Мир – это закрытая таблица

Юрию Козлову удается уже на протяжении многих лет совмещать вещи, трудно совместимые: государственную службу, руководство «Роман-газетой» и написание довольно объемных романов. Нет ли у писателя особой «системы» организации времени или все дело в исключительной работоспособности? С этого вопроса мы и начали нашу беседу┘

– Я человек совершенно несистемный. Сколько я ни старался внедрить какую-нибудь систему в свою жизнь, у меня никогда не получалось. Да и что можно придумать? Писать по 20 минут каждый день? Так можно заставить себя написать, например, статью в газету. Что касается произведения, то внутри него надо жить, а оно уже само выбирает, когда попроситься на бумагу. Если произведение действительно важно для автора, оно само заставит довести работу над собой до конца, и тогда речь будет идти не о 20 минутах, а, например, о 10 часах в день. Я утешаю себя тем, что из-за сильной занятости я не написал произведений, которые, может быть, и не стоило писать, а то, что мне действительно предназначено, – я напишу при любых обстоятельствах.

– А как поживает «Роман-газета»?

– В этом году ей исполняется 80 лет. «Роман-газета» остается одним из самых тиражных литературных журналов, а если принять во внимание, что она выходит два раза в месяц, то самым тиражным. При этом существует без всяких дотаций и государственной поддержки. По-прежнему мы печатаем литературу самого разного спектра. Обычно в номере – одно крупное произведение, повесть или роман, а иногда выпускаем сборники современного российского рассказа. Параллельно издаем «Детскую роман-газету».

– Вы не возражаете, когда вас причисляют к «метафизическим реалистам»?

– Подведение писателей и их произведений под общие знаменатели и термины, на мой взгляд, не очень продуктивно. Это имеет смысл разве что для первичной систематизации, ориентирования в книжной продукции. Термин «метафизический реализм» с одинаковым успехом можно относить и к Достоевскому, и к Толстому, и к Маркесу. Качество прозы всегда первично, а навешивание терминов – всегда вторично. Серия «meta-проза» была выдумана для того, чтобы придать совершенно непохожим произведениям таких талантливых писателей, как Сергей Сибирцев, Ольга Славникова, Анатолий Ким и Юрий Мамлеев, видимость издательского проекта.

– Вы часто используете художественный прием: в определенный момент повествования герой попадает из реальности в некое трансцендентное пространство, из которого возвращается обогащенным метафизическим опытом. Полагаете, что за видимым миром существует трансцендентный мир, с которым в определенных состояниях можно вступить в контакт?

– Я думаю, что у каждого человека свои взаимоотношения с трансцендентным миром, и каждый приведет массу примеров, объяснение которым линейно-логическое сознание дать не может. Все зависит от того, как человек это воспринимает: одних это ломает, а другие видят в этом иную сторону существования. Вообще-то слишком глубокое погружение в эти предметы не поощрялось с самых древних времен. Помните афоризм Ницше про вглядывание в бездну? Сам факт, что в жизни каждого человека есть вещи, которым нет объяснения, – пусть даже он никому не говорит об этом, – свидетельствует о многомерности мира. Существует такой угол зрения, при котором этот мир выглядит так, словно за ним есть совершенно другой мир, в котором царят иные законы. Каждый писатель дозирует присутствие этого понимания в своих произведениях. Я старюсь не слишком отягощать читателя запредельностью, пытаюсь по возможности найти своему опыту рациональное объяснение, спроецировать его на опыт других людей.

– Вы сразу нащупали этот художественный прием?

– У каждого литератора своя планида. Свой процесс формирования письма. У кого-то превалирует действие, у кого-то описания чувств, у кого-то рациональное осмысление. Наверное, произведение можно назвать совершенным, если в нем соблюдается баланс мысли, чувства и действия. К сожалению, моя жизнь сложилась так, что в ней было немного чувств, которые могли бы захватить читателя. Оттого в моих произведениях так много мыслей, которые подчас переходят в построения, где-то социологические, где-то психологические, а где-то философские. Я понимаю, что такого рода литература существует не для массового читателя, а для тех, кто постоянно думает и пытается осмыслить реальность. Я не обольщаюсь на этот счет и считаю, что если у меня есть несколько сотен читателей, мое творчество уже оправданно, и я буду его продолжать, насколько будет получаться.

– Если я не ошибаюсь, первые ваши произведения были написаны в более реалистическом (в устоявшемся значении этого термина) ключе?

– Это совершенно естественно. В первых произведениях реализуется весь накопленный к этому времени жизненный опыт человека. Первые произведения писателя – это вообще отдельная песня. Они всегда более искренни, непосредственны, честны, чем последующие, в них больше наличных чувств и движений души. Но по мере роста профессионализма человек начинает все это дозировать, более тщательно выстраивать сюжет, психологию, что-то начинает дублироваться, потому что жизнь не может давать такое количество материала, чтобы последующие произведения были столь же яркими, как и первые. Поэтому многие писатели входят – нет, не в застой, а в повторение. И здесь для писателя очень важно обратиться к темам-стимуляторам, таким, как социальная справедливость, неприятие зла и т.д.

