Беседовал Евгений - Александр Петрович, 60 лет - солидный возраст. Попытались подвести предварительные итоги или, отмотав киноленту жизни назад, увидели, что жизнь могла сложиться иначе?
- Солидность предполагает грузность, отягощенность. Я не чувствую этого. Считаю, что это произошло не со мной. Мое восприятие жизни не изменилось лет с девятнадцати. Я стараюсь забывать о своем писательском опыте. Я не трясусь над словом, я щедрый человек в этом смысле. Я всегда найду другое, новое слово и оно будет не хуже, а лучше. Самые страшные люди для меня - это литературные скопидомы и плюшкины, над которыми смеялись еще Рембо и Маяковский.
Могла ли жизнь сложиться иначе? Вероятно, да, но у меня где-то сразу после школы появилось сильное чувство самого себя в обществе. Вероятно, повлиял футбол, а может быть, эпоха оттепели. Мыслится, что если бы я не стал тем, кем являюсь сейчас, то все равно стал бы кем-то. Потому что такое чувство не умирает - оно переходит из одного качества в другое. Вообще хотелось бы прожить с десяток жизней┘ Хотя я себя не представлял вне футбола, потому что отдавал ему все до конца, и, вероятно, ошибался. Я не имел права так транжирить единственную жизнь. Даже не знаю, что было бы со мной, если бы судьба не предоставила второй шанс.
- Как получилось, что профессиональный футболист написал первое стихотворение, что стало толчком и какие тогда были воззрения на русскую литературу, какой круг авторов притягивал и оказывал воздействие?
- Футбол - это способ самовыражения, точно такой же, как и в искусстве, пластика движений тела заменяет пластику движения мысли. Для меня футбол прежде всего начинается с эстетики. Как и в поэзии. Я потерял из-за травмы один способ выражения, но обрел другой. Правда, эстетику движет содержание. Но если внутри пусто, то никакая эстетика не вывезет. В пору моего литературного развития властвовали шестидесятники, но были и иные: Мандельштам, Цветаева, Пастернак, поздний Заболоцкий. К тому же мне повезло. Я встретил во Владимире редактора первой книги Андрея Вознесенского Капитолину Афанасьеву. Это был уникальный человек. Она в основном и помогла сложиться моему мировоззрению: представьте, написала список из почти ста книг, которые было необходимо прочитать. Помню, что на первом месте была Библия, на втором - Достоевский. Я никогда не писал до этого времени стихов.
Надо сказать, что в то время я был влюблен в девушку, но она ушла от меня, когда я сломался и оказался в больнице. Мне шел 23-й год, и это было очень больно. И это совпало - физическая и духовная боль. Но свое дело сделал Достоевский. За одну ночь я прочитал "Униженных и оскорбленных", где он говорит о катарсисе, о том, что нужно выговариваться и даже плакать┘ Через несколько дней я написал свои первые стихи. Странно, но они были написаны в рифму, чего я не умел делать никогда. Если говорить об авторах, которые влияют, с которыми не расстанусь никогда, то это Мандельштам, Цветаева, Гумилев, Ходасевич, Хлебников, Заболоцкий, Пастернак, Вознесенский, Бродский и конечно же Уолт Уитмен, Эдгар По, Дениза Левертов, Ален Гинзбург, Джон Эшбэри, Лермонтов даже больше, чем Пушкин, и Есенин, особенно поздний.
- У вас вышло немало книг, и можно обозначить их жанровое разнообразие. Видно, что мировоззрение автора не костенеет, а уточняется с течением времени. Сдается мне, что и ваши герои по-своему влияют на судьбу создателя?
- Измены нет, есть изменение. Разнообразие идет от желания испытать себя, однако, если это не пронизано чувством поэзии, то все мертво: и проза, и стихи, и живопись. Сажусь писать только в том случае, когда очень хочу этого и получаю удовольствие от процесса. Я не отношу себя к тем слесарям в литературе, которым нужно к такому-то выточить столько-то, а к такому - такое-то. Садятся и вытачивают. И это заметно уже потому, что читать невозможно от скуки. Знаю по тем прозаикам, моим любимым, с которыми общался, как подолгу они "вынашивали" вещи, чтобы потом написать раз и навсегда. Это и Юрий Трифонов, и Юрий Давыдов, да тот же Андрей Битов┘ И, конечно же, сами герои выстраивают тебя, ибо идет процесс взаимопрониковения. Ты отдаешь ему, а он отдает потом тебе, на определенном этапе. Это получается, когда твой герой начинает жить своею жизнью. На мой взгляд - это достижение - создать такого героя, прописать его, со всеми его словечками, неправильными оборотами, выкрутасами.
