Александр Вознесенский - Сергей Николаевич, будет ли ваш роман "Имитатор" прочитан двадцать лет спустя после того, как стал знаменитым?
- Больше всего меня как раз смущает, что "Имитатор", по крайней мере на метафорическом уровне, становится сегодня актуальным. Я-то, честно говоря, спустя лет пять-шесть как вышла книга думал, что она кончилась, что ушло время и сами описанные ситуации, типы. Но - наоборот! Сейчас надо писать другой роман, который показывает, насколько выросла сама проблема, насколько она изощрилась, стала элегантней. Раньше (как у меня в романе) имитировал один художник, а сейчас имитируем на высочайшем уровне, имитируем и одновременно импровизируем. Ведем телевизионные разносы в правительственных кабинетах, но разносы - под глазами камеры!.. В этом смысле роману, видимо, предстоит, к сожалению, еще долгая жизнь.
- То есть тогда, в 80-х, ваш герой, художник Семираев, имитировал собственную жизнь, искажал реальность локально, вокруг себя. А сейчас, вы хотите сказать, нам уже навязана искаженная, сымитированная реальность?
- Я сам поражаюсь тому, как вдруг расширилась сама идея, сама семантика этого слова "имитация". Это как кипящее молоко: сначала оно вылилось из кастрюли на плиту, потом на пол, а теперь расплескалось уже так далеко, что тотальная имитация затронула и политику, и нашу государственную и общественную жизнь. Именно здесь, сейчас имитируют, здесь большие мастера, и, может быть, это достойно внимания литературы.
- А сама сегодняшняя литература - не имитация?
- Я часто думаю об этом. Чистый продукт самой литературы во многом заменен несколькими модными образцами. Ну, например, наш отечественный русский роман просто выродился. И в этом отношении свою роль сыграл Букер, который насадил короткий, ясный, с простой историей, несколько американизированный роман. Второй вариант - тоже некий западный образец, вроде Генри Миллера: простая история с каким-нибудь сексуальным наворотом. И третий вариант: перенесение телевизионной ситуации в романную форму, бесконечный сериал. Другого ничего нет, и прорывы столь редки! Хотя и есть: скажем, иногда тяжелые, как дредноуты, но всегда написанные хотя бы другим, своим языком романы Александра Проханова, книги Эдуарда Лимонова, блестяще написанный последний роман Василия Аксенова "Вольтерьянки и вольтерьянцы". Все остальное - скучища. И журналистика так хорошо стала маскироваться под литературу, что штучных вещей я насчитываю буквально единицы.
- Но популярными в последнее время становились именно "журналистские" вещи, устроенные, как, например, в случае с Оксаной Робски, по принципу "что вижу, то и пишу".
- Беда всей этой литературной журналистики заключается в том, что, во-первых, когда она написана даже более-менее нормальным языком, не хватает языка, который возбуждал бы подсознание. И, во-вторых, ход сюжета, как правило, настолько очевиден, что большинство этих романов лично я не дочитываю. Оксану Робски я, кстати, дочитал, но скорее из профессионального любопытства. У нее - блестящее начало и провальный конец.
Это вообще поразительное свойство современного романа: его дочитываешь с интересом до половины, а потом понимаешь, что это тихая спокойная имитация. Я очень люблю, скажем, Виктора Пелевина. Но дочитал я "Священную книгу оборотня" ровно до половины и вспомнил, что существует Пу Сан Лин, откуда, собственно, все эти пелевинские лисы-оборотни и взялись. И потом, действие вдруг прекратилось, утратило идеологическо-психологический характер, осталось только разворачивание одного и того же сюжета в его новых модификациях. Но для литературы этого мало.
- А зачем сегодня люди идут учиться в Литературный институт? И идут ли?
- Да, почему-то идут сюда, причем, по моим наблюдениям и ощущениям, с прицелом на что-то подлинное. Другое дело, что их жизнь потом отшвыривает назад и 20% наших бывших выпускников начинают придумывать телевизионные сюжеты в программы вроде "Окон", которые якобы из реальных случаев состоят, а на самом деле насквозь игровые. А мы, зрители, им верим, считая их правдой. И эта "правда" заполняет телевидение, оттуда переходит в том числе и в литературу, а из литературы - снова в общественное сознание и т.д. Такой круговорот имитаций, как дурная кровь и браки между родственниками.
