Александр Правиков Странная все-таки ситуация с этим вечером! Не было почти никакой рекламы, если не считать объявления на сайте и небольшой афиши у самого Политехнического музея - но кто ее видел заранее? И тем не менее зал был хоть и не битком, но полон.
И странная все-таки публика у этой Юнны Мориц! Проходят: дамы с прическами и очками под Юнну Мориц - как правило, парами и с букетами; почтенного вида седые мужчины с бородами и опять-таки с букетами; семьи с детишками возраста "Резинового ежика". Впрочем, поэтического вида девушки - неотъемлемый атрибут всякого поэзоконцерта - присутствовали тоже. Что ж, ностальгическая площадка, ностальгическая публика, старые, добрые, уютные стишки и песенки┘ А вот ничего подобного! Юнна Мориц не равняется своей аудитории. Отдельность, обособленность ЮМ от своих более ранних стихов и читателей была подчеркнута и музыкальной поддержкой Сергея Никитина - что может быть уютнее его песен? И все же странный, странный эффект получился.
Начался же вечер с вполне традиционным для литмероприятий опозданием. Всем хватило времени полюбоваться видом экрана с надписью "чистая лирика сопротивления". Потом на этот экран за спинами Мориц и Никитина проецировались... чуть не сказал "картины" - нет, ЮМ категорически настаивала на определении "это такие стихи".
Наконец виновники вечера появились из-за кулис и начали сразу со старой песни. Сергей Никитин пел, поддерживаемый флейтой и контрабасом, а ЮМ оглядывала публику немигающим взглядом, в профиль становясь похожа на изображения за спиной, а анфас - точь-в-точь нахохлившаяся сова: нос, седые волосы, круглые очки (знакомая, пришедшая с детьми, сказала в перерыве: "Удивительно - внешне совершенно Гингема, а откроет рот - совершенно Жар-Птица!").
После песни ЮМ читала стихи из последней книги "По закону - привет почтальону" (М.: Время, 2005), временами давая себе передышку - тогда вступал Сергей Никитин. И было от чего отдыхать - стихи Юнны Мориц жестки, мощны и ошеломительно новы. Вздумай кто положить на музыку ее современные тексты, потребовались бы аранжировки и вокал близкие более к панк-року, чем к бардам. Новизна не в формальной изощренности, с которой у Мориц и раньше все было в порядке. Хрипловатый голос, при чтении стихов моментально обретающий силу и власть, говорит не просто лучшие слова в лучшем порядке, но - главные слова. Волей-неволей вспоминается байка Довлатова о разности профессий Бродского и Евтушенко - так непохожа ЮМ ни на кого, что и умеет подчеркнуть, не рисуясь: "Поэтка - и больше некому/ носить это имя, детка". В стихах Мориц практически кончается искусство и "почва и судьба" ведут себя, как им и положено. Да, кончается, и все-таки никак не кончится, постоянно стремится к нулю последней правды, и все-таки удерживается на грани, выживает: "Дай мне, Боже, самым низким слогом,/ самым грубым площадным пером/ в эту стену упереться рогом,/ потому что бомбы и погром┘"
Эти строчки из поэмы "Звезда сербости" не прозвучали на вечере, но кажутся ключевыми для творчества сегодняшней Юнны Мориц. Ее поэтика не боится ничего, вплоть до политических передовиц, ее свобода в выборе лексики соотносима с Мандельштамовским "┘сухая влажность черноземных га", а злость как двигатель стиха вызывает в памяти его же "┘и столько мучительной злости/ таит в себе каждый намек,/ как будто вколачивал гвозди/ Некрасова здесь молоток". ЮМ тоже не боится принимать свое поэтство (ее словцо!) всерьез: "Труп тирана со свистом бичуя,/ Наглый трус веселит дураков./ Мы живем, под собою не чуя┘/ Наши речи за десять шагов┘".
Сказанное выше о лексическом бесстрашии не означает, что стихи Мориц прямолинейны - нет, но в ее устах обыденная речь переплавляется, подчиняясь высшим правилам языковой игры: "Так много желающих быть холуями,/ Что конкурс огромен и я не пройду./ Поэтка поэтому будет при деле,/ Где все на пределе и платят люблями".
Здесь, в свободной игре языка, и проходит связь со стихами прежними, и обнаруживается условность разделения стихов ЮМ на ранние и поздние. Причудливость роста объясняется метеорологией - такое уж, милые, у нас тысячелетье на дворе. Как известно, знаменитые изгибы и узловатость карельской березе придают внешние условия - в средней полосе она выросла бы простой скромной березкой. Ну а живость поэзии Юнны Мориц внятна даже тем, кому труден смысл: дети с вниманием слушали не только чудесные песенки про пони, но и новые стихи, понимая ли что-то в них - Бог весть.
Дарья Гармоненко