии – символом┘ бессмертия. Биологическая смерть и была символом нового бессмертия! Смерть как будто «присутствует», но в действительности предстает внешней по отношению к процессу развития человека точкой, к которой так или иначе все стремится, но не умирает само в себе и для себя. Смерть бессмысленна. Мгновенная смерть, которую любит выставлять напоказ философия, – символ бессмертия философского индивида европейского розлива или символ сверхчеловека для человекобожеской сути философии.

Это не случайно. Вернемся к истокам: «Я мыслю, следовательно, существую». Мое существование дано мышлением. Заметьте, что мышление Декарта, как и душа христианина, – бессмертно. Смертно лишь тело, но не мышление. Мышление вообще – отблеск божественного. Таковым оно и пребывает до сих пор.

Когда мышление брезгует телом, человек пребывает в бесконечных дрязгах дуализма, пытаясь усидеть сразу на двух стульях. Тогда и смерть – совершенно лишняя, допускаемая как бессмысленное мгновение и окончательно рассекающая дуализм человека. Дуализм буржуа возможен при условии бессмысленной мгновенной смерти. Сверхчеловеческая сущность философии до сих пор гонит любителей мудрости тропами их пустого бессмертия, тропами «бессмертных» строк.

Теперь атеистичность – не убийство Бога, не Его смерть, а самоубийство себя как «Бога» во имя человеческого в себе. Современная атеистичность смерти – это отказ от веры в бессмысленное, открытие аутентичной смерти как процесса не бессмысленного, а необходимого саморазрушения, то есть самоопределения. Атеистичность смерти – это спокойное следование становлению собственного текста и системы, не сокрушаемое парадоксами, бессмыслицами, глупостями и невозможностью отыскать что-то новое.

– Как вы считаете, нужна ли пропаганда смерти в СМИ?

– Просто необходима! Остановка за малым – увидеть наконец не новый облик смерти, а нового смертного человека, который вступил в мир. Героическая «мгновенная» смерть человекобога и ослепление собственным бессмертием были отвергнуты самой историей. Времена прошли – нет ни мировых войн, ни революций. Наступила постиндустриальная эпоха, или, иными словами, господство общества потребления. Интерес культуры к человеческой смерти строго ограничен сферой здравоохранения – по-иному потребители уже не могут мыслить и действовать. С этой эпохой связаны такие исторические феномены, как старение обществ и резкое снижение уровня рождаемости. Говорим ли мы о Северо-Американском континенте или о Японии, старение обществ – настоящее развитых стран. Поэтому пропаганда смерти в СМИ, открытый разговор в СМИ – это разговор о появлении старения и смерти в процессе эволюции, о проблемах воспроизводства рода, о половом размножении, в целом – о пределе человека.

Человеческий предел – стремление не избегать себя, не страшиться своего, но принимать все в себе от начала и до конца. Это стремление всегда оставаться у самого себя. Только в своем времени позволяется реализовать от начала и до конца все то, что мы называем своим целым; сделать доступным словам и мыслям все то, что именуется «тайниками» и «изнанками» сознания.

Мы начинаем «требовать» человеческой смерти, понимая это требование прежде всего как попытку увидеть иной человеческий образ – свой собственный образ. Предел – быть всегда самим собой и с собой, в своем настоящем, не упуская ничего, не устремляясь бесконечно в будущее, но оказываясь постоянно только в настоящем и не «застревая» в прошлом, не застывая в воспоминаниях и ритуалах повседневности. Потребность предела есть потребность принять собственную смерть гордо и спокойно, как прежние боги, по выражению человекобога Кириллова. Но это уже совершенно другая смерть, другой облик конечного человека┘

– Как вы относитесь к плану русского философа Николая Федорова по воскрешению всех когда-либо умерших людей?

– Так же, как и к величественным планам «поворота рек», «построению коммунизма» и т.д. Любопытно было обнаружить в США премию Федорова, присуждаемую выдающимся борцам за бессмертие, и сайт русского философа на английском языке. Мне больше интересен Федоров как личность. Я искренне завидую его фантасмагории. Жаль, что в России, с ее страстью стоять перед Европой с протянутой рукой, Федоров не более чем одиозный тип, интересный только преподавателям кафедр истории русской философии.

– Можно ли назвать вашу позицию смертобожнической?

– Да, я против собственной божественной природы, беспредельной, бессмертной. Я – за собственную смерть, за смерть себя как философского человекобога, – за самоубийство с непременным воскрешением в новом человеческом облике. Я – человек своего времени и, как все мы, не стремлюсь не только умирать во имя будущих поколений, но и стареть.

– Разделяете ли вы подходы современных «федоровцев», чающих обретения бессмертия (круг последователей Светланы Семеновой)?

– «Федоровцы» напоминают мне современный казачий сход или действо православных хоругвеносцев┘ Клиника. То же могу сказать и по поводу «философской танатологии». Этот проект совершенно пустой, поскольку сформировался в стороне от развития современных биомедицинских технологий, споров биоэтики о критериях смерти, о переносе акцента в критериях смерти с телесных характеристик на смерть сознания. Однако именно здесь истоки новой онтологии, нового понимания смертности человека.

– Каковы, на ваш взгляд, перспективы биоэтики? Насколько биоэтика окажется повинной против сверхчеловечности?

– Биоэтика порой напоминает этику в обмороке, особенно в России┘ Это попытка усидеть на двух стульях: один – старый добротный стул из гарнитура великих ценностей Просвещения, другой – нечто, напоминающее стул, о чем можно узнать по чеку или указанию официанта.

– Не кажется ли вам, что сущность философии как медленной смерти лучше всего раскрывается в понятии «эвтаназия»? Что вы можете сказать об «эвтаназийности» философии?

– Все, чем любит заниматься философия, – это истреблять потребность человека в старении, смерти, и в этом она, пожалуй, эвтаназийна. Философия укрепляет веру человека в эгоистичный дуализм, позволяя свысока смотреть на собственное тело с позиций великого и вечного мышления. Смерть никогда не интересовала философию. Идея смерти – бессмыслица в контексте философствования. Убийство, насильственная смерть и смерть в философии – совершенно разные проблемные поля. Смерть в философии скорее есть осмысление бессмертия перед лицом невозможной возможности. Человек как смертное, то есть стареющее, существо остается вне поля зрения ведущих философских школ. Мышление не только бессмертно, но еще и не стареет. Только вообразите тему – метафизика (онтология) старения! А ведь это вопрос вопросов, и, кроме общих метафорических изысков, культура ничего вменяемого дать не может.

– Как вы думаете, изменилось ли отношение к самоубийству после законодательного обсуждения вопроса об эвтаназии?

– Законодательно обсуждается не проблема права человека на смерть, а проблема ответственности тех, кто это право может реализовать. Законы об эвтаназии лицемерны. Мне нравится позиция немца Питера Зингера. Он пытается найти новые десять заповедей, но уже в пространстве атеизма, которые смогли бы определить наше отношение к смерти, к смерти другого, убийству из милосердия. Однако Зингер не делает попыток переосмыслить самого смертного человека и саму смерть в контексте как европейской традиции, так и достижений современной биотехнологической революции.