Андрей Кротков "Начинается Комедия Данте Алигьери, флорентийца родом, не нравами". Таково оригинальное, выставленное на титульный лист название творения, которому всего лишь двести лет спустя почтительно потрясенные соотечественники присвоили не столько жанровый ярлык, сколько духовный сан - "Божественная Комедия".
Началу комедии предшествует полная неясность в документах.
Точная дата рождения Данте (Дуранте) Алигьери неизвестна. Наиболее заслуживающие доверия источники относят это событие на конец мая 1265 года. Сам Данте неоднократно указывал в текстах, что рожден под знаком Близнецов. Это зодиакальное созвездие традиционно связывается с прохождением через него Солнца в период 22 мая - 21 июня. Однако за прошедшие 740 лет точка весеннего равноденствия по не зависящим от нас космическим причинам заметно сместилась, и даты зодиакального цикла XIII века не совпадают с современными.
Зато достоверно известны две другие даты - 10 марта 1302 года и 13 сентября 1321 года. Первая - дата указа флорентийской синьории, согласно которому враг отечества и преступник Данте Алигьери, изгнанный из родного города за неправильные политические убеждения, в случае поимки осуждается к сожжению на костре. Вторая - дата кончины изгнанника, последовавшей в Равенне. Между ними вместилась работа над циклами "Ад", "Чистилище" и "Рай", в совокупности составившими "Божественную Комедию" - самое совершенное и величественное в европейской литературе трансцендентно-лирическое произведение.
В наше время, когда книга толщиной больше ста страниц вызывает у читателя оцепенение и требует от него душевной твердости, поэма Данте одним своим видом и объемом способна вызвать паралич воли. Автор честно предупредил в первой же песни: "Здесь нужно, чтоб душа была тверда, / Здесь страх не должен подавать совета".
"Божественная Комедия" - национальное достояние итальянцев, за пределами Италии это монументальное произведение хоть и знают, но читают мало.
Мы можем гордиться тем, что едва ли не первыми в Европе наши предки взялись за невероятно трудное дело - адекватный стихотворный перевод "Божественной Комедии" на русский язык.
Пушкин непосредственно не переводил Данте. Он лишь сделал небольшую пробу пера, написав по дантовским мотивам отрывок-парафраз: "И дале мы пошли - и страх обнял меня. / Бесенок, под себя поджав свое копыто, / Крутил ростовщика у адского огня┘"
Огромная поэма Данте являет собою сложную структуру. Она состоит из 3 частей и 100 песен (по 33 песни в каждой части плюс вступление). Строфика поэмы изобретена автором специально к случаю. Это терцины - трехстишия, в которых средний стих рифмуется с обрамляющими стихами следующего трехстишия, отчего весь текст "Божественной Комедии" неразрывен и внутренне связан. Ритмически стих Данте - типичный итальянский одиннадцатисложник, все рифмы в котором женские - ударение в рифмующихся словах падает на предпоследний слог. Легко представить, какие непомерные сложности вызывает такая строгая архитектоника у русских переводчиков.
Тем не менее наши взялись за дело довольно резво.
В позапрошлом веке фрагменты "Божественной Комедии" (три песни) перевел Павел Катенин, создав русский аналог Дантова стиха - пятистопный ямб с чередованием мужских и женских рифм. Вслед за ним Николай Голованов, Ольга Чюмина и Дмитрий Мин перевели поэму полностью, но у них получились не переводы, а бесстилевые стихотворные пересказы. Образцовым переводом стала работа М.Л. Лозинского, увенчанная в 1946 году Госпремией СССР. В 1970-1990-х годах перевод "Божественной Комедии" сделал итальянист А.А. Илюшин; этот перевод отличается архаизированным языком и точнейшим следованием метрике оригинала. Самая последняя русская версия "Комедии" - новейший перевод Владимира Маранцмана, изданный в 2003 году.
Назревает вопрос: зачем столько переводов, может, и одного хватит? Ведь поэма, мягко говоря, у российского читателя нарасхват не идет и под образами в красном углу не хранится.
Ответ прост. Каждая эпоха видит классические произведения своим взглядом, знания обогащаются; то, что было страсть как хорошо сто лет назад, в наши дни безнадежно устаревает. Ведь и Библию когда-то рекомендовали читать только на старославянском - а хуже ли стало, когда ее перевели на русский? Пожалуй, нет.
Непрерывность традиции
Поэтический памятник Средневековья, поэма Данте возвышается в европейском литературном ландшафте, как горный пик среди мелких холмиков. А заодно служит одним из трех китов, на которых стоит континент нашей словесности; два других - "Гаргантюа и Пантагрюэль" Рабле и "Фауст" Гете, венчающие и подытоживающие тексты великих эпох. С появлением этих текстов менялась вся система суждений и шкала оценок, графоманы сатанели, таланты просветлялись, а гении завидовали белой завистью.