Но вдруг на этом фоне прорываются некие странные ребята, которые говорят подлинным языком и у которых есть потребность в высказывании. Которая лично у меня рождает и потребность слушать, внимать. Я вот читаю сборники премии "Дебют" и ловлю себя на мысли, что мы, писатели старшего поколения, такие как Владимир Маканин, Анатолий Ким, Анатолий Курчаткин, Руслан Киреев, да и я в этом ряду отчасти, - так вот, мы присваиваем себе звание "крупных писателей". Молодежь вообще-то наступает на пятки. Может быть, у них не хватит времени на судьбу, но на вещи не хуже наших их уже хватает. Правда, написать одну вещь не сложно, трудно писать дальше. Я ведь тоже начинал не с романов - было множество рассказов, некоторые даже становились популярными, но к большой вещи надо было прийти┘
И молодежь движется, мне кажется, в сторону литературы, а не от нее, начинает примыкать к "старым" читательским группам, к тем, кто воспитан на "старом" внимании к литературе. Они перестают смотреть телевизор и начинают читать книжки.
- А кое-кто и писать, как я понимаю. И идут в писатели┘
- В этом году на приемных экзаменах в Литературном институте у меня вообще было какое-то удивительное чувство. Затрудняюсь сказать о прозаиках - их надо наблюдать в течение более длительного времени, но мне еще года два назад казалось, что поэзия погибла навсегда: скучно, не читается, не востребована, и вообще очень редко что-то появляется стоящее.
В этом году - вдруг - на приемных экзаменах пошла целая гроздь замечательных ребят-поэтов, каждый из которых пишет по-своему, по-разному и которые приехали из разных сторон┘ Но у них самих подход меняется. У нас вся приемная сессия (а она идет несколько месяцев) заканчивается тем, что мы начинаем принимать заочное отделение. И там случилась такая вещь: по итогам экзаменов, творческого конкурса я говорю одному парню (татарину, кстати): "А ты не хочешь ли пойти на очное отделение, есть все основания?" (Несмотря даже на то, что у нас уже все места заняты были - все-таки у ректора всегда есть хотя бы одно место сверх нормативов!). А он говорит: "Нет, папа хочет, чтобы я был инженером-строителем, и я уже сейчас учусь там на дневном, но папа дал денег, чтобы, если уж очень хочется, я бы заочно учился еще и в Литинституте, хотя в принципе вообще я хочу быть инженером┘
- То есть он готов платить деньги за заочное обучение? А на дневное бесплатное не хочет?
- Да, он уже учится на одном высшем на бюджетной основе, а второе, есть сейчас такое правило, ты имеешь право получить только за деньги. Но мы-то были готовы взять его на дневное! Нет, не хочет! И здесь у меня, кстати, появляется новая надежда. Это ведь достаточно самостоятельные люди, которые надеются на новые правила игры. В конце концов Тютчев никогда не был "профессиональным поэтом".
- В чем вообще тогда цель Литинститута - если не выпускать "профессиональных поэтов"?
- Во-первых, нужно иметь в Москве несколько "колодцев" с перенасыщенным раствором. Чтобы что-то кристаллизовалось. Нужен литературный колодец, театральный, физический, математический┘ Как в пустынях есть колодцы, на которых расцветают соляные розы. Здесь просто место с другим воздухом! Не случайно из этого дома вышел в свое время не только Пелевин (который проучился здесь три года), но и, скажем, президент Монголии. Или второй президент Чечни, которого убили в Дубае, Яндарбиев, который тоже учился в Литературном институте, как и братья Хачилаевы┘ Куча людей - самых разных. Значит, очевидно, тут особое место.
Во-вторых, нужно и какое-то творческое пространство, где очень пожилые люди встречались бы с очень молодыми. Потому что неизвестно, кто, так сказать, из кого выбьет искру, какой кремень. И Литинститут - именно такое место, где можно протянуть нить между разорванными, в общем-то, литературными поколениями. А эта связь потеряна, конечно.
- У вас как раз есть возможность следить непосредственно за живым литературным процессом - в том числе в его преемственности, на примере хотя бы студентов, а регулярное чтение текущей литературы присутствует?
- Я вообще читаю почти все. Как бы сериями, но "обстреливаю" то "Новый мир", то "Октябрь", то "Знамя"┘ Читаю много сборников, то, что приносят, дарят.
- А интернетом пользуетесь? Там ведь во многом рождается новая литература, новые способы говорения, письма.
- Нет. Я скажу вещь опасную, но у меня есть даже некая к этому брезгливость. Нет, я за то, чтобы использовать интернет в качестве средства коммуникации, но я не стану решать там литературных задач. Я отчетливо понимаю, что поставь я свои "Дневники" в интернет, их там раздерут. И поэтому они выходят книжками или в журналах. Огромная книжка "Дневник ректора" выходила года три назад, скоро будет еще одна. Кстати, я вообще считаю, что я первый для нашего времени открыл заново жанр публичного дневника.
- В интернете, кстати, это теперь вещь обычная - публичный дневник, блог.
