Беседовала Светлана 30 мая прошел день памяти Бориса Пастернака. Много почитателей его поэзии приехали в Переделкино, на могилу поэта. Сегодня, когда открыты практически все источники, о Пастернаке написано и сказано почти все. Но жизнь поэта – это всегда загадка, тайна, которую никому не разгадать, пусть даже опубликованы архивы и письма. Некоторые не известные ранее моменты из жизни великого поэта приоткрыла читателям «НГ-EL» внучка поэта.
– Чем особенным интересен музей Пастернака?
– Он интересен прежде всего своей подлинностью. Люди, которые работают в музее, стремятся сохранить ту атмосферу, которая была при жизни моего деда. Поэтому музей совершенно не демонстративен, не параден, не показателен. Это совершенно живой дом, в котором ощущаешь присутствие человека, жившего и работавшего в нем. Это главная концепция нашего музея. Этим он отличается от других домов-музеев. И еще одно отличие: в доме нет никаких экспонатов, которые появились бы после 1960 года, даты его смерти. И даже если будет найден какой-то новый документ или экспонат, то он не появится в переделкинском доме. Это бы нарушило общий облик музея и дух этого дома. Музей не пополняется сознательно, он должен остаться в неизменном виде с тех пор, как здесь жил и работал Пастернак.
– Борис Леонидович писал: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе┘» А мы действительно живем не просто в новом веке, а в новом тысячелетии. Как вы думаете, если бы Пастернак жил сегодня, как бы он воспринял нашу действительность? Не пришел бы в ужас Борис Леонидович от всего этого?
– Мне очень трудно говорить о том, что бы его привело в ужас. Дело в том, что он был человеком абсолютно непредсказуемым и очень нетипичным. Я не могу сказать, что Пастернак и его характер представляли какой-то тип. Он всегда был человеком очень парадоксальной и очень нетривиальной реакции на общество, на все, что происходит вокруг. И не случайно о нем всегда говорили и исследователи, и люди, которые его знали, и просто обыватели, что он очень ловко и легко сумел пережить сталинское время, но погиб от оттепели, от ее последствий. Поэтому предсказывать его реакцию на сегодняшний день было бы глупым экспериментом, но могу сказать только одно: он был действительно примером того, как человек умеет жить, несмотря на весь ужас времени. Больше всего он не любил пошлость, он много раз об этом говорил. Вообще слово «пошлость» очень часто встречалось в его переписке, в его разговорах с близкими, и оно даже звучало во время прощания с семьей. Он говорил, что рад тому, что покидает этот мир, полный пошлости.
Пошлости в наше время действительно очень много, даже слишком много. Ее гораздо больше, чем было в его времена. Я думаю, что его бы это страшно удручило. Но я также думаю, что он нашел бы выход! Он безусловно нашел бы выход, как с этим бороться в своей внутренней жизни. Я думаю, что он бы выжил и в это время, и нашел бы силы для работы, и чем-то обязательно бы вдохновился.
– Как вы и ваша семья и Евгений Борисович восприняли сериал «Доктор Живаго»?
– Ну родственники – это люди, которым вообще очень сложно угодить. Да, нам не понравился фильм, нам не понравилась книга Дмитрия Быкова, и вообще все, что делается по мотивам прозы Пастернака или о Пастернаке, мы обычно критикуем. К сожалению, такова типичная позиция родственников. А если говорить по существу, то есть очень разное отношение к этому фильму. Я считаю, что Юрий Арабов, который был автором этого сценария, – очень талантливый человек, он написал абсолютно гениальный сценарий. Но слишком увлекся соавторством и во многом изменил концепцию автора, и это видно. Поэтому здесь речь идет не о качестве экранизации, а просто о слишком большой вольности автора. А что касается отрицательного отношения к фильму, то я категорически не приемлю игру актеров. Мне больно было смотреть, как интерпретируется образ Лары, как интерпретируются образы каких-то других персонажей. Мне кажется, очень хорошо сыграло старшее поколение. Безупречен, великолепен Комаровский. Но в целом все это как-то мало имеет отношения к роману «Доктор Живаго». Если вы внимательно смотрели фильм, то должны были заметить, что под титрами шло указание: «Фильм снят по мотивам прозы Пастернака». Мы поставили перед съемочной группой такое условие. Получилась очень вольная экранизация. А когда слишком вольно, это всегда обидно.
– Елена Леонидовна, а не было ли у Пастернака планов описать дальнейший ход российской истории в другом романе? Что об этом известно?
– Такой идеи, насколько мне известно, не было, а была обратная идея. Пастернака всегда интересовала история Российского государства, он много читал книг о прошлом нашей страны. Как известно, после истории с Нобелевской премией Пастернак начал работу над пьесой «Слепая красавица». Это произведение посвящено, как это ни странно, не послевоенному времени, а, наоборот, старинной русской истории, XIX веку. После романа «Доктор Живаго» то, что было в России потом, его не интересовало. Его интересовало прошлое.