- Хорошо написанные новеллы в литературе - явление редкое. Конечно, можно вспомнить и арабские "макамы", и малороссийские побасенки, но это для исследователей. А вот как получилось у вас - язык вывел на эту дорогу или что-то еще?
- Язык - великое дело┘ Кто-то сказал, что нельзя изобразить любое сообщество без изображения его языка. В хорошей новелле, на мой взгляд, должно быть как минимум одно событие, вокруг которого все и держится. Или же все происходит во времени - растянутом или сжатом, "как некогда медлительность в гекзаметрах Гомера". Тогда необходима эпичность и, главное, насыщенность людьми, как, допустим, наполнена южная набережная с ее типажами. Все должно пахнуть, звучать, двигаться, а внутри всего этого, ну представьте: некая дамочка умирает от любви к некоему господину, а ему на это наплевать┘ Кстати, ведь и такой мастер коротких рассказов, новелл, как Иван Бунин, уделял самым незначительным подробностям пристальное внимание, в самом начале творческого пути говорил: "Я как собака, различаю мир по запахам┘" Я временно не пишу стихов, ибо понял, что в прозе можно сказать больше, причем непоэтическим, то есть самым живым уличным языком.
- Вы писатель воспоминательный: ваши герои - все эти благородные нищие и бандиты-аристократы, бражники и охламоны - как бы выплывают на "фрегатах памяти" на "реки страниц". Автор тщится возвратить лавиной слов минувшее, оплакать его, оправдать, сызнова пережить утраченные годы. Так ли это?
- Когда пишешь, вспоминая, то воскрешаешь в своем сознании минувшее, когда записываешь это художественно, то воссоздаешь для читателя. Все эти, как вы говорите, охламоны и бражники прежде всего люди, а благородные нищие - это все мы, только в разных положениях. Кто ниже к земле, кто выше к небу. Прошлого и будущего вообще нет, есть настоящее, оно подобно голове Бакка Малигана - вмещает в себя Одиссею длиною в двадцать лет. И все мои уличные кореша до сих пор ходят со мной, и мы так же сшибаем на бутылку, только, конечно, в другом образе. Воистину - не существует разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя любовь, моя память. Поэтому ничего не нужно оплакивать и переживать утраченное. Нужно жить сиюминутностью, ибо в ней и есть все то, о чем так жалобно вы просите. Тем более оправдывать. Моя плоть разумнее меня, и если я совершил что-то по ее воле, то природа меня не осудит. В плоти больше исторической памяти.
- "┘Больше всегда волнует эротика, а не секс". Это утверждение автора "Левого полусладкого" можно в разных вариациях обнаружить в книге. "Так написалось" или коммерческий расчет?
- Коммерческого расчета в моих книгах нет. Как нет и того самого, как вы говорите, пресловутого "секса". Люди настолько органичны и естественны, что все, что они ни делают, нельзя обозначить словами. Слов в такие моменты не существует.
- Расскажите о ваших привязанностях, есть ли у вас "свои" композиторы, исполнители, живописцы?
- Привязанности только к женщинам. Иногда сам пишу маслом. "Своим" считаю Ван Гога и Эдварда Мунка. Из композиторов - Пендерецкий, Рахманинов, Гершвин, из рок-групп "Битлз", "Кинг Кримсон", "Моди Блюз", ну и барды: Высоцкий, Окуджава. Из новых прозаиков, пожалуй, Борис Евсеев, Анатолий Королев, очень люблю пелевинскую "Жизнь насекомых", прозу Афанасия Мамедова, поэзию Серебряного века и много всего здесь, как и там, за океаном, начиная с Уолта Уитмена┘
- Какой вопрос по жизни чаще прочих задает себе Александр Ткаченко?
- Пробив головой стену, спросить: а что я буду делать в соседней камере? Это из Ежи Леца...
