Бокову - Боково!

- Виктор Федорович, вы стали знамениты прежде всего благодаря своим песням "На побывку едет молодой моряк" и "Оренбургский пуховый платок", которые исполняла Людмила Зыкина. Эти песни стали народными, поются в застольях уже около пятидесяти лет┘

- Я сказал когда-то, что "песня может сделать судьбу"... В моем случае это так и получилось. Первую песню я написал с композитором Александром Аверкиным, а вторую - с композитором Григорием Пономаренко.

- У композитора Оскара Строка, признанного короля танго, тоже есть песни на ваши стихи, но не в русском народном стиле, а в непривычном для ваших стихов стиле танго и романса. Вы были знакомы со Строком?

- Я встретился с ним незадолго до его смерти и застал его уже на последнем издыхании. Он написал несколько песен на мои стихи, но они не характерны для меня. И я люблю у него больше не эти песни, а знаменитое танго "О, эти черные глаза". Он написал его в 15 лет. Это какое-то чудо. Когда он впервые исполнил эту песню в Риме, во времена нэпа, богачи закидали его деньгами. Он всю ночь играл только одну эту песню, по заявкам своих слушателей, и наполучал от них столько денег, что был обеспечен ими на целых десять лет вперед и целых десять лет жил на эти деньги. За одну ночь благодаря этой своей песне стал обеспеченным человеком. А как японцы пели эту песню в Японии! Я был в Японии и слышал своими ушами┘ А на мои стихи он написал, по-моему, четыре песни. Они хранятся в коллекции известного музыкального коллекционера Валерия Сафошкина. Их в свое время исполняли такие певцы, как Трошин, Гуляев и даже Лемешев и Козловский.

- У вас есть редкая фотография, на которой вы сфотографированы с Иваном Семеновичем Козловским...

- Я дружил с Козловским. Мы были с ним в очень хороших отношениях. Он писал мне письма. Присылал открытки к праздникам, поздравлял меня с Новым годом. Причем любил сам рисовать открытки┘ Мы вместе с ним отдыхали в Крыму, в Ялте, я ездил туда со своей женой Аллочкой. Он там плавал в море, лежал на спине и пел песни, качаясь на волнах.

Он был очень галантный кавалер, оказывал внимание моей Аллочке. И у меня есть фотография, где он стоит перед ней коленопреклоненный. Я давал рекомендацию в Союз писателей дочери Козловского. У него была хорошая дочь. Она приезжала к нам сюда, на дачу. Симпатичная такая женщина. Я ее немножко потискал!.. У нее была хорошая фактура, и все было такое хорошее: волосы хорошие, лицо хорошее, грудь хорошая, ноги хорошие и прочее. И ум хороший. Она владела несколькими языками. Делала переводы с иностранных языков на русский. Я дал ей рекомендацию в секцию перевода. А Козловский в свое время встречался со Сталиным. И рассказывал мне об этом. Но я же ничего не записывал за ним, и все это ушло, и я уже все забыл. Я помню только, что Сталин любил слушать, как поет Козловский, любил его голос. Но для меня важно не то, что Сталину нравился Козловский, а важно то, что Козловский нравился мне. Он был очень хороший человек, добрый, интеллигентный, культурный, словом - хороший. И очень высоко ценил мои стихи.

С Лемешевым я тоже был знаком. И он тоже нравился мне. Но однажды он выступал в Алма-Ате, на концерте, пел какой-то романс и три раза пустил петуха. Может быть, он был простужен и поэтому был не в форме. Но он очень огорчил меня тем, что пустил петуха. Я этого не прощаю, особенно великим певцам. Он был такой милый, приятный человек, нельзя сказать, что высокого роста, не с Михалкова-старшего.

Я слышал, как пел знаменитый бас Иван Петров, в ЦДЛ. Все в зале аплодировали ему. А я услышал у него в голосе две ошибки, когда он пел. Сначала он сделал одну ошибку, а потом вторую. Никто этого не заметил, а я заметил. Потому что у меня абсолютный слух. И через некоторое время я прочитал в газете, что Петров выступал в Германии, и там появилась критическая статья о нем, в которой говорилось, что он временами, к сожалению, фальшивит, подвирает в мелодиях, когда поет. Бас он был сильный, но фальшивил временами. Этого не должно быть в искусстве.

- Многие считают, что поэзия Бокова чересчур проста и даже примитивна, что Боков - это песни, частушки, это балалайка, трень-брень┘ Что вы об этом думаете?

