Беседовал Евгений Мирзаев – поэт сугубо ленинградский, петербургский. Разговор с ним мы, естественно, начали с Петербурга, с жизни тамошних литераторов.
– Арсен, один литератор в свое время назвал Питер поэтическим Клондайком. Но где печатаются питерские поэты? Им есть куда податься?
– Да, помнится мне, Петербург многие пииты (совсем недавно – Сергей Бирюков) величали «самым поэтическим городом». Только это ничего не меняет в сложившейся ситуации и уж тем более не объясняет.
Литераторы из Союза российских писателей, «православные русопяты», отличаются от своих более «амебных» и безынициативных собратьев-«демократов» повышенной энергетикой, неистребимым энтузиазмом и даже некоторым жизнелюбием, не доходящим, впрочем, до «людофильства». У СП России есть свой сайт, газета «Литературный Петербург», журналы и альманахи «Северная Аврора», «Невский альманах», «Изящная словесность», «Парадный подъезд», «Медвежьи песни», сборники «Молодой Петербург», «День русской поэзии», «Антология петербургской поэзии начала XXI века» и тому подобное.
Стихотворцы литературного официоза Союза писателей Петербурга, не имеющего, по сути дела, ни своих журналов, ни сайта, ни альманахов, печатаются в «Неве» и «Звезде», некоторые – в «Новом мире», «Арионе». Для не тусовочно-совписовского народа существуют вольные безгонорарные площадки: «Крещатик», например, предназначен для не чрезмерно радикальных авторов, «Черновик» Очеретянского, «Зинзивер», «Акт» и «Словолов», выпускаемые Валерием Мишиным и Тамарой Буковской. В такие издания попадают и верлибры, и визуальные тексты, и заумь, и концептуальные вирши, и просто хорошие традиционные стихи. Редакторы этих журналов, насколько я знаю, открыли, по крайней мере для питерской читающе-пишущей публики, либо впервые напечатали целый ряд интересных авторов. Ну взять хотя бы Нику Скандиаку┘
Совсем молодым поэтам печататься практически негде. Они в неимоверных количествах выкладывают свои творения в сети, регулярно публикуют свежие тексты в ЖЖ, пытаются издавать собственные «бумажные» издания. Из последних попыток можно вспомнить об интересной, но не вполне удавшейся: выпуск двух номеров альманаха «ТРАНСЛИТ». К сожалению, авторы этого издания за редким исключением, таким, как Светлана Бодрунова и некоторые другие, в своем стремлении как можно более ярко самовыразиться забывают о необходимости присутствия в их рифмованных строчках самой сути и оправдания существования этих стихов: собственно поэзии, ее вещества.
Функционирование нескольких литературных компаний – например, ЛИТО «ПИИТЕР» или театр поэтов «Послушайте», ориентированных в основном на 20–30-летних, проблемы отсутствия печатных площадей также не решает. Правда, остается возможность выступлений перед своей аудиторией, чем эти литкружки, собственно, и занимаются.
Журнала, а лучше бы нескольких, ориентированных на поэтов разных кругов, компаний, течений, поколений, стилей и традиций, где бы публиковали все талантливое и самобытное, невзирая на принадлежность к тому или иному союзу, ЛИТО, интернет-сообществу, в Петербурге нет и в ближайшее время, надо полагать, не будет.
– Назови своих любимых питерских поэтов нашего времени. Где их можно прочитать?
– «Любимый поэт» – понятие особое. Кто-то, многие, мне по-человечески близки и симпатичны. У кого-то мне очень нравятся отдельные стихи, циклы. Кого-то я не могу назвать, дабы не быть обвиненным в пристрастности и необъективности, речь идет, разумеется, о ближайших друзьях и соратниках. Поэтому ограничусь несколькими именами. Виктор Соснора, Елена Шварц, Михаил Еремин, Владимир Кучерявкин, Игорь Булатовский. Если книги Шварц и Сосноры еще можно найти в магазинах, хотя и не в первых попавшихся, придется побегать, а подборки – в журналах типа «Звезды» или «Знамени», хотя и изредка, то стихи остальных поименованных можно раздобыть сегодня разве что у самих авторов. В Москве недавно вышла замечательная книга Игоря Булатовского в книжном приложении к журналу «Воздух». Я ее купил в галерее «Борей» на углу Невского и Литейного. Скорее всего это был последний или предпоследний экземпляр. Книги стихов Михаила Еремина выпускались в основном «Пушкинским фондом». В магазинах я их давно уже не вижу. «Избранное» Володи Кучерявкина было издано «Новым литературным обозрением». Вот там этот томик, на складе издательства, среди прочих книг, напечатанных в серии «Лауреаты премии Андрея Белого», видимо, и следует искать.
– Ты много лет был соредактором самиздатовского журнала «Сумерки». Нет ли у тебя ощущения, что поэзия опять уходит в андеграунд?
– Литература вообще – сумеречная зона бытия. Сумерки для поэта – естественное состояние времени дня, природы, жизни. Находясь в сумерках, подполье, надкрышье, в своей голове – не суть важно, – ты обретаешь несколько иные (в сравнении с нормальными людьми) степени свободы. Быть может, всего лишь на один миг, на сотую его долю.
Я продолжаю внутренне существовать в сумерках и в «Сумерках». Это позволяет мне иногда, хоть и очень редко, чувствовать себя почти счастливым человеком.
– В чем, на твой взгляд, разница между современными питерскими и московскими поэтами?