– В книге воспоминаний Евгения Борисовича есть фраза о том, что, когда Пастернакам дали большую квартиру со всеми удобствами, ему было даже неловко. Но он-то родился в обеспеченной дореволюционной аристократической семье, и комфорт ему был не чужд. Так откуда в нем все это?
– Знаете, про Пастернака часто говорят, что он был самый русский поэт из всех, которые жили на земле. Надо понимать, что он был еврей, но очень не любил тему еврейства и никогда не хотел ее обсуждать. Почувствовать русскую землю в 30-е годы еще было возможно, потому что Переделкино еще не было тогда элитарным дачным поселком, а просто было частью деревенской подмосковной жизни. И вот тогда он всерьез начал узнавать ту самую Россию, о которой всю жизнь писал. Он действительно был влюблен в народ. И это не было «толстовством». Идея «толстовства» если в нем и была, то шла скорее от сердца, нежели от головы. Очень многие упрекали Пастернака в нарочитой, картинной, показной любви к земле и народу, говорили, что он играет в народ, но эта любовь была подлинная. Он переехал в Переделкино в конце 30-х годов, когда был очень счастлив, и это был уже зрелый человек. Он слишком много жил в городе, уже насытился Москвой, насытился большим мегаполисом и понял, что все соблазны города ему уже неинтересны. Он не был светским человеком, он терпеть не мог все эти выходы в свет и мероприятия. И это очень логично, что к концу своей жизни он пришел к истинной любви к своему народу. Он действительно всерьез очень любил русских людей, русскую землю, и его любовь к огородничеству, к работе в поле тоже очень подлинна. Это давало ему силы и вдохновение для работы.
– Все ли архивы Пастернака обнародованы? И должно ли быть что-то только для внутреннего пользования – для семьи?
– Знаете, мне очень трудно смириться с мыслью, что мой дед принадлежит вечности и всему населению земного шара. Я некоторые вещи переживаю очень болезненно – мне действительно просто физически больно читать некоторые письма. Поэтому что касается моей позиции как потомка Пастернака, то я бы не публиковала большую часть того, что опубликовано. Слишком Пастернак там подлинный, слишком незащищенный. Когда он писал свои письма, он никогда не думал о том, что они будут опубликованы. Об этом надо все время помнить. Поэтому повышенный интерес к его внутренней, личной, интимной жизни меня глубоко ранит, и я против того, чтобы это печаталось. Я не считаю, что все связанное с великой личностью принадлежит всем обывателям на свете. А что касается первой части вопроса, то опубликовано практически все за исключением нескольких писем, которые я бы никогда не опубликовала. Но основа архива Пастернака опубликована практически вся. К моему сожалению.
– Елена Леонидовна, можно ли описать в нескольких словах характер Пастернака?
– Это был очень жизнелюбивый человек. Это был человек, который любое разрушение, любую трагедию, любое горе умел блестяще переживать, восстанавливаться и с новыми силами и желаниями идти вперед. Во всяком случае, хоть немного, но этому надо учиться. Вообще это был уникальный характер.
– Существует известная фраза, что за спиной каждого великого человека стоит великая женщина... Как повлияли на Бориса Леонидовича и Евгения Владимировна, и Зинаида Николаевна, и Ольга Ивинская, кроме того, что все были музами, помощницами, соратницами?
– Я не думаю, что я могла бы назвать какую-то одну женщину из окружения Пастернака великой, а других менее великими. Очевидно, что каждая женщина влияла на определенный период его жизни и творчества. И чем больше он был влюблен в них, тем, соответственно, больший след они оставили в его поэзии. Например, моя бабушка, Зинаида Николаевна, это «Второе рождение». Евгения Владимировна тоже присутствует во «Втором рождении». Конечно, про Лару нельзя сказать, что это собирательный образ. Лара – живой образ, в котором можно угадать черты каждой из этих женщин, но очень-очень незначительные. Потому что Лара сама по себе очень сильна. Я бы могла сказать больше: самая удивительная женщина в жизни Пастернака – это Лара, а вовсе не Ивинская и не Евгения Владимировна.
– В вашем большом клане Пастернаков остались какие-то традиции, которые он ввел, придумал, что-то осталось из его времени?
– Традиции всегда были очень просты. Вообще семья жила очень просто, без изысков и без лишних придумок. Это застолья с самыми любимыми и близкими друзьями. Это несмолкающая музыка, в доме всегда звучал рояль. Это стихи. Больше ничего. И это происходит и в нашем доме, и надеюсь, что в доме Евгения Борисовича тоже.
Дарья Гармоненко