Будучи делом рук и вдохновения одного человека, "Божественная Комедия" - в некотором роде объективно востребованное сочинение, художественная summa summarum средневековой ментальности, слепок сознания той эпохи, дошедший до наших дней благодаря пиетету, который испытывали по отношению к поэме не только современники, но и потомки. Дошедший, разумеется, не без убытка: семь с половиной веков не пощадили оригинальную рукопись. Впрочем, надежда разыскать ее все еще теплится.
"Божественная Комедия" - единственное в своем роде европейское сочинение фундаментального значения, в написании которого немалую роль сыграли сиюминутные политические пристрастия и распри. Уникальный случай, когда суть злободневных конфликтов между враждующими властными группировками со временем выветрилась, кислый уксус превратился в благородное вино, а имена сравнительно заурядных людей, обреченных на скорое неминуемое забвение, увековечились трагическим контекстом Дантовой поэмы. Личная трагедия, воспринятая как событие космического масштаба, в поэтической версии действительно стала таким событием.
Историки давно и сверхподробно изучили и описали эволюцию и ход политической борьбы, кипевшей в Северной и Средней Италии второй половины XIII века, разложили по полочкам и пометили датами размежевание общества на гвельфов и гибеллинов, на Черных и Белых гвельфов. Детально изучена борьба империи с папством, классифицированы и характеризованы все Фридрихи Гогенштауфены, Карлы Анжуйские, Адольфы Нассауские, Генрихи Люксембургские и Альбрехты Габсбургские. Все это страшно нужно и жутко необходимо. Без хотя бы приблизительной осведомленности, кто кого и по каким причинам в те времена ненавидел и подсиживал, Дантову поэму понять нельзя. Но если воспринимать "Божественную Комедию" как рифмованный политический памфлет-комментарий к событиям своего времени - совершенно невозможно уразуметь, отчего она и по сей день производит магическое впечатление. Невозможно уразуметь, отчего такой занятой экономист, как Карл Маркс, дал себе труд выучить наизусть чуть ли не весь Дантов шедевр.
Данте Алигьери ничем нам не обязан, равно как и мы ничем не обязаны великому изгнаннику. А потому "Божественная Комедия" в современном восприятии - лишь чистый поэтический текст. Референтная область дантовских терцин замыкается на самое себя, план содержания уходит в область текстовых кодов, практически не поддающихся расшифровке современным сознанием, а план выражения сводится к безостановочному лирическому потоку, который можно вполне свободно расчленять на имеющие самостоятельную ценность отрывки и цитаты. Недаром Осип Мандельштам, один из проницательнейших комментаторов "Божественной Комедии", именно на ее примере сформулировал знаменитую мысль об абсолютной коммуникативной функциональности цитаты: "Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна".
Еще один мандельштамовский образ - "стихов виноградное мясо" - несомненно навеян Дантовой поэмой. Безнадежная, иногда катастрофическая разрывность культурной традиции, возрастающая по мере удаления от нас прошлого (ибо не мы уходим от прошлого, а оно уходит от нас), легче всего преодолевается на просодической волне. Звучание поэтического текста долго сохраняет способности вызывать в человеческих душах резонансные колебания и готовность услышать "музыку сфер", пусть возбудившие ее струны давно отзвучали. Поистине так действует на изжаждавшегося свежая и прохладная мякоть виноградных ягод.
Натуралистично-прозаический "Декамерон" Боккаччо, младшего современника Данте, несколько веков благополучно существовал за счет репутации запретной книги полупорнографического содержания, пока наконец не спасовал перед неоспоримыми достижениями "сексуальной революции". А стерильный, почти визионерско-пророческий, посланнический дантовский текст поверх всей вбитой в него средневековой энциклопедичности транслирует в будущее лишь неограниченные возможности поэтического языка.
Но мы, европейцы текущего столетия, не сможем остаться самими собой, если при виде культурного кода не испытаем неодолимое, почти навязчивое желание его расшифровать.
Право на эксперимент
Расшифровка в виде реального комментария не требуется. Построчный комментарий ко всем трем кантикам "Божественной Комедии", составленный Михаилом Лозинским, во-первых, общедоступен и неоднократно издан, а во-вторых, отличается исключительно высокой историко-филологической компетентностью и независимостью от вульгарно-социологической методологии своего времени (что удивительно, если вспомнить, в какую эпоху он создавался). Вычленив и объяснив "темные" для современного читателя места "Комедии", придав им то, что на языке позднесредневековых схоластов именуется authentica (разъясняющая, но не полностью сущностно-идентичная "замена имен"), Лозинский проделал первый этап необходимой работы, которая была остановлена двумя непреодолимыми обстоятельствами - кончиной комментатора (1955) и неготовностью тогдашнего читательского сознания к переходу на новый уровень восприятия.