- Один профессор, зав. кафедрой русской литературы Воронежского университета, автор многих научных статей и книг, захотел написать обо мне книгу. Думал, что это очень легко. Но когда стал серьезно изучать мою поэзию, то схватился за голову. Приехал ко мне и сказал: "К сожалению, я не могу написать о вас книгу. Я думал, что вы - простой поэт. И писать о вас легко, но я ошибался. Я собрал библиографию о вас, 60 страниц одной библиографии. Стал изучать вас и увидел, что вы совсем не такой простой. Вы - очень сложный поэт. Настолько сложный, что я не подготовлен для того, чтобы писать о вас┘ Как вы создаете форму, как чувствуете ее┘ Из поэтов никто не умеет делать в поэзии того, что вы". А один выдающийся певец, молодой, услышал меня на вечере, как я читал свои стихи, с распевом, и сказал: "Господи! Какое чудо! Это сверхпение! Я говорю это как музыкант┘" - и потом преследовал меня и мог целыми днями наизусть читать мои стихи и цитировать меня.

Я шел, я шел по двинским
пескам,
Я тверскую воду ногой плескал,
Не Боков я был, я был колобок,
Навстречу мне дед: "Куда,
голубок?" -
"Куда? За водой┘" -
"Иди, дорогой┘"

Я читал это в разных странах, громко, со сцены, и везде вызывал у слушателей восторг. В Италии читал - восторг! В Японии читал - восторг! Во Франции читал - восторг! Даже кто совсем не знает русского языка, чувствует мелодию моих стихов┘

- Вас ведь как поэта оценил и поддержал Борис Пастернак...

- Когда Пастернак услышал, как я читаю свои стихи, он сказал: "Господи, какая же натура у вас могучая! Что из вас лезет? У Цветаевой - все головное, а у вас все природное┘"

Он написал в издательство замечательные слова, они напечатаны в книге "Автографы". Он написал: от издания своей книги я отказываюсь в пользу Виктора Бокова┘ Он жил в Переделкине. Когда я приезжал к нему, он бежал ко мне бегом, бросался ко мне рысью, целовал меня и вел к себе в сад. И мы часами сидели и говорили с ним, часов по пять. Мы дружили с ним еще во время войны, в Чистополе, где жили эвакуированные писатели. Выступали с ним на вечере. Там были еще Асеев, Исаковский, Федин, Тренев┘

Однажды мне показалось, что я в своих стихах подражаю Пастернаку, переписываю, перепеваю его. Я встревожился и попросил Сашу Межирова, у которого была своя машина: "Свези меня к Пастернаку. Я хочу у него узнать, не повторяю ли я его┘" Межиров привез меня в Переделкино. Сам остался в машине, а я пошел к Пастернаку и говорю ему: "Борис Леонидыч, я приехал к вам вот почему. Мне кажется, что я стал подражать вам. Конкретно вот в этом стихотворении┘" Я прочитал ему свое новое стихотворение. Он говорит: "Господи-и-и┘ боже мой┘ Это вы написали - я так никогда не напишу, у меня так не получится. Потому что вы владеете такой народностью, которой я ни у кого не встречал и которой у меня нет. И по форме ваши стихи таковы, что их не с чем сравнить, у вас все идет от народа". Вот что я читал ему:

Жизнь угощала меня
шоколадом
И шомполами.
┘┘┘┘┘┘┘┘┘┘
Выстоял, выдержал, переварил,
Через такие горы перевалил,
Каких не знала еще география.
Вот моя биография.

В сталинское время я пять лет сидел в лагере, в Сибири, так что "шомпола" тут - не метафора. Когда я на своем юбилее, на 80-летии, вышел на сцену Колонного зала и прочитал эти стихи, в зале стоял рев восторга. Хотя я думаю, что никто не понял, что это такое, что за стихотворение, и что это - нечто абсолютно оригинальное┘ Мало кто по-настоящему разбирается в этом и во всяких аллитерациях. Я делал в поэзии такие вещи, которых никто больше не может делать и которые не каждый может оценить. Я предвосхитил рифмы Евтушенко и Вознесенского┘

- У вас есть такие оригинальные рифмы, которым позавидуют самые ярые модернисты. А есть стихотворцы, которые без рифмовника даже двух строк сложить как следует не могут┘

- В качестве смешного примера я вспоминаю случай с Симоновым и Матусовским. Я учился с ними в Литературном институте, в одном семинаре. Они поехали в город Луганск с целью написать поэму о Луганске. Но когда приехали туда, обнаружили, что они забыли взять с собой рифмовник Абрамова. И пришлось им вместо поэмы писать повесть о Луганске, в прозе. Они сами потом рассказывали об этом на семинаре. Они тем самым перечеркнули себя как поэты. Поняла?