– Разница эта есть. Но она достаточно условна, и объяснить, в чем она заключается, довольно сложно. Отличаются московские и питерские пииты, на мой взгляд, тем же, чем Москва отличается от Петербурга. А это, в общем, банально и давно всем известно. Естественно, в Москве больше шума, суеты, бестолковщины, денег и в то же время – деловой активности, живости, разнообразия во всем. Следствие этого – огромное в сравнении с Питером количество литературных площадок: салонов, клубов, культурных центров и прочее, большие живость и поливариативность самого литпроцесса, больше книг, книжных магазинов, авторов, больше откликов на поэтические сборники и так далее. В Питере происходят те же самые процессы, если иметь в виду литературную жизнь, только совсем в иных масштабах – как-то все камернее, менее шумно, гораздо более спокойно и без особого крика и суеты. Все это опять же вещи общего порядка, слишком приблизительные. Это и так и не так. Дело в том, что большая часть петербургских поэтов предпочитают отсиживаться в родных чухонских болотах и не знать, что происходит «на суше». Но иные пииты, и их не так уж и мало, осознали, что укорениться в болоте, в общем-то, непросто, хотя в Нево-Фонтанске все возможно, и нужно читать не только своих подельников по одному из СП, но и предшественников и современников из разных городов и стран. И кое-кто находит родственные поэтические души, например, в той же Белокаменной. Кому-то из пиитического люда Питера оказывается близким Всеволод Некрасов, а не, скажем, тот же Кушнер или Айги, а не Бродский или Генрих Сапгир, а не Горбовский.
– Ты сам пишешь и рифмованные стихи, и палиндромы, и верлибры. Ты традиционалист или новатор?
– Традиционалистом я себя считаю лишь в том смысле, что наследую традициям, и по мере слабых сил пытаюсь их развивать, классического русского авангарда первой трети ХХ века и ведущих современных авангардных авторов. Это, естественно, не означает, что я кого-то копирую или подражаю чьей-то манере, идиостилю. Против рифмы я, само собой, тоже ничего не имею. Совпадение – с определенными рифмой, метром, ритмом – зависит, вероятно, от типа дыхания, то есть от того или иного внутреннего состояния в данный момент времени, когда начинается то, что можно, наверное, назвать началом процесса брожения.
– Ты составил знаменитую книгу Геннадия Айги «Разговор на расстоянии». Кем для тебя был Айги?
– Кем для меня был Айги, я смог почувствовать по-настоящему только после того, как получил из Москвы известие о его уходе. А что-то понимать и осознавать начал гораздо позднее. Недели две после этого сообщения я не мог ничего воспринимать вообще. Жизнь на это время замерла и превратилась в чисто механическое существование. Я не думал, что весть о прекращении земного существования Геннадия Николаевича будет так тяжела для меня. Единственное, что я спустя некоторое время начал ощущать, – громадность и невосполнимость, чудовищную безвозвратность этой потери. Тут не обойдешься словами «друг», «соратник», учитель». Речь идет – и шла всегда – еще о чем-то: большем и ином. О чем именно, мне еще предстоит, хотя бы только для себя самого, понять. Но разговор с Геннадием Айги для меня не закончен и вряд ли когда-нибудь закончится. Изменился лишь способ связи. Осталось только одно средство сообщения – воздух.
– Как сейчас идет работа над творческим наследием Айги?
– Все мы, конечно, понимаем, что от нас ушел большой поэт. И наша задача – издать его стихи как можно лучше и полнее. Несомненно, нужен солидный том, включающий все тексты с вариантами, снабженный необходимыми комментариями, библиографией и так далее. Естественно, хорошо бы такой том выпустить в «Библиотеке поэта» – напечатать бы Айги вслед за Сапгиром, да, может быть, и не в Малой серии, а в Большой! Опубликовать следует и все прозаические тексты, все его эссе, статьи, заметки, предисловия, воспоминания, интервью и письма. Но эта задача не на один год. С письмами по крайней мере придется долго работать – ведь многое предстоит не только собрать, перепечатать, но и перевести!
Я думаю с тем, что необходимо издать «полного» Айги, никто спорить не будет. Но сейчас для этого нет условий и реальной возможности, хотя и ответственности с себя никто из нас, родственников, соратников и друзей его, не снимает. Наследие Геннадия Николаевича должно быть издано и, надеюсь, будет издано в обозримом будущем.
Пока длятся споры о том, как правильно выпускать Айги, полным ходом идет подготовка его «малого собрания сочинений» для издательства «Гилея». Жена Геннадия Николаевича, она вдовой себя не считает, верующий человек и чувствует, что Айги всегда где-то рядом с ней, будем уважать ее чувства и ее волю, и поэт Саша Макаров-Кротков уже составили восемь томиков поэзии Айги. Вместе с одним или двумя прозаическими томами, которые я должен в ближайшее время представить в «Гилею» Сергею Кудрявцеву, они и составят это самое «малое собрание». По первоначальному замыслу, оно должно состоять из 9–10 небольших книжек, которые будут продаваться, дариться друзьям в виде комплекта, помещенного в изящную коробку. То есть речь идет не об издании академического типа, а именно о подарочном варианте. Но все же это будет своего рода «полный» Айги.
– Дай определение поэзии.
– Поэзия – это зияние.
Лучше сказать не могу.
– Определениемания!
Предоставляю врагу,
Любителю формулировок,
Честь ее как-то назвать.
Я же не слишком ловок
И не могу знать┘
А если серьезно┘ Любые формулы – это всего лишь формулы. Однако когда находишь в чьих-то сроках, чаще в чужих, но бывает, и в своих собственных, нечто определяемое, чувствуемое как истинное, настоящее, от чего захватывает дух и сердце вот-вот вылетит из груди ко всем бесам, думаешь: «Может быть, и живу на свете ради таких вот мгновений», – то, наверное, это она виновата, неназываемая┘