"Божественная Комедия", которую даже в университетских курсах зарубежной литературы торопливо "проходят", чтобы поскорее сдать и забыть, защищена от забвения свойством, которое в тогдашней европейской литературе присуще, пожалуй, только ей - эксплицитностью, т.е. открытостью своего культурного кода. Сам автор "Комедии" едва ли помышлял о сознательном придании своему творению подобного свойства - потому, что по условиям того времени такое просто не могло прийти ему в голову.
Монастырская школа мысли раннего европейского Средневековья шла по пути "Fides quaerens intellectum" ("Вера в поисках разума", заглавие трактата Ансельма Кентерберийского). Главный онтологический тезис школы был прост. Бог-Создатель всесовершенен, а поскольку совершенство не может не существовать, то Бог существует, и смысл жизни состоит в стремлении к постижению Божественной сущности, которая была уже дарована через Откровение, но во всей полноте своей оказалась доступна лишь одному человеку - Сыну Божьему. Следовательно, жизнь есть процесс восхождения к Богу через неизменяемую реальность. Каждый получит свое Откровение, надо лишь терпеливо и покорно пройти по ступеням бытия от рождения до смерти, не делая резких движений и памятуя о Высшей Воле, однажды уже явленной во Всемогуществе (Бог-Отец), Знании (Бог-Сын) и Любви (Дух Святой).
Зрелая и дерзкая, еще не обессилевшая под повторным напором догматики средневековая схоластика XIII века (Бонавентура, Фома Аквинский, Роджер Бэкон) пошла на опережение монастырской учености. Она выдвинула на первое место диалектический метод познания, сблизила традиционный средневековый "квадривиум" (механические искусства, т.е. арифметику, музыку, геометрию и астрономию) с "тривиумом" (свободными искусствами, т.е. грамматикой, риторикой и диалектикой). Тем самым был переброшен давным-давно разрушенный мост между жизнью активной (античный модус) и жизнью созерцательной (христианский модус). Мистическое постижение сокровенных смыслов начало конкурировать с логическим приближением к ним. Человеческому разуму было делегировано право на эксперимент.
Именно здесь, на сломе веков, эпох и ментальностей, явился великий экспериментатор - Данте Алигьери.
Мир по Данте
Мир, окружающий Данте, с современной точки зрения достаточно примитивен и жесток. Но это не жалкий мир упадка, несравнимый с телесной полнотой и жизнерадостностью античности (как долгое время определяли европейское Средневековье), а достаточно цельный, полнокровный и завершенный мир, имеющий сложившуюся систему представлений, и - что самое главное - переходящий от самозамыкания и самоограничения ко внешней экспансии во всех смыслах, экспансии пространственной и духовной. В эпоху Данте закладываются все основные элементы европейской христианской цивилизации, которые в дальнейшем позволят этому маленькому скалистому мысу на западе Евразии обрести статус континента и надолго оказаться лидером мирового культурно-цивилизационного сообщества.
Вооруженный всем знанием своего времени ("тезаурусом", т.е. сокровищем, ибо наука в ту пору рассматривалась как ценность и не предназначалась к распространению, но только к сбережению и сокрытию от непосвященных), Данте оказался величайшим почтальоном всех времен и народов - его послание дошло до адресата, далекого будущего, в "читающемся формате".
Сюжет "хождения по мукам" и "сошествия во ад" для христианской религиозной литературы не нов, да и основные положения христианской эсхатологии у Данте не пересмотрены. Но "Божественная Комедия" никак не хочет вмещаться в рамки обычной теодицеи (оправдания предвечного Божественного добра перед лицом царящего в Богосотворенном мире зла). Послание Данте не сформулировано открытым текстом. Внешняя, обращенная в будущее открытость структуры "Божественной Комедии" и стала причиной восторженного преклонения перед нею современников, основанного, как это часто бывает, на непонимании ("непонятно, но здорово").