- Я понимаю, что там происходит, но понимаю, и что там пропадает в силу того, что происходит именно там. Но вообще я, конечно, очень надеюсь, что мои дневники когда-нибудь станут значимы для культуры, например, как знаменитые дневники бывшего директора Императорских театров Теляковского┘
- "Дневник ректора" - это и наблюдения за литературным процессом, и часть его. Как вы к этому процессу относитесь, что думаете о сегодняшней критике - есть ли она?
- То, что мы называли раньше литературным процессом, - это было русло реки, которое можно было охватить взглядом с вертолета с небольшой высоты. Сейчас поток значительно шире. И вообще, надо сказать, литературный процесс пошел. Но критика за ним не поспевает.
Много в критике устаревшего, ненужного сегодня. Когда наша критика пытается нагромоздить какие-то большие, фундаментальные статьи, это не читается. И совсем другое дело, когда Павел Басинский в узкой колонке пишет про очень неплохого писателя Мишу Шишкина, который получил в этом году премию "Национальный бестселлер", что он, конечно, очень мастеровитый, точный писатель, но скучный от рождения - и этим все сказано. Я никогда не думал, что скука (ее наличие или отсутствие) станет для меня критерием в литературе. Но дело в том, что другие критерии и вкусы давно кончились. Школа Белинского - гениальная школа, но она хороша для определенного этапа. Действительно, ведь когда-то критика заменяла собой и литературу, и философию, и эстетику, и физиологию. Сейчас достаточно, чтобы мы верили человеку, который скажет "скучно", - и это будет как последний гвоздь, забитый в гроб произведения.
- В журнале "Новый мир" анонсирован ваш новый роман. Он уже написан? О чем?
- Да, через 20 лет после "Имитатора", уже в октябре в "Новом мире" выходит мой новый роман. Он называется "Марбург". Это такой маленький город в Германии со знаменитым протестантским университетом, в котором учились два гения русской литературы: Михайло Васильевич Ломоносов и Борис Леонидович Пастернак. Я был несколько раз в этом городе┘ Вообще-то, когда меня спрашивают, о чем этот роман, я говорю: о моей жене, обо мне, о моей собаке, о Пастернаке и Ломоносове. И о городе Марбурге! И это современный роман, связанный скорее именно с романными проблемами, чем с текущей общественной или политической ситуацией. Настоящая романистика - она всегда старалась не подпускать к себе политику. Я думаю, это любопытное сочинение, и надеюсь, оно покажет меня публике с какой-то еще неизвестной стороны.
- А что, кстати, решая романные проблемы, вы думаете о перспективе романа как жанра, формы?
- Кто думал, что когда появится эпопея Пруста, это окажет такое влияние на литературу? Был один вариант жизни, один вариант литературы, а пришел другой. И все литературоведение сразу перекроили заново. Наша, писателей, обязанность - показывать то, что есть. Но большой писатель создает сам свой жанр, свой новый мир. До Достоевского писали такие романы? Нет! И никогда не напишут. Потому что большой писатель всегда не только изобретатель собственной новой эстетики, но и собственной формы. Гениальный писатель работает в своей форме один раз, на всю жизнь и наверняка. Почему так отличается "Война и мир" от "Анны Карениной", хотя написал один и тот же человек? Это очевидно! А плохой ценитель и плохой критик всегда говорит о "едином стиле". Да нет единого стиля! Есть единство духа внутри, но каждое стихотворение у настоящего Поэта - оно всегда написано по-своему, в своей форме. Поэтому, думаю, романная форма, безусловно, будет развиваться, но зависит это развитие от авторской индивидуальности, и здесь нет общей тенденции.
- Тенденций, наверное, много. О чем говорит, например, и постоянное возникновение новых премиальных институтов.
- Это, конечно, но не надо забывать о том, что в наше время не может существовать одна премия, которая объединит всех. Я помню, по-моему, первую Ленинскую премию, которую получили Уланова, Фаворский, Коган, Леонов с романом "Русский лес". Такой премии и такого точного набора лауреатов больше не будет.
- Но есть же Госпремия?
- Да, и она, кстати, интересная, сколько бы ее ни ругали: дали ее Белле Ахмадулиной - и это правильно: другой бесспорной фигуры у нас просто нет! И надо тихо-спокойно решить, что сейчас в литературе несколько направлений, подчас вообще не пересекающихся, и объединить их по какому-то одному критерию (а ведь у литературной премии должен быть критерий, так принято!) невозможно. Не существует же единого мирового океана - это абстракция. Весь он вспахан разными течениями: одно идет сверху, другое - в глубине, одно вдоль, другое поперек┘ Ну что ж поделать? Такова жизнь. У нас просто сейчас появились новые, другие концепции жизни. Должна появиться и другая литература!
