Альтернативный русский философ

Дмитрий Галковский – оригинальный, подчас порадоксальный мыслитель. Круг его интересов охватывает и художественную прозу, и критику... За его литературной деятельностью в последнее время подчас забывается, что по полученному образованию, а значит, и в первую очередь он – философ. Именно на эту тему с ним и беседует корреспондент «НГ-EL».

– Что вы понимаете под словосочетанием «русская философия»?

– Мне кажется, что философия – это определенное состояние культуры, которое человечество давно преодолело. Сначала это была натурфилософия корпорации, затем государственная унификация. Общество всегда навязывает свою форму индивидуальностям, очевидно, что наиболее тотальное выражение это должно было принять в области свободного мышления. Ведь мышление очень опасно. На этот ящик Пандоры нужен государственный замок. Существует ли национальное мышление? Не знаю. Но в любом случае «национальная философия» так же относится к свободному мышлению, как учебник русской литературы к реальному литературному процессу. Читали себе современники Гоголя, Толстого, Достоевского и Чехова безо всяких учебников и инструкций. Философия Канта или Декарта все та же государственная или корпоративная «инструкция», по сути совсем не нужная свободному человеку.

Наверное, можно говорить о «русской философии» как некотором элементе российской истории, надо сказать, весьма тщедушном и дрянном.

– Следите ли вы за современной русской философией? Если да, то кого из современных русских философов могли бы назвать?

– Не слежу – и кажется, не за чем следить.

– Философ Рыклин считает, что русский писатель – по преимуществу не интеллектуал. А что вы думаете по этому поводу?

– К стыду своему, не знаю, кто такой Рыклин. Можете считать это проявлением антиинтеллектуализма.

– Назовите свой философский бренд – тот концепт Галковского, который впишет его в историю русской философии?

– Опять-таки к стыду своему, не совсем понимаю, что в данном контексте означают слова «бренд» и «концепт». Мне кажется, целое поколение, точнее, уже два поколения людей, родившихся после 1956 года, сгнили заживо, занимаясь преждевременным рассматриванием себя в зеркало. 18-летние молодые люди не должны думать об энциклопедиях и мемуарах. И 28-летние. И 38-летние. 48-летние... Здесь, пожалуй, начинается расслоение. Одни продолжают жить, другие начинают хлопотать по инстанциям и выправлять документы об их роли в развитии мировой культуры.

– Расскажите, пожалуйста, о своем знакомстве и сотрудничестве с Арсением Николаевичем Чанышевым, философом и поэтом, публиковавшимся под псевдонимом Арсений Прохожий?

– Никакого «сотрудничества» не было. Я в 1980–1986 годах учился на вечернем отделении философского факультета МГУ, специализировался на истории зарубежной философии. Чанышев был моим научным руководителем. Никакого «научного руковождения» с его стороны не было. Я писал курсовые работы, он мне без разговоров ставил «пятерки». Темы для курсовых работ я выбирал сам. Думаю, его устраивало, что со мной не было никаких хлопот. Так же относился к нему и я. Иногда мы беседовали на разные абстрактные темы, обменивались книгами. Чанышев был человеком талантливым и, конечно, резко выделялся на убогом фоне партийного философского факультета. Как историк философии он был квалифицированным специалистом, к тому же обладающим некоторым литературным слогом. По личным качествам это был человек простодушный и добрый, однако на всю жизнь испуганный советской властью. Испуганный насмерть, до состояния потери достоинства. К сожалению, это случалось часто. Как и все поэты, он был также самовлюбленным эгоистом, поглощенным собственными переживаниями. Пока я не доставлял ему хлопот, он меня поддерживал и собирался рекомендовать в аспирантуру. Как только возникли трудности с защитой диплома (меня обвинили в некомпетентности и антикоммунизме), Чанышев растворился в пространстве. Диплом я защитил на «пятерку», просто выбросив половину текста, благо он в два раза превышал рекомендуемый объем, но ни о какой аспирантуре не могло быть и речи. В 26 лет я оказался на улице без работы, без связей и без каких-либо перспектив. Разумеется, на все это Чанышеву было плевать. Я с ним никогда больше не виделся. Не считаю, что он поступил плохо. Время было такое. Кто я ему? Ни сват, ни брат. С чего было заботиться о человеке, который создает проблемы.

– Кто из философов, кроме В.В.Розанова, является для вас авторитетом?

– Розанов не является для меня авторитетом. Существует устойчивое выражение «глупый ограниченный человек». Розанов был «умный ограниченный человек», всю жизнь боровшийся с границами своего миропонимания. Эти границы не были чем-то имманентным, а были наложены на его сознание сословным воспитанием и эпохой. Своей героической и одновременно жалкой борьбой против «измов» Розанов мне очень понятен и дорог. Свое отношение к его личности я достаточно полно выразил в святочном рассказе «XIX век», опубликованном в «Новом мире». Думаю, Розанов оказался очень близок современным русским людям, отсюда и его популярность.

В молодости на меня произвели большое впечатление Платон и Аристотель. Философию нового времени я скорее воспринимал под культурологическим углом зрения, когда на первый план выступает привязка к определенной эпохе. То есть для меня Юм – это не вневременной абстрактный рояль, а клавесин, интересный своей частной включенностью в сегмент европейской истории. Возможно, это точка зрения не философа, а историка философии, но я по образованию и есть историк философии. Хотя античная история, которой я занимался, ощущалась мной как нечто вневременное и поэтому очень актуальное.

Eсли брать «ход мысли», то мое философствование, наверное, напоминает Рассела, с поправкой на меньшую математизацию и гораздо меньший национализм.

– Смогли бы вы написать альтернативную историю мировой или русской философии? Если да, то какими бы именами они были представлены?

– Запросто, только почему «альтернативную»? Я бы написал вполне объективную историю. Русская философия за полной банальностью вообще не интересна, а что касается мировой, то там всегда нарушается пропорция. Например, выкидывается испанская схоластика или выпадает Карл Краузе.

– Если бы вы писали свой «Бесконечный тупик» сейчас – каким бы он получился?

– Что касается формы, эта книга очень привязана к своему времени. Я по обстоятельствам личной жизни очень уважительно отношусь к тому, что говорю, кому, где и как. Многие обширные цитаты вставлялись в «Бесконечный тупик» в обстановке книжного голода, мне хотелось побольше рассказать о прочитанном. Как герою антиутопии Брэдбери. Гипертекстовая форма книги была предчувствием начинающейся компьютерной эры. В некоторых частях эта игра выглядит сейчас слишком тонко. Интернет несколько огрубил идею филологических ассоциаций и ссылок. Но это детали. Мне кажется, я адекватно передал свое тогдашнее состояние и тогдашнее состояние отечественной культуры. Все мы от безделья и страданий тысячу раз пережили свое будущее и умерли в своем времени, так и не родившись. Это судьба поколения, судьба страны. Моя ли это судьба? Не знаю. Честно говоря, мне это не очень интересно. Я новатор. Новатор никогда не оглядывается назад.

– Каково, на ваш взгляд, будущее у русской философии?

– С точки зрения метафизической – безумный вопрос. С точки зрения социальной – я в свое время высказался исчерпывающе: закрыть философские факультеты по всей стране. Оставить один-два факультета или отделения. Ну и, конечно, штук сто на национальных окраинах, в виде светских медресе для байских сынков. Чем бы дитя ни тешилось...