– В ваших произведениях много рефлексий по поводу тщеты писательского труда. Если бы вы могли вернуться лет на 20 назад, то стали бы писателем?

– Я бы все равно стал писателем. У меня отец писатель, я с детства видел положительные и отрицательные стороны писательского труда и догадывался, что тоже пойду по этому пути. А чувство тщеты рождается из-за того, что написание книг сегодня – это уже не духовное открытие мира, не поиск какой-то жизненной правды, а изготовление товара, имеющего некоторую рыночную стоимость. Когда писателями становятся и телеведущие, и жены олигархов, и спортсмены, настоящая литература выступает в роли Золушки, прислуживающей злой мачехе┘

– Закрытая таблица – это что такое?

– Попытка дать один из миллионов вариантов картины мироздания в определенном разрезе, очередной слепок с этого мира. В принципе закрытая таблица – это все, начиная от живой клетки и заканчивая такой вещью, как смерть, когда человек переходит из одной закрытой таблицы – в другую.

– И какую роль в воспроизводстве закрытой таблицы играет женщина?

– Мужское и женское начала подразумевают друг друга, но в то же время взаимно отталкиваются, не позволяя таблице человеческой цивилизации сделаться открытой. В отношениях полов, к сожалению, нет гармонии. Оттого я считаю, что если два человека после нескольких лет совместной жизни не возненавидели друг друга – это уже хорошо. Семья – это ячейка общества, источник продолжения жизни, но в то же время величайшее наказание для человека, страдание и «символические наручники». Поэтому куда человек ни ткнется, он всегда попадает в закрытую таблицу. А сломать ее, выйти из нее – значит стать сумасшедшим или пророком.

– Насколько мне известно, значительное место в вашем творчестве занимает тема денег, особенно в романе «Проситель»┘

– В первые годы после краха СССР деньги выступали как универсальная сущность. Ими пытались заместить все идеи, все мотивы, побуждения. С другой стороны, это уродливое явление высветило очень многие скрытые вещи: в отношении людей друг к другу, к своей стране, к публичным истинам. В этом аспекте роман «Проситель» о том, во что деньги превратили наше общество. В деньгах есть своя метафизика. Если дать пяти разным людям по миллиону долларов, каждый из них будет себя совершенно по-разному чувствовать, хотя будет и нечто общее. В мире не так много сильных чувств – всего-то пять или шесть, и в этом пяти- или шестиугольнике сосредоточены все мировые трагедии, литературные сюжеты. Страсть к деньгам – одно из самых сильных чувств.

– Ваш герой говорит, что деньги – это возможность не подчиняться и не работать┘

– Человек льстит себе мыслью, что он может заработать себе определенную сумму денег, а потом посвятить себя тому, что ему нравится. С одной стороны, это так, но при этом не учитывается та самая «метафизика денег». Когда количество денег превышает некоторый предел, они уже существуют независимо от человека и начинают диктовать ему свою волю. Человек постоянно вынужден их куда-то вкладывать, пристраивать, переживать из-за них. Это один из фундаментальных пороков денежной цивилизации: она не может дать человеку материальной свободы. Советский проект больше преуспел в этом отношении. При социализме, когда цены выбивались на ложках, человек мог накопить какую-то сумму и точно подсчитать, сколько времени он сможет на нее прожить. Сейчас это уже невозможно.

– Один из ваших героев произносит пафосную речь: «Русские – народ осмысленно и бесповоротно избравший смерть! Они терпят нынешнюю власть не потому, что у них нет сил ее свергнуть, а потому, что не видят в мире силы, способной уничтожать их еще с большей эффективностью. Миллион в год – это только начало┘» Насколько это отражает ваше убеждение?

– Естественно, это преувеличение, но в каждой шутке есть доля шутки, а в каждой истине – доля истины. Наша современная жизнь, как она сегодня организована, не устраивает наших людей: они ждут иного порядка. Демографический спад, о котором мы столько говорим и пытаемся компенсировать денежными выплатами и социальной поддержкой, будет сложно остановить без придания человеческой жизни какого-то высшего смысла, выходящего за рамки первичных материальных потребностей. Русские не могут жить просто ради продолжения физического существования. Этого для них недостаточно. Им нужно, чтобы какая-то идея одухотворяла их существование, – пусть даже спорная.

– Русские люди от природы мазохисты?

– Не назвал бы это мазохизмом. Просто мы собственное несовершенство переживаем более остро. Отсюда срывы, стремление рассказать о своих пороках всему миру, желание выглядеть хуже, чем мы есть на самом деле. Русское сознание всегда ищет какой-то истины, но эта истина настолько высокая и недостижимая, что наши собственные недостатки вызывают дополнительное самоуничижение. Стремление к недостижимому идеалу сменяется самоубийственной апатией, юродивостью, кривляньями. Примерно так же ведет себя государство: одной рукой дает, другой – отбирает, скажем, повышает пенсии и тут же квартплату.