Евгения Вежлян Нависал сводчатый потолок. Девушка ходила специальной бесшумной - не помешать бы! - походкой, обеспечивая слушателей листками бумаги и раздавая их - превращенные в записки, участникам вечера. Участников было двое. Они читали стихи. Один, с листа, вкрадчивым высоким голосом - всяческие верлибры и прочую любимую не только стиховедами "несиллаботонику". Другой - наизусть, иногда запинаясь - "забыл, простите" - укладывал речь в ячейки привычных слуху двух- и трехсложников. И когда читал первый, жизнь по эту сторону "сцены" приходила в странное соответствие с содержанием текстов. Что - удивляло и радовало. Так радуешься, стоя перед выставленным в витрине телевизором, видя в нем - себя, любимого, конечно. Чтение второго, напротив, превращало своды подвала в подобие Платоновой пещеры, на стены которой ложатся тени подлинного мира, им, читающим, мучительно припоминаемого.
Шли очередные "Полюса". Выступали Станислав Львовский и Виталий Пуханов. Львовский - известный литератор, вместе с Дмитрием Кузьминым стоявший у истоков "Вавилона". Виталий Пуханов - один из лидеров литературного поколения "сорокалетних", чье имя упоминается также и в связи с премией "Дебют". Неудивительно, что ведущим вечера выступил Данила Давыдов - "дебютовец", "вавилонец" и - что, может быть, главное - друг обоих участников.
Казалось бы, список действующих лиц достаточно ясно намечал интригу вечера. Полярность представленных авторов была очевидна: движение в сторону современного западного поэтического мейнстрима - со стороны Львовского, и жесткая ориентация на отечественную поэтическую классику - со стороны Пуханова абсолютно совпадали с тем, что сейчас принято считать реальными полюсами поэтического пространства. Смежность поколений только подчеркивала намечающийся конфликт: если литературные поколения действительно могут конкурировать друг с другом, то перед нами - именно такой случай.
Когда все расселись по местам, зал притих, ожидая - "как это будет?" Вначале показалось - никак. Ожидания были обмануты. Все трое (включая ведущего) подчеркивали почтение, выказывали уважение, признавали заслуги... Оказалось, что Львовский даже переводил Пуханова на английский язык (но перевод так и не прочитал, сколько ни просили). Пуханов почти покаялся в своем традиционализме, сказав, что со временем его литературные вкусы стали гораздо шире.
Но все изменилось, как только прозвучали первые поэтические строчки. Монологи Львовского, воссоздающие речь, обращенную к живому, а не условному собеседнику, такую спонтанную, прямую - прямее некуда - при авторском чтении вслух не уничтожали условную рамку литературы, а, наоборот, втягивали в ее орбиту еще не названные вещи и имена. Так называемая внелитературная реальность попросту переставала существовать в качестве отдельной онтологической единицы. Но тут же воскресала, как только слово брал Пуханов. В его стихах поэзия как бы проговаривала себя, ничего не видя и не слыша. Но и здесь, совершенно неожиданно, возникал эффект прямой речи. Поэтические архетипы, и даже штампы, попадая в тексты Пуханова, оказывались в каком-то неучтенном, неведомом измерении, стирающем и саму стертость, - и звучали, как сказанные впервые, слова обыденного языка. Обновление поэзии за счет припоминания, проговаривания изначального смысла ее архетипов, и раздвижение границ поэзии за счет обыденной речи - вот полюса, меж которыми напряженно развертывался сюжет этого вечера.
Было почти неважно, кто из поэтов - подлинный антитрадиционалист, и абсолютно безразлично - кто к какому поколению принадлежит. Гораздо важнее было другое - выдержит ли реальность по эту сторону сцены учиненный над нею умозрительный эксперимент? И может ли один и тот же предмет быть одновременно телеэкраном и платоновской пещерой?