Свободно и непринужденно переработав космографические и мироустройственные представления эпохи, установив канал прямой связи реального и потустороннего миров ("диалог в режиме реального времени"), утвердив в ядре поэмы Птолемеево учение о структуре мира (недвижимая шаровидная Земля как центр Вселенной), Данте присоединил к этой гипотезе плоды собственной неукротимой фантазии - описания Чистилища и Ада. Весь потусторонний анабазис он приурочил к весне 1300 года ("Земную жизнь пройдя до половины┘" - это как раз весна 1300 года, когда автору исполнилось 35 лет) и вместил в точно указанные календарные рамки: вступив во врата Ада вечером 8 апреля 1300 года, т.е. в Страстную пятницу, он достиг Эмпирея в полдень четверга 14 апреля 1300 года. Неделя инобытия, последующее возвращение оттуда, откуда еще никто из смертных не возвращался, и "отчет о командировке", написанный простонародным языком для общепонятности - все это куда более дерзновенно, чем просто дерзость поэтическая. Это взрывное расширение рамок мира, дарование человечеству надежды, камень в огород и античного фатализма, и медленно вызревающего христианского учения о предопределении. Мир, по Данте, остается вмещенным в рамки Божественной Воли и Писания, но рамки эти оказываются гораздо более широкими, чем их привыкло воспринимать средневековое сознание.
Суровая политическая нетерпимость изгнанника, бывшего Белого гвельфа, нисколько не противоречит его эсхатологическому космополитизму и вере в то, что мы теперь называем "единством всего прогрессивного человечества" - убеждениям, которые и в наше время нельзя назвать легко усваиваемыми и распространенными.
Своих флорентийских гонителей Данте, проигравший политик, с особенным мстительным удовольствием поместил в надлежащие круги Ада и лично удостоверился, что им там воздается по заслугам - простительная слабость для человека, который безвинно лишился всего в итоге политических интриг и стяжательской конкуренции. И он же настоял на том, что добродетельные нехристиане-язычники отнюдь не будут преданы вечным физическим мукам и проклятию, но обретут место в Лимбе, преддверии Ада, где будут страдать лишь вечным томлением и неутолимой духовной жаждой. А "ничтожные", тупая убогая масса заурядных, равнодушных к добру и злу, ничем себя не проявивших смертных, от которых, по более позднему выражению Леонардо да Винчи, "на свете не остается ничего, кроме наполненных нужников", масса тех, кто не заслужил ни адских мук, ни райского блаженства (в современном звучании - электорат), - по Данте, будут наказаны лишь вечной круговой гонкой за призрачным стягом.
Здесь так и хочется всплеснуть руками и порадоваться, что Данте как никто другой точно предсказал ментальную сущность и психологическую основу поведения ("призрачный стяг") людей современного постиндустриального общества. Однако на такие дешевые "пророчества" не стоит размениваться даже в шутку. Дантовское послание в этом пункте куда серьезнее и масштабнее - оно, по сути, постулирует возможность реальной полноты земной жизни в рамках христианского мировидения. А именно это стремление к реальной полноте земной жизни на рубеже XIV века становится "базовым трендом" европейской христианской цивилизации, тенденцией, которую, несмотря на многочисленные отливы и регрессы, ничто не смогло переломить.
Нельзя без уважительности оценить и вклад Данте в понимание того, что мы теперь называем "общечеловеческими ценностями". Хотим мы этого или нет, но в современных представлениях то "время и место", где восторжествуют "общечеловеческие ценности", так или иначе ассоциируется с неким земным раем, моделью мироустройства, которой можно достичь инструментально-технологическими методами - скажем, поспособствовав планетарному торжеству либеральной демократии или коммунистического режима.
По Данте, Земной Рай - это высший круг Чистилища. По завершении Страшного Суда, когда временно воссоединившиеся с телами души покинут долину Иосафата и по заслугам водворятся в Раю или в Аду - Чистилище опустеет, ход времени прекратится, и наступит Вечность.
В переводе на язык современных представлений такой путь грешных человеческих душ - через очищение в Земной Рай "общечеловеческих ценностей" - имеет в перспективе Вечность, т.е. небытие. А возможностью рукотворного, помимо трубы архангела, осуществления Страшного Суда и светопреставления человечество располагает уже с конца 1940-х годов. Так что есть все основания думать, что "общечеловеческие ценности" - это та самая совокупность благих намерений, которыми вымощена дорога в преисподнюю. И средневековый поэт не слишком сильно ошибся в предчувствиях того, что человек способен не только на многое, но на все.
***
┘Завершив работу над переводом и комментарием "Божественной Комедии", Михаил Лозинский сказал слова - странные для такого искушенного знатока, как он, но неподдельно искренние: "Что же такое в своей сокровенной сущности эта гениальная поэма? Хвала "Тому, кто движет мирозданье"? Обетная песнь во славу Беатриче? Спасительная проповедь заблудшему человечеству? Призыв мечтателя к переустройству мира? Ужасный приговор врагам? Все это в ней совмещено, и в то же время она остается повестью великого гордеца о самом себе".
Добавим: и о Вселенной, которая одновременно способна и растворить человека-песчинку, и вместиться в его голове.
Уже в XIV веке строфы "Божественной Комедии" простолюдины распевали на улицах - такому признанию через полную профанацию можно только позавидовать.