- Я знаю, что на самом первом этапе вашего литературного пути судьба свела вас с Пришвиным. Он стал вашим учителем?

- Это произошло так. В Сергиевом Посаде был вечер юных поэтов, в педтехникуме, где я тогда учился. И туда - по приглашению педтехникума - пришел Пришвин. Я участвовал в этом вечере как юный поэт, а он - как мэтр. Он сидел и слушал, как я читал свои стихи. И когда кончился вечер, он сказал мне: "Вы мне очень понравились. Приходите ко мне домой". Он жил в Сергиевом Посаде, у него там был свой дом. Я через два дня пришел к нему. Он говорит мне: "Вы знаете, зачем я позвал вас к себе? Стихи вы читали плохие..." Я говорю: "Потому что я в них подражал Фету, стащил у него кое-что┘" Я тогда считал Фета сильным поэтом, классиком ХIХ века, не слабее Пушкина. А сейчас я считаю его слабым поэтом и могу сказать об этом где угодно.

Пришвин сказал мне: "Почему я позвал вас к себе? Потому что вы поразили меня - не стихами своими, а сами собой. Вы весь - как кусок живой, дымящейся природы. Таким был Шаляпин, с которым мы не одну ночь провели вместе в Петербурге. Вы удивили меня┘ Вы красиво волновались. Я понял и почувствовал, что вы все пробьете на своем пути. В вас есть такая природа, которая поможет вам преодолеть и одолеть все трудности┘"

Маяковский когда-то сказал Пришвину: "Я как охотнику тебе говорю. Когда я увидел тебя, я растерялся (это Маяковский-то!), я понял, что я у тебя могу быть, как такая собака, которая может всю жизнь жить и боготворить тебя". Маяковский говорил, что Пришвин такая глыбища, что "ему (Маяковскому!) хотелось спрятаться от него или просто хвостом стучать при нем, как собака".

- А в каком году вы встретились с Пришвиным первый раз?

- Году в тридцатом┘ тридцать первом┘ А уже позже, году в тридцать четвертом, я выступал вместе с ним на военном заводе, в Краснозаводске. У меня фотография того времени сохранилась, где я сижу рядом с Пришвиным. Я тогда уже не учился в педтехникуме, бросил его и поступил на военный завод и стал учиться там на токаря и работать токарем пятого разряда. И оттуда я потом ушел учиться в Литературный институт, который окончил в 1938 году. А если бы не ушел с завода, то был бы токарем. Я был хорошим токарем. Меня любили все рабочие, и все звали меня Маяковским. Я у них был один поэт на весь завод. Прихожу в цех, а они: "Маяковский пришел!.."

Горький когда-то прислал Пришвину письмо, в котором написал:

"Вы - мой учитель. Я у вас учился, как писать русской прозой". Я видел это письмо, Пришвин показывал мне его. Представляешь себе, что это такое? Горький сказал: я учился у Пришвина. И я учился у него. Понимаешь, какая тут связь литературных поколений? Когда я написал книгу прозы "Над рекой Истермой", Пришвин похвалил меня за нее.

- Не так давно вы получили премию имени Роберта Рождественского и диплом лауреата этой премии.

- Да. И я очень радуюсь этому. Рождественский - поэт-шестидесятник, певец своего времени, отразивший это время, романтик, веривший в светлые идеалы социализма. Когда недавно в Переделкине было торжественное мероприятие в честь Рождественского, мне там даже не дали выступить, сказать два слова о нем, хотя мне, с моими уже слабыми ногами, стоило большого труда прийти туда. И вот я стал лауреатом премии Рождественского.

- Но мне кажется странным, что вы, патриарх, получили премию своего современника, который по возрасту годился вам в ученики┘ Но, мне кажется, пока еще нет премии, которая была бы вас достойна. Надо придумать специальную!

- ┘Имени Виктора Бокова, например! Как сказал обо мне Андрей Вознесенский в одном своем стихотворении: "Богу - Богово, а Бокову - Боково".